Форум "Дюмания"

 Отправлено: 29.02.08 02:50. Заголовок: Вступительные статьи и послесловия к различным изданиям "Трех мушкетеров"

Здесь будут собраны имеющиеся на форуме статьи, сюда же можно выкладывать и вновь найденные.

В данной теме приведены статьи:
- О.Смолицкая, А.Поливанов "Париж в романе А.Дюма "Три мушкетера" (размещена Юлёк из клуба), стр. 1
- С. Шкунаев "Комментарии к "Трем мушкетерам" (размещены Annie), стр. 1
- Г. Зингер, вступительная статья "Нелегкая судьба баловня судьбы" (размещена adel), стр. 1
- Предисловие и комментарии к "Трем мушкетерам" издательства "Wordsworth", перевод с английского (размещены adel), стр. 2
- А.А.Смирнов "Александр Дюма и его исторические романы", вступительная статья к "Трем мушкетерам" издательства ACADEMIA, 1928 г., стр. 2
- М.Трескунов "«Три мушкетера» Александра Дюма", по изданию 1952 г., стр. 2-3

 Отправлено: 28.12.05 13:24. Заголовок: Париж в романе А.Дюма "Три мушкетера" - статья О.Смолицкой и А.Поливанова

Париж в романе А.Дюма «Три мушкетера»

Париж, парижские улицы, парижский быт XVII века занимают важное место в романе. Непосредственными предшественниками Дюма в описании Парижа как особого города, как активного участника истории были Виктор Гюго с его романом «Собор Парижской Богоматери» и Эжен Сю, автор романа «Парижские тайны».
Париж XVII века в романе – город военный; большинство персонажей романа – люди, носящие шпагу и готовые ее обнажить при первой же возможности. Город разделен на два противоборствующих лагеря – сторонников кардинала и сторонников короля. Кроме этого, это город бурных страстей – город благородства, город дуэли и смерти, город любви и ревности, предательства и чести. Обстановку в Париже можно сравнить с большой дуэлью, где борются два противоположных лагеря, часто происходят мини-дуэли.
Наряду с этим Париж – это еще и таинственный город, в котором плетутся многочисленные интриги, а основные загадочные события происходят ночью или в сумерках (различные похищения, приход к королеве Бекингема). При этом нигде в романе, когда речь идет о Париже, не описываются солнечные или ясные дни, нет упоминания о свете, кроме света свечей.
Одной из составных частей образа Парижа XVII века является и то, что в романе этот город предстает как город любви. Почти все главные персонажи «Трех мушкетеров» любят: д`Артаньян – госпожу Бонасье, Арамис – герцогиню де Шеврез, Портос постоянно хвастается своими победами у женщин, кардинал любит королеву, королева – Бекингема, Бекингем – королеву.
Париж – это также город опасностей, которые подстерегают героев на каждом шагу. Ночью ходить по Парижу опасно, так как можно встретиться и с ворами, и с грабителями, что, видимо, случалось довольно часто.
Действие романа проходит в центре настоящего Парижа, внутри так называемых укреплений Карла V, в районе от Люксембурга до казарм мушкетеров и от Лувра до Бастилии. Этот Париж делится в романе на две части по реке Сене – правый и левый берег. Все мушкетеры живут на левом берегу реки: Атос – на улице Феру, Арамис – между улицами Кассет и Сервандони (новое название улицы Могильщиков, где живет д`Артаньян), Портос – где-то рядом с ними.
Там же находится и резиденция господина де Тревиля. Не случайно, что, подружившись, мушкетеры постоянно ищут друг друга в квартале от Люксембурга до площади Сен-Сюльпис или от улицы Старой Голубятни до Люксембурга.
На левом берегу реки происходят дуэли – за Люксембургским дворцом и на пустыре Пре-о-Клер. Наконец, там же, на улице Бак, почти напротив Лура (через реку), квартировала рота мушкетеров. Положительные герои, те, с кем связано представление о любви и чести, в романе живут, как правило, на левом берегу.
На правом берегу располагаются все те, кто связан с придворными интригами, с неискренностью, те, кто не симпатичен автору. Здесь находятся Лувр, Бастилия. По правому берегу везут из Бастилии к Ришелье перепуганного галантерейщика Бонасье. Наконец, на правом берегу находится Королевская площадь, на которой живет миледи. Местожительство миледи крайне интересно. Кроме того, что миледи дан адрес Виктора Гюго, этот дом помогает полнее разобраться в образе и характере героини. Во-первых, миледи живет на правом берегу, что характеризует ее как придворную даму и как отрицательную героиню романа. Во-вторых, дом, в котором она живет, был построен совсем незадолго до времени начала действия романа, в 20-х годах XVII века. В романе про этот дом сказано просто – «модный», хотя этого явно недостаточно: это не просто «модный» дом, но и один из самых дорогих. Это характеризует миледи как удачливого человека и, более того, как выскочку – англичанка и каторжница смогла купить себе дом в одном из самых новых и дорогих кварталов Парижа того времени. Поселяя миледи на Королевской площади, Дюма еще раз подчеркивает ее ловкость и хитрость, умение подняться с помощью интриг и коварства по социальной лестнице.

 Отправлено: 28.12.05 13:49. Заголовок: Re:

На правом берегу, на Медвежьей улице, живет также прокурорша г-жа Кокнар. Это район мелких лавочников, судей-крючкотворов. И само местожительство псевдовозлюбленной Портоса уже говорит о неискренности тех чувств, которые он выказывает к ней, а также о том, что она и ее муж не симпатичны автору романа.
С точки зрения противостояния двух берегов крайне важно, что д`Артаньян пришел в Париж именно со стороны правого берега, через Сент-Антуанское предместье, но поселился на левом, тем самым пройдя своеобразное испытание. На левом берегу д`Артаньян знакомится со всеми мушкетерами, на левом берегу назначена несостоявшаяся дуэль, на которой д`Артаньян сдружился с мушкетерами. Здесь же он встречает свою возлюбленную, госпожу Бонасье. Искренняя и счастливая любовь возможна только на левом берегу. Любовь на правом берегу обречена. Невозможна любовь королевы и Бекингема, лицемерна любовь Портоса и г-жи Кокнар, лжива любовь миледи к д`Артаньяну.
На правом берегу находятся улицы Фран-Буржуа, Пайен, тюрьма Форс, связанные с неудачной любовной историей и дуэлью молодого Арамиса, - все эти места находятся в квартале Марэ, неподалеку от Королевской площади – местожительства миледи.

 Отправлено: 28.12.05 15:08. Заголовок: Re:

Особую роль в романе играют мосты как место встреч и знакомств. На мосту Ла-Турнель Портос встречает Планше – будущего слугу д`Артаньяна. Интересно, что этот мост связывает остров Сен-Луи, примыкающий к острову Сите, с левым, а не с правым берегом Сены в отличие от Нового моста, идущего по оконечности Сите с правого на левый берег, где д`Артаньян встретился с герцогом Бекингемом.
Встреча д`Артаньяна с Бекингемом на Новом мосту символична. Они встречаются не на стороне любви и чести – левом берегу, тогда между ними произошла бы дуэль из-за ревности д`Артаньяна и честолюбия Бекингема, и не на стороне политической (правом берегу), так как тогда Бекингему пришлось бы убить д`Артаньяна, потому что он мог раскрыть кому-нибудь тайну, что герцог находится в Париже.
Интересно также указание на то, что встреча герцога и д`Артаньяна происходит напротив Самаритянки. Колодец с насосом «Самаритянка» был построен в 1505 году для снабжения парижан водой из Сены; с 1608 года его украшала скульптура библейской «доброй самаритянки», а также часы с колокольчиком – отсюда расхожее выражение «точен, как Сааритянка», которое упоминается в начале романа, когда д`Артаньян точно в срок приходит на дуэль с Атосом и как бы предопределяет дальнейшее развитие событий в романе.
Остров Сите представлен в романе только как место расположения трактира «Сосновая Шишка» - известного места встречи писателей XVII века, и эта особенность трактира, несомненно, была известна Дюма и его читателям.

