Мы рады приветствовать Вас на историко-литературном форуме, посвящённом жизни и творчеству Александра Дюма (отца).
1. Общение на Дюмании строится на принципах вежливости и взаимного уважения участников, поэтому на форуме строго запрещены:
• высказывания, провоцирующие возникновение межэтнических, межгендерных, политических, религиозных и расовых конфликтов;
• мат и оскорбление участников форума в любой форме;
• обсуждение личности участников (в любой форме) и личные разборки;
• обсуждение действий администраторов и политики администрирования форума.
Злостные нарушители этого правила получают окончательный бан и после этого могут посещать форум лишь в качестве гостей.
Примечание. В случае нарушения правил форума, администраторы выносят замечание участнику, нарушившему доброжелательную атмосферу Дюмании. Если эта мера не приносит ожидаемого результата, участник получает второе замечание, после чего выносится временный бан, срок действия которого зависит от конкретных обстоятельств. На время действия бана участник лишается возможности оставлять сообщения во всех разделах форума.
Если же и временный бан не побуждает нарушителя пересмотреть стиль своего поведения, форум Дюмания прощается с ним навсегда.
Если в течение месяца с момента вынесения замечания участник, которому оно было объявлено, демонстрирует лишь миролюбие и уважение к другим обитателям форума, замечание снимается.
2. Администрация Дюмании принимает решение о регистрации новых участников в индивидуальном порядке– поэтому на форуме действует режим премодерации.
3. Официальный язык общения на форуме - русский. Иные языки общения не приветствуются. Потрудитесь использовать нормативную лексику и грамотную речь. Если вы выкладываете цитаты на иностранных языках, то вы же должны их перевести на русский язык.
4. На Дюмании запрещено писать транслитом. Если у вас нет возможности писать кириллицей, пользуйтесь услугами соответствующих сайтов, например, https://translit.net/ и http://translit-online.ru/ или встроенным транслитером форума.
5. Администрация Дюмании настоятельно рекомендует участникам открывать новые темы в соответствующих разделах форума. Если вы не находите открытую вами тему - она была перенесена в другой, более подходящий (на взгляд администратора) раздел. Это также касается сообщений. Исключение - темы и сообщения, нарушающие правило номер 1, которые удалены.
6. Любое сообщение, опубликованное на Дюмании, становится неотъемлемой частью форума. Решение о сохранении или удалении постов зависит только от администрации. Самостоятельно внести изменения или удалить свой пост участник может в течение часа с момента его отправки.
7. Посты, состоящие из одних смайликов, предложений, не выражающих какую-то связную мысль, а так же анимированные подписи и gif-аватары уместны только в разделе «Восторги и мечты». Во всех прочих разделах такие посты, а также флуд и оффтопик без предупреждения удаляются администрацией.
8. Мы оставляем за собой право ошибаться, ибо дюманы - тоже люди, и выражаем надежду, что участники будут жить на Дюмании долго и счастливо, соблюдая вышеизложенные правила.
Отправлено: 27.09.06 21:58. Заголовок: Фанфики о героях романов Дюма... Слэш.
Хочу найти фанфики о героях романов Дюма... Много и разных Такие существуют? Если у кого-то есть, то давайте выкладывать сюда!!! Давайте соберём коллекцию!!!
Оформление стандартное: -название -пэйринг -рейтинг (по возрасту) -афФтарские права -т.д.
UPD Исторически сложилось так, что в этой теме живут и процветают произведения с нетрадиционной сексуальной ориентацией героя, хотя идея была иной.
А также "Трудное детство Рауля де Бражелона". Все в разделе "Наше творчество".
Есть таже специальные темы - фанфики с юмористическим направлением и фанфики серьезные. Провсмотрите внимательно этот раздео, найдете много интересного.
Nataly Именно так. Хотя до близких отношений не всегда доходит, бывают и просто описания сердечных порывов в адрес того или иного героя. Или же рассказ о безответной любви.
То, о чем Вы говорите, это, как я понимаю, слэш. В фанфике (там где можно без сердечных порывов и т.д. и т.п.) пэйринг это что???
Как я буквально понимаю, "пэйринг" - это пара. Взаимототношения двух героев. Если, к примеру, основной сюжет фанфика отношения Атоса и Миледи, то можно так и указать: "фанфик - название такое-то, пэйринг - Атос/Миледи. Что-то вроде очень короткой аннотации, чтобы читатели сразу поняли, с кем им придется иметь дело.
Похвастаюсь, что я недавно узнала :) Слэш - это когда в пэйринге два человека одного пола :) Если разного, как у всех белых людей - это называется гет... или гёт... не знаю :))) А если вообще без порывов, тогда называется джен :))) Но там и еще какие-то слова были :))))
В принципе так оно и есть,но если быть точнее,то вот,что я выяснила. Пейринг-это как раз то,что помогает определить,какие персонажи задействованы,и,возможно,впоследствии окажутся в постели(не при детях будет сказано):))) male/female-мужчина/женщина,следовательно m/m и f/f,соответственно слэшные и фемслэшные пары.В общем кошмар и караул!!!:)))))))
Выкладываю аннотацию созданных мной фиков. Жанр везде один - юмор. Никаких особых органичений, кроме одного - наличие дюманизма и чувства юмора обязательно!
"Французские окна" (тема "Французские окна") Фик, из которого родилась игра. Пародия на печально известное шоу с тёщей Вильфора в роли ведущего. Удастся ли ей помирить Вильфора и Нуартье и избежит ли ареста Эдмон?
"Мушкетёрские сказки" ("Фанфикшен и юмор") В цикл входят сказки "Красный Плащик", "Дружные мушкетёры", "Как д'Артаньян ходил за вином", "Де Жюссак", "Мушкетёрчики, де Жюссак, д'Артаньян и Бонасье". Что получается, когда человек слишком долго рассказывал другим сказки на ночь...
"Монте-Кристо: взгляд вперёд" (там же) Весёлый эпилог к любимому роману. В центре внимания преобладают второстепенные герои.
"Двадцать лет спустя перед обедом" (там же) У попа была собака, он её убил... Вот только попа зовут Арамис, а в роли собаки подвизается Мордаунт...)))
"Де Вард" (там же) Путевой очерк от имени д'Артаньяна. Кто мешает бравому гасконцу спать по ночам?
"Антуан Большое ухо" ("Фанфикшен и юмор", "Фанфикшен и юмор - 2") Пародия на мультфильм "Большой Ух". Чудик-тюремщик слышит всё, что делается в замке, но этим круг его интересов и ограничивается... По крайней мере, до встречи с Эдмоном...
"Обида Данглара" ("Фанфикшен и юмор -2") Пародия на японские комиксы (в основном досталось Сэйлор Мунихе). Всё в лучших традициях - глаза в пол-лица, распальцовка и неограниченное выпадение в осадок... Рекомендую любителям хорошего садизма.
"Как здорово, что все мы здесь... или дело было у Дешо" (там же) Музыкль в одном действии и более того - на мелодию одной песни. Вокальная версия знакомства д'Артаньяна и трёх мушкетёров.
"Один день из жизни мушкетёров" (там же) Фик, написанный к Новому году. На чём свихнулся герцог Бэкингем? Как Анна Австрийская познакомилась с японским послом? И можно ли представить себе сразу четырнадцать Раулей? Читайте и узнаете!
Это длеко не полный список. Скоро вышлю продолжение.
"Про четырёх мушкетёров, кардинала и всех остальных" (в одноимённой теме) "Один раз кардинал решил отдохнуть. Закрылся в своей комнате, сел на диванчик и задремал. Сидит, мечтает, какую бы ему пакость устроить. А мушкетёры тем временем с гвардейцами кардинала вздумали подраться..." Ну как, уже заинтриговало?
"Боишься ли ты доноса?" (там же) Страшилка с участием Эдмона, призрака генерала де Кенель, ведьмы из Каталан и всех-всех-всех. Как всегда, много моря, юмора и очень неожиданный конец.
"Шпага с секретом", "Все доносы - донос" (Фанфикшен и юмор - 3) Два цикла шуточных миниатюр в стиле Хулио Кортасара.
"Здравствуйте, класс!" (Фанфикшен и юмор - 3) Монолог в КВНовском духе. Представьте себе, что все герои мушкетёрской трилогии - один большой, шумный и недисциплинированный школьный класс. Как же будет выглядеть классный час?
"Необыкновенный концерт" (там же) Как известно, все разговоры на форуме ведут к Атосу. А все песни в исполнении Атоса ведут в чёрный пруд. С лилиями. Причём неважно, какую песню он хотел спеть... Между прочим, выход фанфика практическим совпал с днём рождения Вениамина Смехова...;)
"Одно утро одного узника" (там же) Фанфик-расписание. Оказывается, одно утро в замке может вместить в себя кучу важных дел...
"Большая любовь Данглара" (там же) Пародия на романтические фанфики. Всем известно: большая любовь и Данглар - это всё равно что маринованная селёдка и шоколад, но всё равно лучше не зарекаться... Особенно если ЕЁ зовут Аннетт... ))))
"Марсельский пирог, или Не грози Мельянским аллеям, попивая вино у себя в "Резерве" (там же) Сценарий романтической комедии с хэппи-эндом. Американской версии досталось - мало не покажется!
"Писуны" (Фанфикшен и юмор - 2) Что такое орк-опера? Это пародийная опера, составленная из пародий на песни с вкраплениями стихов, крылатых фраз и кинокомпиляций. Тема, как всегда - "Монте-Кристо".
"Однажды в Париже" (Фанфикшен и юмор - 2) Стихотворный пересказ всеми любимого фильма о том, как "мимо проходил Дюма-папаша"... Пароодия на песню В.Цоя "Французский боцман".
"Когда мы были маленькими" (Фанфикшен и юмор - 3) Один день из безоблачного детства героев "Монте-Кристо". Причём уже тогда стало ясно, какими они вырастут, эти герои, когда до них доберётся Сан Саныч...
"Дневник одной графоманки" (там же) Про жизню нашу нелёгкую... Сможет ли простая студентка побывать всеми героями "М-К" сразу?
Смотрите, что я нашла. Довольно не плохо, совсем не пошло. Приятно. Единствено непонятно, зачем из Арамиса сделали монаха. Вобщем, судите сами
Автор: maurice_l (maurais@mail.ru) Фэндом: Три мушкетера Название: Поездка Пейринг: Атос/Арамис Рейтинг: PG вроде бы Жанр: зарисовка из жизни, точнее сказать затрудняюсь Дисклеймер: вообще-то по закону об интеллектуальной собственности этих персонажей можно юзать сколько угодно, но все равно придумал-то их Дюма, тут уж ничего не попишешь Предупреждение: Автор болеет, так что мог чего-то недокорректировать Написано на Фест редких фандомов для Мириамель, которая хотела только авторский фик, а не перевод Рейтинг пониже, обязательно полноценный сюжет, герои in character, следование реалиям и логике канона, слеш или джен с элементами слеша. Насколько мне это удалось, судить вам=)
Уже миновало девять часов вечера, когда Д`Артаньян вышел на улицу Феру. По правде говоря, сменившись в тот день с караула, он вовсе не имел намерения оказаться ни на этой улице, ни на одной из прилегавших к ней. У молодости короткая память, и новый лейтенантский мундир больше не тяготил совесть мушкетера. А данная ему природой в количестве, достаточном и для двоих, тяга к приключениям вновь обеспечила его головокружительным разнообразьем планов. Сегодня планы эти, наполнявшие душу молодого гасконца радостным трепетом, звали его прямо в противоположный конец города, к увитой плющом калитке дома, от которой он только накануне получил ключ. Но, зайдя после службы домой, чтобы умыться и велеть Планше до блеска начистить свои сапоги, Д`Артаньян ушел, не сделав в итоге ни того, ни другого в прямо противоположном направлении. Как же так получилось, что, едва добившись внимания пленившей его сердце дамы, молодой человек столь внезапно изменил свои намерения? Виною тому было укрытое в его внутреннем кармане письмо, которое он выхватил, едва ступив на порог первой из комнат Атоса. Письмо было написано на белой, но без гербов и филиграней, бумаге аккуратным женским почерком, и, хотя с виду в нем не было ничего особенного, гасконец сжимал этот листок бумаги так, как будто получил его от самого короля. Но, оглядев комнату друга, к которому он так торопился, Д`Артаньян с огорчением обнаружил, что самого Атоса в ней нет. О том, что он еще совсем недавно был тут, свидетельствовали ярко горящий камин и накрытый к ужину стол. Шпага мушкетера тоже была там, вместе с поясом повешенная на спинку кресла. Но само кресло было пусто, и только Гримо, надежно скрытый темнотой, неподвижно сидел в дальнем углу комнаты. В неверном свете камина слуга казался похожим на восковую статую, и на секунду Д`Артаньян застыл, пораженный неприятным сравнением. А в следующий момент дверь второй комнаты открылась, и вошел Атос. - Ну наконец-то!