 Отправлено: 28.12.05 18:31. Заголовок: Re:

Дюма с наслаждением играет названиями парижских улиц, выбирая наиболее звонкие и причудливые – улица Старой Голубятни, улица Ада, улица Шерш-Миди (дословно – «поищи полдень») – на левом берегу; улицы Медвежья, Эшель (то есть Лестницы, якобы ведущей прямо в Лувр) – на правом берегу. Однако иногда, невольно или сознательно, он употребляет более поздние и современные ему названия. Так, улица, где живет д`Артаньян, называется то улицей Могильщиков (старое название), то улицей Сервандони – такое название она получила лишь в XIX веке по имени архитектора, спроектировавшего новый фасад церкви Сен-Сюльпис. Возможно, это небрежность, а возможно – кивок в сторону читателей-современников, которые таким образом могли бы представить себе местожительство героя в современных очертаниях города.
То же самое можно сказать про ворота Конферанс, упомянутые в тексте, которые получили свое название гораздо позже описываемых событий, про нумерацию домов, которой в XVII веке еще не было, и некоторые другие мелкие неточности, отмеченные в примечаниях. см.тему "Примечания" - Ю.Л
Названия улиц – сохранившиеся и исчезнувшие – создают в романе особый исторический колорит, особый фон, к которому в полной мере можно было бы применить слова биографа Дюма писателя Андре Моруа: «История в обработке Дюма была такой, какой ее хотели видеть французы: веселой, красочной, построенной на контрастах, где Добро было по одну сторону, а Зло – по другую»...

 Отправлено: 28.12.05 19:30. Заголовок: Re:

Юлёк (из клуба) пишет:

цитата

---

улица Шерш-Миди (дословно – «поищи полдень»)

---

Мне где-то попадалось объяснение первого названия этой улицы - Шасс-Миди (его Дюма тоже приводит). Шасс - по-французски "охота". Для выезда королевской охоты из города требовались широкие просторные улицы, сильно отличавшиеся от остальных. Поэтому в названиях таких улиц и присутствовало слово "шасс".

Юлёк (из клуба) пишет:

цитата

---

Так, улица, где живет д`Артаньян, называется то улицей Могильщиков (старое название), то улицей Сервандони

---

Улица Сервандони идет от Люксембргского дворца к пл.Сен-Сюльпис параллельно улице Феру. Эти две улицы расположены очень-очень близко друг от друга.
А улица Старой Голубятни так почему-то и не нашлась, хотя должна была быть где-то совсем рядом...

 Отправлено: 29.12.05 18:07. Заголовок: Re:

Хотелось бы знать, в левой или правой части Парижа находится Тиктонская улица, на которой жил д`Артаньян двадцать лет спустя?

А какой новый смысл в этом ключе приобретает знаменитая встреча четырех друзей на Королевской площади!

 Отправлено: 07.02.06 18:08. Заголовок: Комментарии С. Шкунаева к "Трём Мушкетёрам"

Вот решила выложить комментарии из своей книги "ТМ". Возможно кто-то с ними знаком. Ничего сенсационного эти комментарии собой не представляют. Но всегда интересно почитать мнение другого человека.
P.S. Набивала в ручную, чтобы отогнать мысль о не сделанной работе по алгебре

Комментарии С. Шкунаева к "Трём Мушкетёрам"

«Да, мы можем считать, что сообщили Франции о пяти с половиной веках её истории больше, чем любой историк», - пишет Александр Дюма в своих мемуарах. Пять с половиной веков, проходящих перед читателем более чем в восьмидесяти романах, множестве драм и новелл. Эта история, преломляющаяся в бесчисленных интригах, захватывающих приключениях, драматических столкновениях характеров, мельчайших подробностях быта и исторической обстановки. Поколения читателей узнавали и продолжают узнавать из сочинений Дюма о судьбах многих выдающихся личностей, и как бы о вновь вовлечённых в события персонажах, до того совершенно забытых.
Разумеется, Дюма не учёный-историк, и его главным «историческим методом» была поразительная творческая фантазия и та особая проницательность, которая позволяла ему при знакомстве с ограниченным числом источников верно угадывать своеобразие той или иной эпохи. Авантюрно-исторические романы стали поистине золотой жилой для таланта Дюма.
Как-то напав на изложение одного эпизода из жизни герцога де Гиза, Дюма увидел здесь прекрасный материал для театра и написал свою первую пьесу эпохи религиозных войн XVI века; так открывается целая серия драм на сюжеты французской истории, которых ко времени выхода во свет «Трёх мушкетёров» (18444) накопилось великое множество.
«Театральность», если можно так выразиться, таланта Дюма, умение построить интригу и верно предать в произведении колорит места и времени ясно сказались в этом романе. Правда, многие черты личности Дюма и стиля его работы давали повод современникам и потомках критиковать его книги, ибо они видели в них искажение национальной истории. К такой критике побуждали и удивительная быстрота, с которой появлялись в свет его романы, и сотрудничество писателя с многочисленными помощниками, которые подчас не только подсказывали ему интригу и доставляли первично обработанный материал, но и подготавливали целые главы, которые Дюма лишь переделывал. Однако это «лишь» имеет огромное значение. Постоянное вмешательство Дюма – таланта первой величины – во все детали работы, его энергия и неистощимое трудолюбие сообщали романам несомненную последовательность авторской позиции. Широта и цельность взгляда на историю при безусловной верности исторической обстановке – важнейшая черта творчества Дюма. Даже внешняя авантюрность «Трёх мушкетёров», обилие поединков и схваток, «расставленных» для подталкивания сюжета, - всё это отнюдь не утрирование, а даже смягчение нравов описываемой им среды.

 Отправлено: 07.02.06 18:09. Заголовок: Re:

Действительно, созданный в 1622 году корпус мушкетёров, собравших элиту дворянства, сразу проявил себя как храбрейшая часть войска в боях и строптивейшая часть сословия в мирной жизни. Гроза буржуа и зачинщики всяческих буйств, нередко добывавшие себе средства на жизнь и экипировку способами не только хитроумными, но и противозаконными, мушкетёры верно показаны в романе.
Живую картину среды и нравов того времени Александр Дюма почерпнул в сочинении, определившем в общих чертах замысел писателя. По тогдашнему обычаю, оно носило пространное название: «Мемуары сеньора Д`Артаньяна, капитана первой роты королевских мушкетёров, содержащие описание некоторых тайных и занимательных событий, происшедших в царствование Людовика Великого». Однако заглавие не соответствовало действительной личности автора. Им был дворянин Куртиль де Сандра, своей известность во многом обязанный более чем двадцати подобным же «мемуарам», написанным от лица выдающихся деятелей его окружения, в числе которых был и
Д`Артаньян.
Итак, Д`Артаньян – личность историческая. Де Сандра был дружен с Шарлем де Баатц Д`Артаньяном, уже достигшем и положения при дворе, и славы, и материального благополучия, но начал он его жизнеописание с приключений безызвестного мелкого дворянина.
В этих же мемуарах Дюма встретились и прообразы его будущих героев – Атоса, Портоса и Арамиса. Три мушкетёра, братья по духу в романе, в реальной жизни – просто двоюродные братья, и с судьбами гораздо менее героическими. Ждёт ли читателя, когда он узнает, что подлинный Атос – превосходный и непобедимый фехтовальщик, не пережил одной из своих дуэлей: труп его был найден в окрестностях знаменитого Пре-о-Клер. Любопытно, что сам Дюма не верил в реальное существование своих главных героев и считал их выдумкой Де Сандра. Лишь позднейшие разыскания установили, что Арман Де Силлег Д`Атос, Исаак Де Порто и Анри Д`Арамиц существовали в действительности.
Иное дело сам Д`Артаньян. Судьба его сложнее и в романе и в жизни. Вернее, судьбы, так как единый образ Дюма родился из нескольких прототипов. Об одном из них мы уже сказали. Храбрый военный, не менее ловкий посредник в тайных интригах двора и во Франции и за границей, он погиб в 1673 году от ядра вражеской пушки при осаде Маастрихта. Однако существовал и другой знаменитый Д`Артаньян, многие черты которого перешли в роман. Это Пьер Де Монтескью, граф Д`Артаньян, умерший в 1725 году. Именно он носил титул маршала Франции, который получает в конце жизни Д`Артаньян Дюма. Частично такое смешение исторических прототипов в одном персонаже было допущено сознательно: ведь Дюма заранее не знал, насколько растянется повествование и не придётся ли продлить жизнь своего героя. Был ещё и третий Д`Артаньян – Поль, брат Шарля де Баатц, штрихи биографии которого тоже были использованы Дюма. Однако судьбы всех этих людей не могли соприкасаться с событиями, описанными в «Трёх мушкетёрах», ибо Шарль Д`Артаньян родился в 1611 году, а будущий маршал Франции – в 1645-м. Но всё это не останавливало Дюма: верный тон повествования был найден, и оно развивалось, следуя принципу единства действий, последнему, которое оставило себе новое поколение писателей от знаменитых «трёх единств» их предшественников – классицистов.

 Отправлено: 07.02.06 18:11. Заголовок: Re:

И вот в начале романа перед нами Д`Артаньян, въезжающий в Париж без денег, с мечтами о славе и с письмом к Де Тревилю, - абсолютно так же, как и герой сочинения Де Сандра. Арман-Жан Де Пейре, граф Де Тревиль – лицо не вымышленное. Сын торговца, бедняк, он сделал блестящую карьеру, принял командование мушкетёрами (правда, лишь в 1634 году) и дожил до 1672 года. Тот же путь мечтает проделать и Д`Артаньян и здесь оказывается вовлечённым в невероятные приключения и интриги. Описаниями подобных приключений полны источники, которыми пользовался Огюст Маке, главный сотрудник Дюма, и сам писатель. Даже история любви Д`Артаньян и Констанции Бонасье, лицу вымышленному, тем не менее основывается на действительных событиях: опала и изгнание г-жи ДЕ Фаржис, приближённой Анны Австрийской, послужили Дюма материалом для создания образа своей героини.
Драматические столкновения при дворе рисуют и мемуары Пьера Де Ла Порта, ставшего одним из персонажей романа. Хотя здесь ему отведена очень скромная роль, на деле это был не простой посредник в тайных делах королевы, а их активный участник. Необычайная преданность Де Ла Порта Анне Австрийской отразилась на духе мемуаров, что в значительной мере повлияло на формирование позиции самого Дюма, давшего в книге подчас расплывчатый, но в целом более чем снисходительный портрет королевы. История её романа с Бекингэмом вызвала много толков в те времена и, естественно, отражена в упомянутых мемуарах.
Анна Австрийская (она родилась в 1601 году и, следовательно, по времени описываемых событий, ей было 24 года), женщина пылкая и непостоянная, к тому же не особенно любившая своего мужа, обычно легко принимала ухаживания тех, кто открыто на них отваживался. Герцог Бекингэм, красавец, прибывший в Париж послом в сопровождении великолепной свиты, пленил её быстрее других. Изложение перипетий этого романа заняло бы слишком много места: он наполнен тайными встречами, ревностью короля, его интригами против королевы и местью её приближённым. Скажем только, что один из центральных эпизодов романа Дюма, история с подвесками, произошёл в действительности. Его описание Дюма заимствовал из известной книги Рёдерера «Замечания по поводу истории светского общества во Франции», вышедший в 1835 году. Подвески были посланы, а не вручены Анной Австрийской Бекингэму и, уж, конечно, дело здесь обошлось без Д`Артаньяна или Д`Артаньянов, старшему из которых не было и пятнадцати. Трагическая смерть герцога в 1628 году от руки убийцы-фанатика Фельтона положила конец этой связи.
В духе мемуаров Ла Порта выдержаны и ещё одни воспоминания: «Мемуары по поводу истории Анны Австрийской, супруги Людовика XIII, короля Франции», подписанные именем «г-жи Моттвиль, одной из её фавориток», и вышедшие в Амстердаме в 1723 году. Их просмотрел сам Александр Дюма, и они лишь способствовали появлению ряда неточностей в его оценках. Хотя Людовик XIII никогда не считался особенно одарённым человеком, Дюма изобразил его всё же не в меру слабым и непостоянным. Для Дюма, близкого по духу к характерам волевым, сокрушающим, а не обходящих препятствия, было естественно изобразить Людовика целиком зависимым от всесильного и властного Ришелье. В романе «Двадцать лет спустя» всё те же пристрастия привели писателя к искажению реального облика Мазарини, доведя его почти до карикатуры.
Кроме того, в оценке личности и исторической роли Ришелье Дюма в какой-то мере смыкается с прочной традицией, зародившейся в среде деятелей аристократической партии – современников тех событий. Для них, противников абсолютной монархии, было весьма характерно устремление изобразить короля подавленным силой и хитростью кардинала. Такая тенденция отчётливо проступает в мемуарах кардинала Де Реца (1613-1679), талантливого руководителя оппозиции, сыгравшего в последствии важную роль в событиях Фронды. Их данные привлекались Маке при подготовке материалов романа. Этих искажение избежали также и многие историки XIX века, в том числе знаменитый Мишле.

 Отправлено: 07.02.06 18:13. Заголовок: Re:

В действительности дело обстояло несколько иначе. Первая третьXVII века была в истории Франции временем становления абсолютистского строя, достигшего своего расцвета через несколько десятилетий. Ряд сил противостоял нарождающемуся абсолютизму. Это были и сепаратистские устремления крупнейших феодалов и отдельных провинций, и протестанты, ещё сохранившие большой вес как политическая партия, и внешние враги Франции – в частности, австрийская династия. Среди политических деятелей, близких к Людовику XIII, борьбу против этих сил наиболее ярко олицетворял кардинал Ришелье (Арман-Жан Дю Плесси Де Ришелье, 1586-1642), ставший в 1624 году первым министром. Одним из эпизодов этой борьбы была осада Ла-Рошели, описанная в романе Дюма. Те же политические цели преследовал и сам Людовик, который искал себе союзника, талантливого и преданного исполнителя своей воли, получавшего взамен безоговорочное покровительство короля. Ришелье прекрасно подошёл для этой роли. Со временем, несмотря на всё несходство человеческих качеств, их связало даже некоторое подобие дружбы. Один был сентиментален и меланхоличен, другой же отличался решительностью, обилием страстей самого разнообразного свойства. Но оба они были убеждёнными защитниками католической веры и неограниченной монархии, их сближали многие общественные симпатии и антипатии. Направляемый умом и волей Ришелье, король как бы получал возможность проявить свою монаршью непоколебимость.
Однако, повторяем, все эти отклонения от исторической реальности не были для Дюма следствием отчётливо осознанной позиции или оценки общественного строя той эпохи. Он считал, что романист должен «поддерживать» любой режим, при котором происходит действие романа. Полную беспристрастность, отличавшую, по мнению самого Дюма, его романы, он считал одним из главных достоинств исторического повествования. Понятно, что на деле ему не всегда удавалось соблюдать этот своё принцип. Кроме того, надо учитывать, что в первую очередь Дюма стремился быть занимательным рассказчиком: ведь публиковал он многие свои произведения, и в том числе «Трёх мушкетёров», в периодических изданиях, и читатели ждали от него захватывающей интриги.
Хотя Дюма и стремился, удовлетворяя вкусы читателей, избежать загромождающих действие описаний, сам он не мог обойтись без знания мельчайших деталей той обстановки и мест, где действовали его герои. Часто, поручая разработку интриги своим сотрудникам, он отправлялся в далёкие поездки, посещал каждый уголок упоминавшихся в исторических источниках мест, и это помогало ему оживить канву повествования. Для него, человека, всю жизнь не только активно интересовавшегося политикой, но и принимавшего в ней самое деятельное участие, легко было постигать перипетии политической борьбы разных времён. Дюма проникался духом мельчайших подробностей, характеризовавших каждую эпоху, и здесь ему можно вполне доверится. Он стремился не допускать вольностей ни в обращении с географией старого Парижа, ни с обстоятельствами жизни двора или простых людей.
Конечно же, события осады Ла-Рошели в изображении писателя – явное упущение действительности, но, несмотря на это и на ряд других несоответствий, «Три мушкетёра» не только талантливое литературное произведение, в котором авторский вымысел чередуется с подлинными событиями истории: это именно исторический роман, в главном верно воспроизводящий колорит эпохи и вобравший в себя много характерных черт XVII столетия в истории Франции и национальных традиций французского народа.