- Мигом забыв о Гримо, гасконец кинулся навстречу другу. - А я уж было подумал, что вас нет дома. - Д`Артаньян! Я сейчас слишком беден для того, чтобы куда-то деться. - Атос поставил на стол принесенную из соседней комнаты бутылку вина и вдруг с тревогой посмотрел на него. - Вот уж не ждал вас сегодня. Что-то случилось? Я ведь помню… - Нечего не случилось, любезный Атос, точнее случилось, но не то, что вы думаете. Торжествующе улыбаясь, Д`Артаньян наполнил себе бокал и сел. - Вы, наверное, помните девушку, фрейлину леди Винтер. Ту самую, которой мы еще помогли скрыться от гнева миледи. Кэтти? - О том, что гнев этот пал на голову девушки только по его вине, молодой человек уже успел позабыть. - Помните, ведь так? При упоминании миледи по лицу Атоса скользнула тень. Он кивнул. А Д`Артаньян, как будто только этого и ждавший, тут же продолжил. - Недавно я написал ей письмо. Она служит у госпожи де Буа-Траси, а вы знаете, что та имела в свое время некоторые… дела с Арамисом. Я подумал - быть может, им известно, где он сейчас. И угадайте, какой ответ я сегодня получил? - Гасконец поднял глаза на друга и одним глотком осушил бокал. - Они знают, где он! На берегу реки Мёрт, рядом с Нанси, в одном из монастырей, готовится принять постриг. И мы едем к нему, дорогой Атос, едем завтра же утром. Увольнительная для нас двоих уже лежит у меня в кармане. Целиком захваченный своей идеей, Д`Артаньян ждал, что друг тут же разделит его радость. Но его чаяниям не суждено было оправдаться. Спокойный, как всегда, Атос задумчиво посмотрел на него и покачал головой. - Если вы думаете отговорить его от этой затеи, мой юный друг, то я ни в коем случае не собираюсь поддерживать вас. И уж тем более, составлять вам компанию. Это должно было рано или поздно произойти, и, если Арамис, наконец, принимает монашество, то мы не вольны ему больше мешать. На лице Д`Артаньяна проступило виноватое выражение, впрочем, тут же сменившееся выражением упрямым. Именно недюжинное упрямство послужило основой всего того, что молодой человек сейчас имел, но оно же было причиной доброй половины тех переделок, в которых он оказывался. - Но я не вижу ничего, что мешало бы нам просто съездить. Ведь, в конце концов, он даже не попрощался с нами. Быть может, нам уже никогда не выпадет шанса увидеть его. - Возможно, Арамис не стал прощаться не случайно. - Медленно произнес Атос. Гасконцу почудился в его интонациях легкий оттенок печали, но он уже давно привык к странностям своего друга. К странностям, которые приходят вместе с прожитыми годами. - Впрочем, если вы так настаиваете, едем. А пока мы будем уточнять детали, ешьте. Атос кивнул на стоящее в центре стола блюдо и Д`Артаньян, довольный собой, а также порядком проголодавшийся, тут же взялся за приборы.
Рассветный воздух был сырым и холодным. Повисшая в воздухе дымка, бледная и едва заметная, напоминала о том, что лето уже подходит к концу, готовясь уступить место осени. Часы едва пробили пять, и вокруг не было не души. Дверь дома на улице Феру хлопнула и, кутаясь в плащ, Атос ступил на камни мостовой. Спустившийся раньше него Гримо подвел хозяину коня и жестом осведомился о том, может ли он идти. Мушкетер молча кивнул и устремил невидящий взгляд в конец улицы. Д`Артаньян явился на пятнадцать минут позже срока, запыхавшийся и с виноватым лицом. Впрочем, несколько секунд спустя, когда он отдышался и заговорил, стало ясно, что причиной его виноватого вида было не только опоздание. - Его Величество проводит смотр лейтенантов сегодня вечером. Господин де Тревиль аннулировал увольнительную. Гасконец мял поводья в руках и выглядел пристыженным. Молодой человек был нисколько не повинен в случившемся, но в глубине души он чувствовал, что рад представившейся возможности проявить себя перед королем, и стыдился этого. Потому что радость эту почти не умаляло то, что он так и не увидит сегодня Арамиса. Некоторое время Атос молча наблюдал за этой внутренней борьбой, мрачно усмехаясь каким-то своим мыслям, а потом в успокаивающем жесте положил руку на седло гасконца. - Но ведь моей увольнительной никто не отменял? Д`Артаньян непонимающе посмотрел на него и покачал головой. Атос протянул руку и молодой человек в замешательстве вытащил из кармана сложенный вчетверо лист увольнительной. - Отлично. – Атос, не разворачивая, убрал лист за пазуху. – А таком случае, ничто не мешает поехать мне. Непонимание в глазах гасконца сменилось удивлением. Сам он думал отложить путешествие на два дня, однако это нисколько не помешало ему сразу же оценить все преимущества предложения. Совесть мучила его из-за того, что он организовал поездку, а сам не может в ней участвовать. Если все и правда обернется так, то основная причина беспокойства отпадет. И все же он не мог согласиться так легко. - Вы уверены? Мне вчера показалось, что эта идея не больно-то вам о душе. - А сейчас я решил, что поеду. Или вы предлагаете мне, когда я уже готов отправиться в путь, передумать? Вы не можете ехать, - тем больше причин сделать это мне. Дорога займет день туда и день обратно. Если вам повезет, вы догоните меня еще до того, как я покину нашего друга. Слова Атоса целиком и полностью совпадали с мыслями Д`Артаньяна на этот счет и, просияв, гасконец пообещал гнать во весь опор, как только смотр закончится. Пока же он, не имея такой возможности, подождал, как Атос сядет на коня, и проехал с ним по улицам просыпающегося Парижа к заставе Виллет, чтобы там расстаться.