 Отправлено: 16.02.06 22:28. Заголовок: Re:

LS пишет:

quote:

---

Хотелось бы знать, в левой или правой части Парижа находится Тиктонская улица, на которой жил д`Артаньян двадцать лет спустя?

---

И на этот вопрос нашелся ответ (спасибо форуму inFrance).
Тиктонская улица находится на правом берегу Сены, совсем рядом с собором Св.Евстафия. На том самом правом берегу, который в "Трех мушкетерах" оплот неискренности, предательства, расчетливости, интриг.

 Отправлено: 09.03.06 23:06. Заголовок: Re:

Вот здесь - Сент-Антуанские ворота, через которые д`Артаньян въехал в Париж.
Они расположены возле самой Бастилии! Еще один символ.

[реклама вместо картинки]

 Отправлено: 14.12.06 19:10. Заголовок: Вступительная статья Г. Зингера к "Трем мушкетерам"

Издательство "Эксмо" выпустило в серии "Библиотека всемирной литературы" очередное издание "Трех мушкетеров" со вступительной статьей Г. Зингера. Желаете ознакомиться?

 Отправлено: 14.12.06 19:13. Заголовок: Re:

Нелегкая судьба баловня судьбы

Казалось, все способствовало тому, чтобы мы никогда не узнали об этом человеке. При жизни писателя многие весьма влиятельные в обществе персоны считали, что само появление на свет с такой родословной (его дед-полковник — родовитый маркиз, бабка — чернокожая рабыня, а отец, наполеоновский генерал, на закате империи испытал все превратности монаршьей немилости) — какая-то ошибка, досадная гримаса Провидения.
Впоследствии, повествуя о превратностях, переживаемых его героями, писатель будет часто ссылаться на таинственное влияние мировых сил, управляющих людскими судьбами, словно незримые подручные Рока (он неизменно пишет это слово с заглавной буквы, так же, как слова "Судьба", "Провидение"). Подражая ем)', можно сказать, что в биографии его предков роль повивальных бабок выполняют Природа и Литература. Не читай дед-маркиз модных философов — Вольтера, Руссо, Дидро, умевших изложить свои воззрения не только в ученых трактатах, но и в занимательных повестях и поэмах, не стать бы бравому мулату французским генералом.
Правда, для этого должна была вступить в действие еще одна — главная — мировая сила: История. Это слово автор "Трех мушкетеров" и "Королевы Марго" также любит писать с большой буквы, и не зря. Начавшаяся в 1789 году Великая французская революция, как и всякая революция, наделала много бед, но в памяти французов осталась прежде всего красочным феерическим зрелищем с массовыми парадами, уличными стычками, пламенными речами ораторов и публичными казнями, со взрывами всенародного гнева и чествованием победителей внешних и внутренних врагов. Именно с нее начался "новый порядок", изменилась картина мира, пришли иные люди и нравы. Поскольку же, на счастье Европы, эта революция потерпела поражение, а самый кровавый и жестокий ее период. Террор, продлился менее трех лет, то разрушения, вызванные им, не вовсе парализовали жизнь нации; даже обескровившие Францию наполеоновские войны не смогли полностью довести ее до разложения и упадка.
Зато для мыслителей XIX века все это послужило предостережением, поводом к серьезным и плодотворным раздумьям о нравственном смысле исторических перемен, о том, на что способен отдельный человек в эпоху мировых потрясений, а также может ли отдаленная, хоть и возвышенная цель оправдать любые средства для ее достижения.
"Театр истории", как любили выражаться на рубеже XVIII и XIX столетий, разыгрывал перед всем человечеством одну из самых захватывающих драм; каждый француз ощущал себя если не жертвой или героем, то участником этого невероятного представления. Казалось, судьбы страны меняются по прихоти каждого дня. Приверженность тому, что провозглашалось целью государственного служения вчера, завтра могла привести па гильотину. Биографии претерпевали изменения, в иную эпоху невообразимые. Сын ремесленника мог стать маршалом и даже венценосцем (как Бернадотт, будущий шведский монарх, или маршал Мюрат, на краткий срок ставший королем неаполитанским и потерявший корону вместе с жизнью по приговору суда). А знатные и властительные персоны объявляли себя революционерами или погибали на эшафоте.
В "Мемуарах" Александр Дюма даст захватывающее и весьма точное описание этой эпохи, повествуя об отце, которого его враги прозвали "Ангелом смерти". Однако самый невероятный подвиг бравый генерал совершит вдали от неприятеля, в мирном городе Вилле-Коттре, где живет его молодая супруга, дочь владельца гостиницы Мари-Луиза Рабуре. Он прикажет грустить на дрова гильотину, украшающую центральную площадь городка. Подобный вызов властям мог привести к могиле гораздо быстрее, нежели отчаянная рубка на поле сражения.
Дюма с немалой гордостью вспоминает об отце, исподволь давая понять, что лучшие свойства доблестного воина воплотились в натуре его сына.
Случай (СЛУЧАЙ — написал бы он сам) приводит юного Александра в театр. Он видит на сцене несколько пьес Шекспира... Все решено! Он посвятит себя литературе и пером завоюет шумную известность, коей был так несправедливо обделен его родитель, послуживший отечеству шпагой.
Будущий драматург не только разыскивает все доступные переводы Шекспира. Чтобы познакомиться с творчеством знаменитых авторов иных земель, он учит немецкий и итальянский. Но кто будет знать о нем, если он останется в провинции? Итак, нужно взять приступом парижскую сцену. Для этого необходимо обосноваться в столице, почитаемой культурным центром всей просвещенной Европы. В 1823 году двадцатилетний Дюма уже там — на жалкой должности переписчика в канцелярии герцога Орлеанского (будущего короля Луи-Филиппа). Полный честолюбивых планов, он, подобно бальзаковскому Растиньяку, собирается вступить с Парижем в единоборство, повторяя про себя: "Ну, а теперь поглядим, кто кого!"
Надо признать, что тогдашняя литературная ситуация на первый взгляд отнюдь не благоприятствует подобному умонастроению. Среди литераторов как раз входит в моду возвышающая душу бедность, презрение к материальной стороне жизни, к толстосумам-буржуа и чванливым аристократам, не сумевшим после падения Бастилии отстоять свое достоинство перед лицом взбунтовавшейся черни. Во Франции набирает силу романтизм, направление, кроме не виданных прежде творческих приемов, несущее новое миропонимание, за которым — иной стиль жизни.
Романтизм пришел сюда из Германии, где его культивировали поэты, эстетики и философы, со всем возможным глубокомыслием и изощренностью разрабатывавшие "философию природы" — развернутое учение, соединяющее в себе искусство и жизнь. Искусство, очищенное от грубых меркантильных помыслов, устремленное к возвышенному творчеству, в котором художник уподобляется богу и соревнуется с самим божественным творением. И жизнь, преобразованную согласно канонам такого искусства, подчиненную требованиям "эстетики идеального".
Те, кто жил во Франции двадцатых годов прошлого столетия, оказались в очень странном положении. По образованию они всецело принадлежали веку прошлому, эпохе просвещения, ибо еще никто не затмил славы художников и писателей XVIII века: время революции и наполеоновской империи оказалось почти бесплодным по части изящной словесности. Самостоятельность суждений и творческая свобода равно подвергались гонениям при Робеспьере и Наполеоне. Различались лишь меры наказания: эшафот при Терроре, опала, тюрьма или изгнание при императоре. Посему законодателями вкуса все еще оставались Вольтер, Дидро, Руссо и их великие предшественники из века XVII: Корнель и Расин.
А вот по образу мысли и жизненному укладу люди двадцатых годов принадлежали "новому порядку" – послереволюционной поре, отправившей в небытие и старинное "вежество" церемонных вельмож версальского двора, и покорное следование строжайшему этикету; и кодекс поведения ''образцового придворного", — все, что составляло костяк и тутой корсет прошлой культуры.
Бессчетные "лишние люди", так долго грезившие, читая труды философов XVIII века и слушая обещания политиков, о царстве справедливости, которое вот-вот настанет, потеряли веру в благое Провидение. Ее место в душах заняло ожидание новых козней трагического, беспощадного к смертным Рока. Философия оказалась бессильна перед революционным действием, а сами мыслители и их поклонники сложили головы на гильотине либо, уцелев, были принуждены к молчанию императором и его цензорами.
Вот тут-то и появились "новые варвары", романтики. Их цель — сделать всякое произведение необычным, ни на что не похожим. Шокировать публику. Они стремятся ввести в творческий оборот новые, прежде считавшиеся "неблагозвучными" выражения, "недостойные высокой словесности" темы. В своих литературных манифестах они демонстративно уравнивают ценность "прекрасного" и "уродливого".
В пику чересчур прямолинейной рациональности классицистов их противники извлекают на свет все неоформленное, туманное, мимолетное, плохо поддающееся описанию либо вовсе потустороннее. Теперь персонажи часто "не понимают себя", разрываются между "невыразимыми" страхами, надеждами, приступами отчаяния или радости. Литературу и сцену заполняют ангелы и демоны, вампиры, загадочные злодеи, оборотни, призраки, вставшие из могил мертвецы... Все увлекаются магнетизмом (тем, что ныне именуют экстрасенсорикой), гипнотическими влияниями, чтением мыслей и общением с духами предков (только, в отличие от нынешней моды, этим страстям, в основном, предаются персонажи, а не их создатели).
В литературе и на подмостках возникает необычный, зачарованный мир, выгодно контрастирующий с "пошлой повседневностью".
К теоретическим выкладкам современных ему авторов Дюма относился весьма прохладно. "Я не основываю системы, — напишет он позже, — потому что пишу не по системе, а по собственному разумению". Но он усвоил сразу: чтобы о нем заговорили, он обязан сделаться самым необузданным из романтиков. И он прослывет таковым. А в каком жанре себя испробовать? Ну конечно же в драме!
Издавна среди всех словесных искусств особым почтением пользовалось драматическое. "Высокую трагедию в стихах" помещали на вершине пирамиды литературных жанров. Чуть ниже располагалась "высокая комедия в стихах". Сочинение же прозы, особливо романов, почиталось занятием праздным, "безделицей", отдохновением от настоящего литературного дела.
Конечно, романтики не могли с этим смириться и постарались придать прозе статус высокого искусства. Но классицистов надлежало разгромить на их собственной территории. Кроме того, хотя творчество — дело одиночек, в литературных схватках естественно держаться сообща. И самое удобное поле для такого сражения — зрительный зал. В театры на премьеры отправлялись стайки длинноволосых юнцов, будущих поэтов, писателей, художников, критиков, щеголявших жилетами невообразимых расцветок (единственная роскошь, которую большинство из них пока могло себе позволить). Они бешено аплодировали своим любимцам, во всю силу молодых глоток кричали "Браво!", чтобы заглушить шиканье и свист противной стороны. Подчас дело доходило до рукоприкладства. Юные воители называли себя "Молодой Францией". Дюма учел и это.
Но сначала требовалось заполнить бреши в собственном образовании. Он принялся читать великих предшественников, подобно пушкинскому Сальери, поверяя алгеброй гармонию: "Я разложил творения Шекспира, Корнеля, Мольера, Кальдерона, Гёте и Шиллера, как трупы на плитах анатомического театра, и со скальпелем в руках... доходил до самого сердца, ища истоки жизни и секрет обращения крови… Я угадывал, с помощью какого чудесного механизма они заставляли действовать нервы и мускулы, с каким искусством они лепили столь различную плоть, чтобы одеть ею костяки, которые всегда одинаковы".
Итак, процесс творчества наперекор романтикам пока не сулит ему ничего таинственного. Он пытается определить для себя то, чему тогда еще не было названия: структуру художественного произведения. Его интересует, как строится сюжет, какими приемами авторы добиваются занимательности повествования, много ли существует видов завязок и развязок. Он вникает в литературу как аналитик и архитектор. Вдохновение он прибережет для другого, здесь же до поры будет царить точный расчет: "Забавлять и возбуждать интерес — вот единственные правила, не скажу — которым я следую, но которые я допускаю", — напишет он впоследствии. Что же касается мистического флера и прочих модных приманок, то у него к услугам публики — светские интриги, подземелья, потайные лестницы и незаметные глазу дверки в толстых крепостных стенах, а сверх того пламенные тирады возроптавших на свою судьбу персонажей, что в контексте эпохи воспринимается как политические призывы к свободе.
Наконец, после нескольких неудачных опытов первая драма Дюма "Генрих III и его двор" поставлена в 1829 году на сцене "Комеди-Франсез". Успех — невероятный. И отчаянная ругань в большинстве газет. Ревнители изысканного вкуса обвиняли автора в незнании истории и отсутствии чувства меры, в плоских шутках, длинных монологах и вульгарности персонажей. В демонстрации на сцене жестокости, оскорбительной для чувствительных сердец (шутка ли: герцог Гиз сдавливает нежные пальчики дамы рукой, одетой в железную боевую рукавицу. Каков вандализм!) А также в нарушении основ сценического действия и грубости языка.
На молодую публику подобная критика подействовала, как масло на огонь. Сам Дюма к этим стенаниям отнесся с полным хладнокровием. Однажды по поводу героя другой пьесы он обмолвился: "Я не знаю, как умер граф де Савуази, но, по здравом рассуждении, именно так он и должен был умереть". Он-то считает, что занимательность гораздо важнее археологической дотошности, ибо порядочный сочинитель, "поднимая из могил людей прошлого, одевает их в разнообразные одежды, наделяет свойственными им страстями, усиливая или ослабляя накал этих страстей в зависимости от желательной ему степени драматизма". Сам он намеревается "стать поэтом, подобным Гёте, научиться наблюдать, как Вальтер Скотт, описывать увиденное, как Фенимор Купер", а сверх того "передавать движение страстей, коего всем им не хватает".
"Генрих III" признан первой истинно романтической драмой на французской сцене. После него на подмостках появится "Эрнани" Виктора Гюго, а затем, в мае 1831 года, Дюма поставит "Антони". Это полный триумф романтиков, торжество нового направления, дополненное победой политической. Ибо в промежутке между этими чисто литературными событиями на "Театре Истории" вершится еще один акт исторической драмы — наступают "три славных дня" июльской революции 1830 года, изгнавшей Бурбонов. Эпоха Реставрации, что воцарилась после Империи, теперь завершена. На троне оказывается Луи-Филипп Орлеанский, "король-буржуа", подписавший хартию, согласно которой монархия перестает быть абсолютной и повелитель обязуется чтить законы, принятые парламентом его страны.
Испугавшись народных волнений и первых же баррикад. Бурбоны бежали, так и не попытавшись за себя постоять. Республиканцы ликовали. Сам Дюма развил бурную деятельность: был на баррикадах, помчался в Суассон за порохом для нового правительства... Он чувствовал себя героем. И, наконец, стал известен даже среди тех, кто не ходит в театр. Гонорары позволили ему оставить место писца. А шумный успех премьеры "Антони" был не только литературным. Герой этой пьесы, юный современник тех, кто сидел в зале, восклицая с подмостков: "страсти и в пятнадцатом и в девятнадцатом веке одни и те же... в сердце человеческом бьется одинаково жаркая кровь и под суконным фраком, и под стальным нагрудником", — бунтовал против общественных устоев и морали. Каково чинной публике видеть человека, умыкнувшего чужую жену и при этом пользующегося явной симпатией автора? Пусть это непризнанный гений, ранимый, испытавший горечь людского непонимания, короче, натура исключительная (во многом подобная пушкинскому Алеко, "гордому человеку"). Но разве это прилично? Одна финальная реплика чего стоит! Герой, застигнутый врагами вместе с возлюбленной, закалывает даму по ее же просьбе кинжалом и бросает окровавленный клинок к ногам взломавших дверь блюстителей нравственности со словами: "Она сопротивлялась мне, и я ее убил". Честь спасена!
После этого Дюма написал около сорока драм, трагедий и комедий, которые составили ему имя и славу. А как же проза? В ее появлении повинен один из крупнейших издателей того времени Эмиль де Жирарден. До него это был "неприбыльный" жанр. Достойнейшие прозаики — современники Дюма, такие как Бальзак, Стендаль, Мериме, не могли одним лишь пером обеспечить себе материальную независимость. Стендаль, мечтавший заработать литературным трудом миллион, вынужден был добиваться должности консула в заштатном итальянском городке. Мериме поступил на государственную службу. А Бальзак... Он, конечно, написал очень много и пользовался заслуженной славой. Но его издатель чуть не разорился, хотя имя великого творца "Человеческой комедии" было у всех на устах. Кто не знал автора "Утраченных иллюзий", "Гобсека", "Евгении Гранде"?.. Но увы, те, кто составлял читающую публику, ограничивались двумя-тремя романами, полагая, что этого довольно для исчерпывающего знакомства с его дарованием...
И вот в 1836 году в Париже вышла первая дешевая политическая газета Эмиля де Жирардена "Ла Пресс". Большой тираж она поддерживала "романами-фельетонами", печатавшимися с продолжением в каждом номере. Вскоре у Жирардена появились последователи, и роман-фельетон, до этого прозябавший полвека на задворках изящной словесности, стал одним из самых модных жанров, сходных с современными телесериалами.
Вместо "картин нравов", занимавших серьезных прозаиков, здесь предлагались произведения чисто развлекательные, в основном на исторические сюжеты, а если и трактующие о современности, то выбирая темы, ранее не попадавшие на печатные страницы (например, парижское "дно" в романах Эжена Сю). Самым признанным мастером этого жанра стал Дюма.
Этому способствовало несколько причин. Во-первых, природный дар литератора и опыт драматурга позволяли ему превращать каждую главку в законченный сценический эпизод с самостоятельным действием, эффектной завязкой и развязкой и т.п., а финальная реплика непременно обещала в будущем неожиданный поворот событий, подогревая читательское любопытство. Во-вторых, у Дюма неистощимый дар рассказчика, позволявший сохранять тон непринужденной беседы даже в пространных описаниях. И, наконец, по одаренности и уму он не уступал признанным мэтрам, не снисходившим до такого рода литературы. Мало того, нередко Дюма вынужден был осаживать себя, приноравливаясь к умонастроению среднего читателя и не позволяя себе того вольномыслия и смелости суждений, какие предназначались для более притязательной публики: театральных зрителей и тех, кто заглядывал в "толстые" журналы.