Нанси, вот уже четыре века бывший резиденцией герцогов лотарингских, тонул в потоках низвергавшейся с неба воды. Уже по-осеннему холодная, она с неистощимым упрямством изливалась на город, и ветер громко завывал в трубах. Ведущая к Нанси дорога раскисла, превратившись в мешанину глины, песка и соломы. Тучи шли за Атосом весь день, и на нем уже давно не было ни одной сухой нитки. Даже кожа сапог промокла насквозь, став влажной и склизкой, как рыбья чешуя. Но мушкетер не шутил накануне, говоря, что беден, а срок увольнительной истекал уже послезавтра. И все же, даже будь у него деньги и время, Атос все равно ехал бы не останавливаясь. Ненадолго в придорожной темноте мелькнули окна караулки, где укрылись часовые, и секунду спустя остались позади. Никем не замеченный, Атос свернул налево, оставляя Нанси в стороне. Дорога теперь шла параллельно реке, и капли дождя покрывали рябью ее мутную поверхность. Ивы низко склонили кроны, купая их в бешено несущейся воде. Копыта коня заскользили по размокшей почве, вниз, к обрывавшемуся темной бездной берегу, но Атос вонзил шпоры в вороные бока, и выровнял его. Вдали показался смутно различимый пока силуэт аббатства. А пять минут спустя мушкетер уже колотил в тяжелые ворота монастыря. Медное кольцо с глухим стуком ударялось о дерево, но шум дождя был слишком громким, и прошло еще пять минут, пока служка отпер створки. Служка, по видимости, один из послушников, держал над не выстриженной пока головой кусок просмоленной мешковины и выглядел заспанным. Но монахи никогда не отказывали путникам в ночлеге, и он отвел Атоса в странноприимный дом, показав ему крохотную келью с устланной сеном кроватью, а потом спустился вместе с ним в общий зал, где у камина можно было просушить вещи. Но когда служка, широко зевая, собрался уже уходить, Атос остановил его. - Среди ваших монахов есть один. Молодой, приятной наружности, выглядит, как человек знатного происхождения. Недавно принял или готовится принять сан. Знаешь его? На лице служки отразилась задумчивость. Он осторожно кивнул. - Отведи меня к нему. Видя, что послушник сомневается, Атос всмотрелся внимательней в его лицо и достал из кошеля золотую монету. - Или я похож на убийцу, скажи-ка, подлец, похож? Служка ссутулился и затряс головой, а потом повернулся спиной и снова нырнул на улицу, сделав жест следовать за собой. Под льющим стеной дождем они прошли к соседнему зданию. Построенное в романском стиле, оно казалось мрачным и необитаемым. Некоторое время служка возился с ключами, а когда, наконец, замок щелкнул, провел мушкетера на второй этаж. Длинный коридор с десятками одинаковых дверей тянулся вдаль. Остановившись перед той из них, из-под которой виднелась полоска света, послушник подставил ладонь. Мушкетер тихо сказал ему несколько слов, и, зажав монету в кулаке, служка исчез. Некоторое время Атос стоял, как будто в раздумье, а потом поднял руку и постучал. Несколько секунд тягучей тишины, сменившиеся осторожными, как будто неуверенными, шагами. Дверные петли протяжно скрипнули, поворачиваясь в пазах. Стоявший в приоткрывшемся проеме человек сощурил глаза на ночного пришельца и вздрогнул, как от удара шпагой. Арамис.
- Стало быть, сегодня? - Да, сегодня. Сегодня утром благочестивый епископ принял мои клятвы. Поверить не могу, что шел к этому моменту так долго. Впрочем, - Арамис смиренно и в то же время слегка натянуто улыбнулся, - пройденные испытания лишь укрепили мою веру. Бывший мушкетер снова улыбнулся, слегка неестественно и как-то нарочито вежливо, и замолчал. Он был одет в простую черную сутану, а в комнате из личных вещей не было ничего, кроме лежащей на столе Библии. Между страниц писания виднелась закладка, а несмятая кровать наводила на мысли о том, что в этот поздний час Арамис был занят чтением. На скудной монастырской пище он немного похудел, а на бледном лице застыло выражение тлеющей глубоко внутри экзальтации, бывшее на деле преградой куда более серьезной, чем открытая враждебность. - Ученые мужи высоко оценили мою диссертацию, как только она была закончена. Я всегда знал, что служба мешает мне сосредоточиться на моем труде, но не мог и предположить, в чём себе отказываю. В процессе его написания мне открылись истины, дотоле недоступные. На мгновение в голосе Арамиса послышалось что-то вроде вызова, но в следующий момент он был так же безмятежен, как статуи святых мучеников в соборе. Его черты застыли в выражении того же бесконечного всепрощающего терпения. Атос кивнул и бросил отяжелевший от воды плащ на кровать. На пол посыпался мокрый песок, смешанный с травой, мокрые разводы покрыли доски пола там, где по нему скользнула ткань. За плащом последовали портупея и камзол. К моменту, когда в дверь постучали, и явился давешний служка с комплектом сухой одежды, мушкетер уже успел избавиться от сорочки, и с трудом стягивал размокший сапог. Атос не глядя взял одежду и положил рядом с собой. - Ну а вино ты принес? Служка услужливо закивал и исчез в коридоре, чтобы появиться с небольшим бочонком, в котором что-то плескалось. Арамис застыл в немом изумлении. Некоторое время он наблюдал за тем, как бочонок пересекает комнату, чтобы в конце своего путешествия быть поставленным на стол, а потом, наконец, обрел дар речи и обернулся к своему гостю. - Атос, вы, должно быть, сошли с ума, принося вино ко мне. Его слова звенели слегка высокомерным возмущением, но было в них и еще что-то, что это возмущение было призвано скрыть. Тот, кому он обращался, невозмутимо завязал кушак на штанах и взялся за грубую льняную рубаху. Тем временем служка собрал грязные и промокшие вещи Атоса, и скрылся за дверью. - Если ваши обеты не позволяют вам пить, я не волен вас заставлять. Но я буду пить, так как продрог до костей, добираясь сюда. И у вас наверняка найдется кружка, не так ли? Арамис молча подошел к шкафу и несколько секунд неподвижно стоял у него, держась за открытую дверцу. Когда священник обернулся, в руках у него были выточенная из дерева кружка и золотой кубок. - Подарок епископа. – Он указал на кубок. Лицо его казалось еще более бледным, чем раньше. – Я выпью с вами. Немного. Небольшое количество вина обетами не возбраняется.