Кроме всего прочего, существовало еще одно серьезное обстоятельство: романтический театр, приемы которого блестяще освоил Дюма, стал быстро терять зрительские симпатии. Кочующие из пьесы в пьесу демонические, сардонические, "вампирические" и ангелоподобные герои и злодеи публике приелись. Между тем романтическая эстетика требовала характеров исключительных. Обычно это достигалось тем, что какая-либо черта натуры персонажа (гордыня, самоотверженность, коварство, благородная отвага и т.п.) преувеличивалась до крайности, вытесняя почти все остальное. Ведущая страсть становилась основой поведения, его первопричиной и единственным объяснением. Подобные преувеличения на сцене сначала волновали, потом развлекали, но от частого употребления вырождались в заурядный литературный и сценический прием, в штамп.
И потом, изменился зритель. До середины тридцатых годов театр считался искусством революционным. В зале задавала тон галерка: ремесленники, белошвейки, печатники, бедные студенты. Они жаждали сильных эмоций, вкус к которым им привили эффектные и страстные представления, разыгрывавшиеся до того в жизни: Театр Истории. Теперь они приходили сюда, чтобы оживить в себе потребность в острых переживаниях, утешиться, насладиться зрелищем неминуемого торжества добродетели и социальной справедливости. Недаром больше всего народу посещало театры парижских бульваров, где шли жестокие и слезливые мелодрамы (неизменно с благополучным концом), написанные "для тех, кто не умеет читать'', а сценические подмостки того времени называли "школой баррикад".
Однако после "трех славных дней" 1880-го чаемого торжества свободы и равенства не случилось. Бедняки приуныли, а в солидных театрах актеры, оправившись от страха перед революционной толпой, отдали симпатии партеру и ложам с "приличной" обеспеченной публикой. На сцене воцарилась так называемая "буржуазная драма", воспевающая в стихах этот слой хозяев жизни, увы, с тою же мерой таланта и лакейства, с какой в советских стихотворных драмах конца сороковых годов прославляли секретарей парткома и передовиков производства.
Б 1843 году, готовясь к премьере "Бургграфов" Гюго, несколько юных поклонников поэта отправились к художнику Селестену Нантейлю, бывшему в прошлом душой театральных вылазок "Молодой Франции". Они просили его тряхнуть стариной — созвать сторонников и поддержать премьеру. И услышали в ответ слова, ставшие "отходной" романтической драме: "Молодые люди, передайте вашему мэтру, что ныне молодость Франции — мертва". Действительно, пьеса Гюго была освистана и сошла со сцены. А за полтора месяца до того зрительный зал бешено аплодировал "Лукреции" — одной из первых поделок в жанре "буржуазной драмы", принадлежавшей бесталанному рифмоплету Понсару. Среди всеобщего гомона Дюма, склонясь к уху сидящего рядом с ним Гюго, прошептал: "Неужто они ненавидят нас до такой степени, чтобы рукоплескать этой дряни?"
Однако Дюма не мог позволить себе роскоши удалиться от дел, храня, подобно многим собратьям по перу, гордую позу непонятого гения. По правде говоря, его преданность романтизму и так была весьма умеренной. Он позаимствовал у романтиков, в основном, набор приемов, позволявших придать живость повествованию, и общий тон письма, несколько приподнятый, хотя и не чуждый самоиронии.
У него были обязанности перед собой и грядущей славой. Грандиозные планы, привычка к хлебосольству, необходимость содержать и поддерживать "владычиц его сердца" и тех, кто царили в нем в прошлом (это сердце было способно вместить многое и многих), заботы о сыне, юноше амбициозном, да к тому же уязвленном тем, что рожден вне брака, — все это не позволило Дюма сохранить верность пришедшему в упадок направлению. Впрочем, от него никто этого и не ждал: за ним закрепилась репутация человека легкомысленного. Жизнь требовала своего, и романы-фельетоны писались с невиданной быстротой.
Его работоспособность поражала всех. По свидетельству секретаря, Дюма в пятидесятые годы держал двух помощников, которым диктовал свои опусы. И их должность отнюдь не была синекурой. Он принимался за дело, едва встав с постели, диктовал, пока одевался, ехал в карете и даже когда принимал знакомых. Кроме того, он много писал в соавторстве. Часто директора театров посылали ему не слишком сценичные или вялые произведения начинающих и даже маститых авторов. Степень его соучастия колебалась от замены ключевых реплик до полной переделки текста. Но имя Дюма на афише увеличивало сборы, а с ними и гонорары его соавторов. К середине своей карьеры он даже обзавелся сотрудниками, помогавшими ему собирать материалы для книг, искать характерные особенности быта, традиций страны и эпохи, представляемой в очередном романе, добывать "сырую глину", из которой он лепил готовые вещи.
Все это плодило завистников среди окололитературной черни. А Дюма не скрывал своих заимствований: он считал себя в своем праве и в том следовал романтической традиции. Согласно ей, взгляд художника на предмет изображения ценен более самого предмета: важно не столько о чем писать, сколько — как. Подобно творцу всего сущего, романтик волен был лепить свои шедевры из "косной материи" прошлой истории и культуры, пропуская все через "волшебную линзу" вдохновения, как писал Гюго, или "магический кристалл", если воспользоваться известной пушкинской метафорой. А вот слова самого Дюма: "Гений не крадет, он завоевывает; он покоряет идею или произведение, как полководец — страну; населяет ее другими людьми, подчиняет своим законам и властвует"... ''Изобретают люди, а не человек. Каждый приходит в свой черед и в свой час, вступает в обладание тем, что было известно его предшественникам, пускает это в дело, прибегая к новым комбинациям, а затем умирает, прибавив несколько новых подробностей к сумме человеческих знаний... Он — звезда Млечного пути. Что касается законченного создания, совершенно повой, ни на что не похожей вещи, я считаю, что добиться этого невозможно. Даже Бог, давая жизнь первому человеку, не смог или не посмел его выдумать: он сотворил его по своему подобию".
Обыкновенно Дюма не слишком афишировал свое прохладно-уравновешенное отношение к вопросам веры, дабы не оттолкнуть от себя читателей-католиков, в глазах которых хотел выглядеть ревностным прихожанином. Но здесь, отстаивая "священные права" своего ремесла, он не совсем почтительно отозвался о Всевышнем, умалив его возможности ради вящего прославления достоинств сочинителя.
В декабре 1852 года произошел государственный переворот, и всеобщий любимец, "принц-президент" Луи-Наполеон, объявил себя императором Наполеоном III. Опять возникли баррикады, снова литераторы и студенты вместе с ремесленниками пытаются отстоять республику, но заговорщики — тесно сплоченная группа высокопоставленных авантюристов — не останавливаются перед большим кровопролитием. Восстание против них подавлено. Множество талантливых людей вынуждено спасаться бегством за границу, поскольку в Париже их заочно приговорили к смерти. Среди них — Гюго и Дюма. Первый мечет громы и молнии на голову узурпатора, Второй делает все возможное, чтобы наладить быт литераторов-изгнанников. Когда же новая власть, укрепившись, отказывается от их преследования, Дюма вскоре возвращается в Париж. Но ему там не слишком уютно, и он много времени проводит за пределами Франции. Один из журналистов в шутливом перечне великих путешественников всех времен упоминает "поход аргонавтов, английские экспедиции к Северному полюсу, отплытие Колумба в поисках Америки и вояж Александра Дюма, открывшего Средиземное море".
Действительно, путевые очерки Дюма о его странствиях по Европе и Азии, давших обильную пищу его вдохновению, поражали читателей зоркостью суждений, колоритностью описаний и изрядным политическим чутьем.
Среди его странствий особенно продолжительны были посещение России и поездка на Кавказ. Он описал их весьма подробно, а также привез несколько сюжетов для романов "из русской жизни", среди которых, например, переложение "Ледяного дома" Лажечникова.
Однако годы брали свое, кредиторы одолевали, пьесы шли в провинции лучше, нежели в столице, но приносили меньше денег... Дюма одряхлел. Его сын, к тому времени уже известный драматический автор, стал затмевать его своей популярностью. Добило старого романиста известие о начале франко-прусской войны и позорных поражениях французской армии. Полупарализованный, он едва добрался до загородного поместья сына с двумя луидорами в кармане — все его состояние. С такой же суммой он когда-то приехал покорять Париж. В начале января 1871 года Александр Дюма ушел из жизни. Смерть пришла к нему во сне. В тот же день почта принесла известие, что французы оставили Дьепп. "Итак, он жил и умер в историческом романе!" — восклицал Дюма-сын в одном из писем. И повторял с чувством некоторого превосходства прочно стоящего на ногах человека над своим непутевым блудным отцом: "Он умер так же, как жил, не заметив этого"... Вряд ли создатель "Мушкетеров" и "Моих мемуаров" заслуживал подобной эпитафии.
Однажды генерал Дюма вместе с сынишкой навестил почтенного старца, в прошлом — выдающегося военачальника и сановника. На обратном пути отец дал сыну увесистую пощечину. Тот расплакался: "За что?" — "Чтобы ты запомнил этот день, а значит, и человека, которого тебе посчастливилось увидеть".
Схожую методу применял и сам романист. Начиная плавно и неспешно, он вдруг вставлял резкий, как удар, эпизод, что придавало повествованию динамичность, которой так не хватало предшественникам. В этом Дюма следовал важнейшему романтическому рецепту: все в произведении обязано подчиняться "энергии во всех ее проявлениях", как выразился Стендаль.
В идеале проза должна была приближаться к театральному действию, историческая — в особенности. Недаром слова "театр", "драма", "трагедия" не устают слетать с пера тогдашних историков. Их мало заботит выяснение истинных пружин событий. Главное — живописность изображения, как утверждал один из корифеев романтической историографии Тьерри, для которого все, о чем он писал, "распылялось на факты частной жизни", "абсолютно не имело обобщенного характера". А посему в прошлом правят миром уже не промысел Божий, не династические интересы, а прихоти частных людей. Движитель всех событий, как определяет его Стендаль в трактате "Расин и Шекспир", этом катехизисе романтического миропонимания, — "великий человек в борьбе с окружающей посредственностью, стремящейся раздавить его".
Однако, воспользовавшись уроками романтической литературы. Дюма и не думает слепо служить ей до гроба. Особенно это видно из сравнения героев его зрелой прозы с персонажами других авторов-романтиков. Вот, например, Мериме измышляет письмо пятнадцатилетней девицы, которая просит "сочинить очень мрачный, очень ужасный романчик со множеством преступлений и с любовью а ла лорд Байрон, чтобы все это плохо кончилось и чтобы героиню постиг плохой конец". Здесь не без иронии дается рецепт образцовой модной книжки начала 1830-х годов.
Как утверждал один из первых наставников Дюма в писательском ремесле Шарль Нодье, "идеал романтических поэтов — в несчастьях рода человеческого". И добавлял, что современная литература тяготеет к кошмару и вампирам: если верно, что она — выражение времени, "то литература этого века способна привести нас лишь к могилам".
Излюбленным персонажем той поры становится так называемый "бледный герой" во всех его проявлениях. Он — страдалец либо мститель, а подчас то и другое вместе. Таковые имеются и у Дюма: граф де Монте-Кристо, Жозеф Бальзамо и, конечно же, Антони из одноименной пьесы, который, собственно, и ввел романтичную бледность в повседневный обиход, как атрибут моды. И достоинства, и недостатки таких персонажей исходят из одного корня — всегдашнего крайнего напряжения чувств, чрезвычайной восприимчивости и раздражительности. Нет такого явления, переживания или даже абстрактной идеи, на которую они бы не отозвались всеми фибрами души: "Меланхолия, страсти, мизантропия, эгоизм, метафизика, презрение, ужас — он во все вчувствовался и все заставлял перечувствовать", — так Дюма хвалит исполнителя заглавной роли в "Антони" Бокажа, но то же он мог бы сказать и о многих собственных героях. Все в них хорошо, да вот беда: рядом с ними остальные персонажи блекнут. Конечно, можно уравновесить сюжет, дав им в противники столь же могучего в проявлении своих страстей злодея.
Такой конфликт уже близок к одной из формул авантюрного романа, "роскошные'' свойства натуры злодея весьма подстегивают читательский интерес. Противники выглядят равными, словно участвуют в спортивном состязании. Но такого рода конфликт не способен охватить все многообразие сюжетов. Переходящие из книги в книгу антагонисты, не меняясь, выцветают, будто стертые копии прежних ярких образцов. Посему Дюма старается не злоупотреблять этим приемом. Тем более, что литература и театр предшествовавшего века изобилуют подобными фигурами, к тому же изрекавшими длиннейшие нравоучительные сентенции о пороке и добродетели. Да и сами романтики не всегда могли уберечься от этой напасти.
Дюма поступает осмотрительнее. Если и решается шокировать зрителей, выводя в драмах симпатичных циников (особенно в "Нельской башне"), то в прозе он куда осторожнее. Да существуют и цензурные запреты. Во Франции 50-х годов на подмостки не допускается даже Шекспир, как "оскорбляющий нравственность и покушающийся на устои общества и семьи". Но главное, Дюма предназначает свои романы-фельетоны для семейного чтения. Ему важно не отпугнуть добродетельных матрон, пекущихся о благонравии своего потомства.
И он приглушает остроумие, воздерживается от нагнетания ужасов, дабы не раздражать и не наскучить. Зато он вносит в свои романы мощную струю веселья, будто назло неизбывной серьезности "бледных" героев. У него действует множество забавных добряков, чья жизнерадостность никак не гармонирует с мрачным аристократизмом романтиков. Да и самые возвышенные его персонажи не чужды житейских забот и вполне земных помыслов. Если писатель-романтик, по словам Стендаля, вправе утверждать: "Я и человек, которому не нравится Рафаэль ~ два существа разной породы, между нами не может быть ничего общего", то Дюма не пылает таким уж негодованием против обывателей, помышляющих только о курсе ренты. У него эти персонажи, не хватающие звезд с неба (которым, впрочем, автор иногда не отказывает в нескольких мгновениях энтузиастического восторга или самоотверженности), вполне достойны занять место рядом с титанами духа.
"Все сущее принадлежит поэту, — утверждает он. — Короли и свободные граждане для него равны и в руке его, как в руке Бога, весят совершенно одинаково". Вот тут-то и проявляется особый, если можно так выразиться, реалистичный романтизм, который делает Дюма уникальным писателем, не похожим ни на кого из современников. Сам романист в творчестве каждого пишущего находит три периода: первый, когда воображение властвует над рассудком, второй, когда они уравновешены, и третий, когда рассудок управляет воображением. При этом Дюма дает понять, что сам он в этом качестве полной зрелости пребывает чуть не с первых шагов.
Может, так и было... Стоит, например, посмотреть, как он обычно относится ко всяческим чудесам. Сколько зловещих призраков в "Графе Монте-Кристо", как сгущается покров таинственности, кажется, над персонажами тяготеют некие иррациональные силы... Роман развивается вроде бы строго по канонам "демонического" жанра. Но внезапно несколькими фразами автор вносит ясность, мистический морок тает, и перед нами прообраз детективного романа, где все хитросплетения сюжета имеют умопостигаемую форму.
Но гораздо отчетливее жизнерадостный рационализм Дюма проявился в самом известном из его творений: в трилогии о мушкетерах. Это в некотором смысле загадочное произведение. Совсем не просто объяснить, почему оно порой сохраняет власть над читателем от его детства до старости. Что нам до искателей удачи XVII века? Отчего современные, гораздо более искусные мастера интриги не потеснили "Трех мушкетеров"? Не стараясь исчерпывающе ответить на эти вопросы, поделюсь все же некоторыми соображениями на сей предмет.
Прежде всего, это одно из самых правдивых произведений о том, чего никогда не было. Не роман, а какое-то увлекательное маскарадное зрелище в прозе. Дюма отлично чувствует атмосферу XVII века, его быт и нравы, — однако все события в действительности происходили не так. Даже так называемые исторические персонажи: д'Артанъян (по свидетельству приписываемых ему "Мемуаров"), Ришелье и особенно Людовик XIII были вовсе не теми людьми, что так рельефно и правдоподобно изобразил романист. Впоследствии историкам пришлось потратить немало сил, чтобы разрушить крепко засевший в нас образ безвольного, завистливого и истеричного монарха, каким никогда не был Людовик XIII. силой духа и вежливой, но непреклонной твердостью решений не уступавший своем)' сыну, прославленном)' "Королю-Солнце", а подчас и превосходивший его.
Но главное, кодекс чести, который пронизывает все помыслы главных героев, имеет лишь формальное отношение к описываемому в книге времени. Зато самое непосредственное — к эпохе Великой революции и империи, ибо попытки мыслящих современников найти ответ на казавшиеся неразрешимыми вопросы, поднятые этой революцией (о "великой цели" и средствах ее достижения, о "гении и злодействе" и т.п.) породили то особое умонастроение и состояние духа, которое в России потом назвали интеллигентностью. В сущности, именно ею проникнут весь этот авантюрный роман и кодекс поведения, которым руководствуются люди, одетые в костюмы семнадцатого столетия.
Притом троица мушкетеров обладает характерами, в которых ощущается отменная психологическая достоверность. Но кто же прототипы? Прежде всего хорошо знакомые Дюма три поколения деятелей революции и империи, сформировавшиеся в разные их этапы.
Ато