Дождь утих и проникавший в узкое окно ветер уже не был таким яростным, как раньше. Он заставлял пламя свечи волноваться и ронял запоздалые капли на кожаный переплет Библии, все так же лежащей на столе. Перед столом, опустив голову на грудь, сидел Атос. Бочонок был пуст наполовину, и почти все мушкетер выпил сам. Он не был пьян, но промозглый холод, оставленный ливнем, уже начал покидать его кости. Арамис же хмелел быстро, пост и воздержание от алкоголя сделали свое дело. Держа в тонких пальцах кубок, он внимательно вглядывался в темноту за окном, как будто боясь упустить малейшее движение теней. Стояла тишина, нарушаемая только шелестом дождя. Внезапно Арамис обернулся и вцепился тем же пристальным взглядом в своего гостя. - Шкатулка. Расскажите мне, что в шкатулке. В той самой, с гербом, что стоит у вас дома. Атос приподнял голову, как будто для того, чтобы поискать признаки безумия на лице говорившего, и снова ее уронил. Священник продолжал. - Как-то Портос сказал мне, что вы открывали ее при нем, и там лежали бумаги. Это ведь… её письма? Арамис замер, подавшись вперед и до боли стиснув кубок. Черты его приняли выражение, сходное с алчностью. Атос молча поднес к губам кружку и осушил ее. А потом снова наполнил, проследив за тем, как последние бардовые капли падают вниз, чтобы слиться с блестящей глянцевой поверхностью. Краткий миг свободы на пути из одной общности в другую. - Её. Но не мне. Нет, не мне. – Он мрачно рассмеялся. От звука этого смеха Арамис на мгновение ощутил холодное касание страха. Как будто кто-то в этот момент прошел по его могиле. – Эти письма я нашел в ее кабинете, вернувшись в тот день… когда, как мне казалось, я отправил ее обратно в Ад,… вернувшись домой, с ключом, найденным за ее корсажем. Письма ее бывшего любовника, в которых он умолял ее вернуться. Атос криво усмехнулся и снова взялся за кружку. Нетвердо ступая, Арамис подошел к столу, и осторожно опустился на колени. В его распахнутых, как будто галлюцинирующих, глазах плясал огонек свечи, крохотный, тонущий в алебастровой черноте зрачков. - Какой она была? Скажите мне, скажите. Пальцы священника требовательно сжали колено Атоса. Мушкетер прикрыл веки и, как будто в полусне, заговорил. - Красивой. Чересчур, слишком, за гранью воображения. С ее ангельской красотой мог сравниться только ее ум, ум дьявола, пришедшего на землю, чтобы испытывать нас. Голос его опустился до шепота, и Арамис, цепляясь за стол, привстал, чтобы расслышать его последние слова. Кубок наклонился, и тонкая струйка вина выплеснулась на пол, разметавшись багровой кляксой. - Но даже у такого существа должна была быть душа. Что-то, что могло вызвать ее жалость, ее сочувствие, что-то… дорогое ей. Зачем тогда она хранила эти письма? Атос снова рассмеялся, и на этот раз его смех был так же мертв, как женщина, о которой они говорили. - Они тешили ее тщеславие, как трофеи, вынесенные с поля боя, как символы ее безграничной власти. Как то кольцо, которое я подарил ей. Арамис выдохнул ему в лицо, резко, почти экстатически. В широко открытых глазах стояли голод и отчаяние. Кубок выпал из пальцев священника. Его рука поднялась и замерла в пяди от груди Атоса. Бледные, почти фарфоровые пальцы, застывшие в нерешительности. Мушкетер некоторое время смотрел на протянувшуюся к нему руку, горько усмехаясь, а потом покачал головой. - Арамис, прекратите, вы пьяны. Священник отпрянул и закрыл лицо. Вся безысходность принятого сана обрушилась сейчас на его плечи, тяжелой ладонью вдавливая в землю. Вся неизмеримая тяжесть душевной раздвоенности человека, который долгое время не мог сделать свой выбор. Чаши весов лихорадочно колебались в равновесии. Потом одна из них снова пошла вниз. Арамис дрожащими руками поднял бокал и поставил его на стол. Затем, пошатываясь, поднялся сам. - Пожалуй, вы правы. Прошу извинить мое недостойное поведение. Уже поздно. Думаю, вам будет лучше отправится спать.
Фандом: Три мушкетера Автор: Erring erring@mail.ru Бета: Inveigle inveigle@mail.ru Герои: Арамис, Д'Артаньян Рейтинг: PG Жанр: romance Саммари: Однажды в чудесный летний вечер... Дисклаймер: герои принадлежат Дюма. Новый мост Франции.
- Сударыня, Вы, безусловно, самое прелестное создание, которое я когда-либо встречал, - проникновенно говорил Арамис.
Если честно, он так не считал. А если уж быть совсем откровенными, то мушкетер даже был не в состоянии разглядеть девушку. Нет, Арамис не был пьян настолько, чтобы потерять способность различать предметы. Они немного расплывались и все. Но дама так настойчиво закрывала лицо веером, что были видны только ее глаза.
И вообще, на взгляд молодого человека, фигура у девушки была, прямо скажем, не слишком хороша. Чересчур широкие для юной особы плечи, высокий рост и… Арамису кажется, или у нее правда нервный тик? И немного трясутся руки?
- Я безумно рад разделить с Вами этот чудесный момент. Вы знаете, этот Новый мост не зря славится своей уникальностью. Согласитесь, с него открывается замечательный вид. Очаровательный вечер, не находите? Мы только вдвоем, над нами звезды, под нами река…
Мушкетер задумчиво смотрел вдаль, пытаясь понять, почему он все еще здесь и зачем вообще подошел к этой… даме.
«Ах да… сначала их было несколько. Компания милых девушек… И куда они потом делись? Сбежали… Три тысячи чертей! Первый раз в жизни решил соответствовать, так сказать, выбранному образу и на тебе! Хорошо хоть молчит все время. Только вот…»
- У Вас совершенно уникальный смех, Вам кто-нибудь говорил об этом? Такой… искренний. Такой… ммм… непосредственный.
- Охо-хо-хо-хаааа-ха-хаааааа…
«Только вот похож он на лошадиный…», - с тоской подумал Арамис. Он решил, что если откланяться прямо сейчас, то это сойдет за банальное бегство.
***
Д’Артаньян полагал, что более глупую ситуацию было бы сложно придумать.
Гасконец удивился своей «удачливости» и снова хихикнул, напряженно размышляя о том, как теперь выпутываться.
- О, сударыня…
«Ну вот… опять…»
Д’Артаньян чувствовал, что от нервного напряжения у него дрожат руки и дергается бровь, но ничего не мог с собой поделать.
«Три тысячи чертей, больше никогда ни на одну женщину не посмотрю!», - подумал про себя юноша, вслух произнеся емкое:
- Охо-хо-хо-хаааа-ха-хаааааа…
Началось все с небольшого любовного увлечения. Прелестная юная девушка пригласила красивого молодого человека в гости. Они, допустим, пили вино и обсуждали главу из блаженного Августина, когда в дверь постучал муж.
И надо же было такому случиться, что муж, как оказалось, не просто превосходно владеет шпагой, по словам все той же юной прелестницы, но и еще является гвардейцем кардинала.
- Идиот, - она подлетела к шкафу, - наденешь вот это!
Гасконец с испугом уставился на платье с кружевами, воланами и пышной юбкой.
- Нет-нет… Я не…Я даже не влезу в него!
В дверь снова забарабанили.
- Открывай! Открывай, или я выломаю дверь!
- Дорогой, я потеряла ключ… подожди, сейчас открою…- девушка заламывала руки и с мольбой смотрела на мушкетера. – Живее, живее… или он убьет нас обоих!
- Три тысячи чертей! – Д’Артаньян торопливо переодевался. Ткань трещала по швам, но платье все же выдержало напор. Девушка накинула на плечи гасконца огромную шаль, скрывая образовавшиеся дыры.
В конце концов, мушкетерская форма была спрятана в дальний угол шкафа, а дверь вылетела под напором гвардейской ярости.
- Где ты его спрятала? – взревел муж.
- О ком ты, дорогой? Я всего лишь пригласила на чай свою старую подругу Анабель. И она уже уходит.
Д’Артаньян, прикрыв лицо веером, усиленно закивал.
- Мари и Диана проводят тебя до дома, - знакомая гасконца постучала в соседнюю дверь и попросила отвести «Анабель» куда-нибудь, откуда она сможет безбоязненно добраться домой. – Негоже юной девушке ходить по улицам одной…
***
Новый мост.
- Охо-хо-хо, - Д’Артаньян не знал, как ему быть. Продолжать притворяться?
- Он не мог далеко уйти! – совсем близко послышался голос обманутого мужа. – Он в женском платье! Мы его не пропустим!
Д’Артаньян чуть не подскочил от неожиданности. Судя по шуму, к ним приближалась как минимум сотня человек. Нет, мушкетер, понимал, что гвардейцев гораздо меньше, но их-то с Арамисом всего двое!
Как истинный гасконец Д’Артаньян с удовольствием остался бы и хорошенько вздул противника. Но вот незадача - его шпага осталась в шкафу вместе с остальной одеждой.
- Охо-хо-хо… Бежим, болван! – юноша схватил приятеля за запястье и потянул в сторону, противоположную той, откуда доносились крики гвардейцев.
Арамису ничего не оставалось, кроме как бежать следом.
«Как-то резво она бежит…, - отстраненно подумал мушкетер, - а силы у нее столько же, сколько у хорошего коня. И какой чертовски знакомый голос…»
- Арамис! Поторопись! Нас сейчас догонят!
- Д’Артаньян? – шокировано воскликнул мушкетер. – Ты? В таком виде? Что это за маскар… ай! Ой!
Арамиса втолкнули в темную арку и зажали рот рукой.
- Помнишь? Один за всех и все за одного? – тихо зашептал Д’Артаньян. – Я потом все объясню… Но сейчас… ПОМОГИ!
- Ну что? – к арке подходили люди. – Кто-нибудь знает, когда мы сможем пойти домой?
- Когда прочешем этот переулок, - ответил один из гвардейцев.
- Даже если не найдем того, кто посягнул на честь жены капитана?
- Ну да. Или ты предлагаешь бродить здесь до утра?
- Конечно нет. Но хоть кто-нибудь знает, как выглядел этот мерзавец?
- Я знаю только то, что он был в платье.
Арамис перевел взгляд на глаза Д’Артаньяна, полные искренней мольбы. Ну ничего, потом он непременно выяснит, что здесь происходит и во что опять влип этот несносный мальчишка. А пока…
- Это не он? – гвардейцы, наконец, подошли к арке.
- Эй, мушкетер! С кем это ты так весело проводишь время? Мушкетер?
- Слушай, а может эта особа, рядом с ним и есть та, кого мы ищем?
- Болван! – гвардеец хохотнул. – Разве не видишь? Они целуются!
- И что? А вдруг девушка на самом деле мужчина?
- И? Если мужчина целуется с другим мужчиной, то он точно не мог посягать на честь женушки нашего капитана, - гвардеец рассмеялся еще громче. – Не тот профиль.
Арамис правой рукой заставил Д’Артаньяна положить голову ему на плечо, так, чтобы лицо гасконца оказалось скрытым от посторонних.
- Господа, я не хотел бы показаться невежливым, но могли бы вы оставить нас наедине? Я как раз собирался проводить девушку до дома.
- Хорошо провести время, - гвардеец еще раз хохотнул и, покачивая головой, направился в другой конец улицы. Его друг поплелся следом.
- Непременно, - крикнул им вдогонку Арамис. – По крайней мере, за твое спасение я заработал объяснения. И… хороший ужин, - он щелкнул ошарашенного Д’Артаньяна по носу и пошел по направлению к дому гасконца.
Юноша, приподняв подол, засеменил за ним, возмущенно сопя.
«Ужин? Ужин? За мою поруганную честь и оскорбленное достоинство? Объяснения? Нет уж! Да он теперь… да он теперь… да он теперь на мне жениться должен! Хам!».
Автор(ы): Gally Фэндом: Дюма Александр, Графиня де Монсоро Рейтинг: PG Комментарии: Герои: Генрих Третий/Шико Комментарии автора: время действия – роман «Сорок пять», одна из ночей в Лувре.
Ночь. Душная темнота спальни. Тишина.
Стон.
– Шико!
Тишина.
– Шико!
Молчание.
– Шико!
Из большого кресла доносится зевок.
– Чего тебе, о христианнейший король?
– Шико, мне не спится.
– Да я уже понял. Ну не спится тебе, но почему же ты бедному Шико спать не даешь? Я видел такой чудесный сон. Я насаживал Гизов на вертел.
– Шико, подобные сны недостойны христианина.
– Вот ты христианин, ты их и не смотри. А я, как тебе известно, вернулся с того света, и потому могу смотреть все, что мне пожелается.
– Шико, мне так одиноко.
– Да неужели? Не печалься, мне кажется, что под твоей кроватью живет крыса. Почему бы тебе с ней не познакомиться?
– Шико, почему ты так разговариваешь со мной?
– А тебе не нравится? Тогда не мешай мне спать. Вздумай Господь Бог прислать ко мне посреди ночи своих ангелов, я бы и с ними так разговаривал. Нечего человека будить.
– Шико, ты богохульствуешь!
– Да, а тебя что-то удивляет?
– Шико, ты же знаешь, что это грех.
– Грех? Тогда я лучше уйду. Такому грешнику не место в спальне такого праведника, хотя сам ты, знаешь ли, ничем не добродетельнее меня.
– Нет, Шико, не уходи. Останься.
– Я подумаю.
– Шико, своему королю следует отвечать не «я подумаю», а «слушаюсь, мой повелитель».
– Ну надо же. Только что он стенал о своем одиночестве, а сейчас уже пытается шутить.
– Но, Шико, я и правда твой король.
– Ты уверен?
– Вполне. Его Величество Генрих Третий.
– Что-то величия в тебе мало. С испанцем тебе не сравниться. Даже брат твой наваррский, женатый на твоей сестрице Марго, и тот более король, чем ты.
– Шико, ты что же, вздумал меня покинуть?
– А мог бы, если бы хоть немного соображал.
– Знаешь, Шико, я могу тебе в этом помешать.
– Как же, интересно?
– Не думаешь ли ты, что в Лувре нет больше верных мне людей?
– Есть. Я. А остальные, мой король, ждут не дождутся, когда же их купят Гизы или Испания.