 Отправлено: 14.12.06 19:14. Заголовок: Re:

Выходные данные (если кому интересно):
Дюма А. Три мушкетера. — М.: Эксмо, 2006. — 784 с.: ил. - (Библиотека всемирной литературы)
Перевод с французского Д.Лившиц, В. Валъдман, К. Ксаниной
Предисловие Г.Зингера
Иллюстрации художника Ж.А. Боса
В оформлении суперобложки использованы работы художников Б. Карловски, Г. де Сент-Обена, И Ф. де Шампаня.

 Отправлено: 14.12.06 20:46. Заголовок: Re:

adel Огромное спасибо, очень интересная статья, отдающая дань гению Дюма.

 Отправлено: 14.12.06 21:16. Заголовок: Re:

adel
Спасибо!
Очень хорошая статья.
Хотя со многим согласиться не могу категорически (о характерах мушкетеров), ужасно понравилось вот это место о Дюма:

цитата:

... при всей своей затаенной мудрости, при всем природном и напускном ироническом рационализме до последних дней хранил в себе восторженную тягу к чудесам человеческого таланта и хитросплетениям Большой Истории.

Правда, здорово сказано? :)

 Отправлено: 15.12.06 12:03. Заголовок: Re:

LS пишет:

цитата:

Правда, здорово сказано? :)

Истинная правда!

 Отправлено: 15.12.06 17:09. Заголовок: Re:

adel, спасибо, было очень интересно читать.

 Отправлено: 15.12.06 17:45. Заголовок: Re:

Читать интересно, но не скажу, что согласен с автором, особенно в разборе мушкетеров.

 Отправлено: 17.12.06 01:16. Заголовок: Re:

Замечательная статья!!!!!!!!!!
Так интересно рассказывает про мушкетеров! Оказывается, вот откуда их характеры. Очень глубокий роман, столько всего затронуто!
adel пишет:

цитата:

Все это делает трилогию эпитафией романтизму как образу мысли и поведения, не выдержавшему схватки со своей эпохой...

Хорошо сказано...

 Отправлено: 17.12.06 20:45. Заголовок: Re:

adel, спасибо за интересную статью!

 Отправлено: 17.12.06 20:58. Заголовок: Re:

Ооо! Я ж видела эту книгу, в этом издании! В магазине, неделю назад! Так, срочно еду туда и покупаю!:)

А статья замечательная...

 Отправлено: 21.12.06 19:36. Заголовок: Re:

Хоть мы все и на новогоднем балу, предлагаю все-таки поразмыслить: а со всем ли в этой статье мы согласны?

 Отправлено: 21.12.06 20:38. Заголовок: Re:

я почти совсем.....

 Отправлено: 15.01.07 14:18. Заголовок: Re:

Анна пишет:

цитата:

я почти совсем.....

А почти несовсем?

 Отправлено: 15.01.07 20:36. Заголовок: Re:

любопытная статья, кстати. мне вот интересной показалась эта фраза

цитата:

Им легко управлять, используя его прямолинейную непреклонность и безупречную честность в целях, чуждых его принципам. Что и делают сначала миледи, потом Арамис и, наконец, сам д'Артаньян (в "Двадцати годах спустя").

Согласны вы с ней?

 Отправлено: 15.01.07 21:04. Заголовок: Re:

цитата:

"Им легко управлять, используя его прямолинейную непреклонность и безупречную честность в целях, чуждых его принципам. Что и делают сначала миледи, потом Арамис и, наконец, сам д'Артаньян (в "Двадцати годах спустя")." Согласны вы с ней?

Есть такой соблазн...

 Отправлено: 15.01.07 21:18. Заголовок: Re:

Тока напомните, плз, какой эпизод можно причислить к манипулированию д`Артаньяна Атосом?

Что касается авантюры со спасением Карла Второго, мне кажется, здесь можно было бы говорить об обратном - Атос втащил Арамиса в дело, которое тому было нужно, как зайцу пятая нога. Бескорыстное дело спасения королей - это не стиль Арамиса. Что там Дюма говорил о врожденной холодности и эгоизме нашего кросавчега-прелата?

Миледи вертела Атосом? Хм... Не больше чем любая женщина мужчиной, который здорово влюблен. Вспомните донну Розу д`Альвадорец: "Мы, женщины, делаем с ними, что хотим!" ;))))

 Отправлено: 15.01.07 21:54. Заголовок: Re:

LS пишет:

цитата:

Тока напомните, плз, какой эпизод можно причислить к манипулированию д`Артаньяна Атосом? Что касается авантюры со спасением Карла Второго, мне кажется, здесь можно было бы говорить об обратном - Атос втащил Арамиса в дело, которое тому было нужно, как зайцу пятая нога. Бескорыстное

Согласна. Единственная попытка, кажется, Арамиса указывать графу - это когда они решали, с оружием или без идти на Королевскую площадь. А что касается дАрта... Может, автор статьи имеет ввиду, что именно гасконец пытается рулить процессом спасения короля Карла после его захвата Кромвелем?