Вздох.
– Шико, твои слова разбивают мне сердце.
– Извини, Анрике, но сердце твоего величества разбивается раз по двадцать на дню. Сколько же можно? Заведи себе другое.
– Не шути такими вещами, Шико. Я несчастен, я несчастнейший из королей. Я знаю, что все ждут моей смерти, все, даже мой брат и моя мать. Нет у меня друзей, некому меня утешить, некому развеселить.
– Еще бы! Одних убили, другие сами ушли, а Жуайеза ты сам прогнал.
– Неужели ты сочувствуешь Жуайезу? Я-то думал, Шико, что не доживу до того дня, когда ты перестанешь ненавидеть моих друзей.
– Протестую, мой король. Я их никогда не ненавидел. Зачем тратить на них силы? Просто Жуайез в меньшей степени насекомое, чем некоторые.
– Но он мой друг, а истинных друзей у меня осталось так мало.
– А я тебе кто?
– Ты же грозишься меня покинуть. Только и ждешь моей смерти.
Молчание.
– Шико.
Тишина.
– Шико, почему ты не отвечаешь?
– Думаю, мой король.
– Думаешь? О чем?
– Мне и подумать нельзя? Если у тебя голова пустая и тебе позволено говорить все, что тебе приходит в голову, то это не значит, что я настолько же слабоумен.
– Прости меня, Шико, мне не стоило так говорить.
– И это заявляет король? Представляю себе испанца, который так разговаривает с гезами.
– Ты же сам сказал, Шико, что я не король. Я вообще ни на что не годен. Моя смерть была бы облегчением для всей Франции.
– Шико, ты что-то сказал?
– Шико, я слышал, как ты что-то пробормотал.
– Мне не послышалось? Ты сказал «не для меня»?
– Знаешь, Анрике, мне дозволено говорить все, что мне вздумается.
– Но ведь ты именно это сказал? Я не ошибся?
– Нет, Анрике, ты не ошибся. Я не хочу твоей смерти. И я от тебя не уйду. А теперь не мешай мне спать.
Молчание.
– Шико... Не мог бы ты...
– Что? И не думай. Я тебе не Жуайез, а от него твое величество предусмотрительно избавилось.
– Но, Шико...
– Нет. Оставь меня в покое.
– Шико, я так одинок.
– Терпеливейший король, ты каждый день рассказываешь мне о своем одиночестве. Повторяю: я хочу спать.
– Шико...
– Нет. Стар я, чтобы миньона из себя изображать.
– Шико, прошу тебя...
– Такое бывает нечасто, чтобы король о чем-то просил...
– Итак?
– Как просто тебя обнадежить! Хорошо, иду, но чтобы это было в первый и последний раз.
– Гм... Анрике, что ты сказал? «Уже не в первый»?
– Не все ли равно, что я сказал? Уже поздно отступать, милый Шико.
– Если хоть одна крыса нас подслушивает, ей не жить.
Все было иначе Автор(ы): Gally Фэндом: Дюма Александр, Три мушкетера Рейтинг: PG Комментарии: Герои: Атос/д’Артаньян, Атос/Рауль, Кромвель/Мордаунт, Арамис/д’Артаньян Комментарии автора: Что бывает, когда люди слишком много знают о чести и грехе, но почти ничего не знают о себе. Предупреждения: некоторые вольности в обращении с первоисточником, принуждение, насилие в минимальных дозах, инцест. Благодарности: папе Дюма, без которого все это было бы немыслимо, фильму «Д’Артаньян и три мушкетера», хвостатой и трехголовой музе Луни, без ночных разговоров с которой я и не взялась бы это писать, и редактору Нездешнему.
...je me souviens
des jours anciens
et je pleure
Paul Verlaine, Chant d’automne
Атос был пьян. В этом не было ничего удивительного. Поражало скорее то, что он был жив. Д’Артаньян не был уверен в том, что пережил бы две недели пьянства в гостиничном подвале. Зато он был уверен, что, выбравшись из подвала, отправился бы спать, а не сел бы пить с новоприбывшим другом.
И он точно не стал бы рассказывать другу о таких вещах и так с ним разговаривать. Чем Атосу не понравилась его любовь к Констанции и вполне понятное беспокойство за ее судьбу? Д’Артаньяну показалось, что Атос выслушал его печальный рассказ с некоторым торжеством. Д’Артаньян прервал свои размышления. Какого черта? Атос – его друг и не стал бы радоваться его несчастью. Но слушать его дольше невозможно. Д’Артаньян опустил голову на стол и притворился, что заснул.
– Разучилась пить молодежь, – услышал он голос Атоса. – А ведь этот был еще из лучших.
Это последнее неожиданно обрадовало д’Артаньяна, хотя и было сказано человеком невообразимо пьяным.
– Вина, бездельник! – крикнул Атос.
Скрип двери, шаги, голос хозяина. Похоже, они его основательно напугали.
– Это все, что угодно вашей светлости?
– Да. И оставьте нас.
– Ваша светлость больше ничего не желает?
– Моя светлость желает пить, и оно... она не любит пить в присутствии трактирщиков. Так что оставь нас.
Снова шум шагов и скрип двери. Д’Артаньян не двигался. Он надеялся, что Атос скоро заснет, но, по-видимому, ему предстояло долгое ожидание.
Атос почему-то сел рядом с ним.
– Д’Артаньян, – прошептал он. – Вы спите?
Д’Артаньян никак не отреагировал. Молчание. Затем Атос со стуком поставил бокал на стол.
Он дотронулся до волос д’Артаньяна, отвел их со лба, наклонился, так что д’Артаньян почувствовал его дыхание на своей щеке. Он по-прежнему делал вид, что спит. Атос придвинулся поближе и дотронулся губами до виска д’Артаньяна.
Тот вздрогнул.
– Д’Артаньян, – сказал Атос спокойно. – Я знаю, что вы не спите. Можете дольше не притворяться.
Д’Артаньян открыл глаза, выпрямился и посмотрел на Атоса.
Атос сидел, повернувшись к нему и облокотившись об стол. Несмотря на то, что единственная свеча стояла за его спиной, а в голове у д’Артаньяна плавал туман, молодой человек попытался вглядеться в лицо своего друга.
Даже сейчас, увиденный при таком освещении и такими глазами, после двух недель в подвале, пьяный, уставший, с покрытыми жесткой щетиной щеками и спутанными волосами, Атос был прекрасен и, возможно, даже прекраснее обычного. У д’Артаньяна перехватило дыхание, и он отвел взгляд.
Атос, внимательно за ним наблюдавший, будто только этого и ожидал.
Он придвинулся, накрыл правую руку д’Артаньяна, по-прежнему лежавшую на столе, своей ладонью и другой рукой схватил его за плечо.
Д’Артаньян попытался отвернуться, но не успел, и Атос нашел своим ртом его рот.
«Но ведь это грех, страшный грех», подумал он, слабея от количества выпитого вина, потрясения и осознания того, что не хочет, чтобы Атос отодвигался.
В какой-то момент он вдруг пришел в себя и попытался оттолкнуть Атоса, но тот, пробормотав: «Вы же сами этого хотите», только сильнее прижал его к себе.
Тут в дверь постучали.
– В чем дело? – крикнул Атос, продолжая удерживать д’Артаньяна.
– Прошу прощения у вашей светлости, но у нас закончилось вино, – донеслось из-за двери.
– Не верю, – ответил Атос, – просто вы думаете, что я не смогу вам заплатить.
За дверью промолчали. По-видимому, Атос угадал.
– Так я и думал, – сказал Атос. – Несите. С деньгами позже разберемся.
Он поднялся со стула и подошел к двери.
– Ну как? – спросил он. – Где вино?
– Прошу прощения у вашей светлости, – повторила дверь, – но не кажется ли вашей светлости, что она уже достаточно выпила?
– Нет, моей светлости так не кажется. А то, что кажется твоей темности, ее не интересует.
Дверь промолчала, по-видимому, ужаснувшись отсутствию у Атоса чувства юмора.
Д’Артаньян слушал этот диалог и думал о том, что надо бы подняться и уйти. Но, как только он встал, у него закружилась голова, пришлось снова сесть. Д’Артаньян уронил отяжелевшую голову на стол и закрыл глаза. Откуда-то доносилось мерное бормотание – это Атос продолжал препираться с дверью, но слов уже нельзя было разобрать, звуки сливались в единый поток. Все путалось в голове, и он уже не был уверен в том, не спит ли он.
Утром он проснулся в чьей-то постели. Предположительно своей. Один. Он не знал, что и думать. Когда он увидел Атоса, тот ничем не дал понять, что ночью могло произойти что-то необычное, а спросить д’Артаньян не решился. В результате он все это время считал свое воспоминание сном, не задумываясь о том, чем он мог быть вызван.
Еще он помнил (хотя это, как ему казалось, не могло не быть сном), как в ночь после смерти Констанции он лежал в гостинице, обессилевший от слез, не решаясь заснуть, так как совесть твердила ему, что нельзя, что бессердечно спать, когда она мертва, когда ее убийца может воспользоваться этим временем, чтобы исчезнуть бесследно, а он вяло возражал себе, что она мертва, но он-то жив и было бы неуважением к ней, оскорблением ее памяти опустить руки и сразу сдаться; тем не менее его клонило в сон и он ничего не услышал и не заметил, пока не почувствовал, как кровать осела под чьим-то весом, как кто-то, чьего лица он не мог разглядеть, наклонился, провел прохладной ладонью по лбу, едва ощутимо коснулся губами глаз, в которых уже высохли слезы, и скользнул к нему под одеяло, последовавшие за чем события сплелись в его полууснувшем и утомленном сознании, еще не оправившемся от смерти любимого человека, в туманное воспоминание, в котором преобладали ощущения не наслаждения и не страсти, а утешения и покоя, безвольной и безмолвной покорности кому-то более сильному, еще долго обнимавшему его, поцеловавшему в лоб и покинувшему его так тихо, что пол не скрипнул под его шагами, а дверь открылась и закрылась почти бесшумно; он помнил, что спал той ночью крепко и спокойно.
И еще ему вспомнилось (и, увы, это уже не был сон), как он приехал к Атосу и, стоило тому выйти к нему из двери, как те двадцать лет, что они не виделись, исчезли, бесследно растворились, и Атос был таким же, как и раньше, – нет, он был другим, моложе, прекраснее, счастливее, намного счастливее, и причиной этого счастья оказался Рауль.
И поэтому д’Артаньяну очень скоро, почти немедленно, захотелось уехать, уехать в Париж, даже Мазарини, откровенно его побаивавшийся, вызывавший у него невыразимое презрение, казался ему сейчас милее необходимости наблюдать со стороны за чужим счастьем.
Он сам не понимал, что его раздражало в Рауле, но чувствовал, что не может бесконечно наблюдать за тем, как они переглядываются, как они улыбаются друг другу, что рано или поздно он не выдержит. И еще он чувствовал, что Рауль, этот безвольный женоподобный юноша, отнесся к нему с такой же неприязнью.
На следующий день после приезда д’Артаньян согласился пофехтовать с Раулем. Во время урока вошел Атос и стал наблюдать за ними. Рауль, до этого фехтовавший более-менее сносно, сразу сбился и начал один за другим пропускать выпады своего противника.
Они остановились.
– У него ваша рука, Атос, но ему не хватает вашей выдержки, – сказал д’Артаньян.
– Ну что же, – ответил Атос, улыбаясь, – это можно исправить. Надо просто больше заниматься. Вы не против, Рауль?
– О нет, господин граф! – воскликнул тот. – Я всегда с нетерпением жду ваших уроков. Я только надеюсь, что вам со мной не скучно.
– Нет, – ответил Атос.
Он снова улыбнулся и обменялся с Раулем таким взглядом, что у д’Артаньяна потемнело в глазах.
Он сделал выпад.
Удар пришелся в плечо.
Пальцы Рауля на эфесе разжались, и он упал на одно колено.
– Рауль! – воскликнул побледневший Атос, бросаясь к виконту. – Что с вами?
Рауль поднял голову, продолжая зажимать рану рукой, и слабо улыбнулся.
– Я уверен, что все в порядке, – еле выговорил он.
Атос опустился перед Раулем.
– Как это могло произойти? – сказал он в отчаянии.
– Я полагаю, что господин д’Артаньян не желал мне зла, – тихо проговорил Рауль.
Атос обернулся.
– Д’Артаньян! Как вы могли?
– Это вам урок, виконт, – сказал д’Артаньян мрачно. – Нельзя расслабляться и отвлекаться, иначе в следующий раз вы поплатитесь жизнью.
От испуга Рауль широко раскрыл глаза, благо было что раскрывать (поразительно, подумал д’Артаньян, неужели Атос, на которого это существо так похоже, в юности так же мало походил на человека?). Д’Артаньян только сейчас понял, что его слова прозвучали угрожающе.
– Д’Артаньян! – воскликнул Атос, и мушкетер насторожился: неужели он понял? – Надо быть снисходительнее к своим ученикам.
– Господин д’Артаньян прав, мне действительно не следовало отвлекаться, – тихо и грустно возразил Рауль.
Он опустил голову и прошептал:
– Это я во всем виноват.
– Что вы, Рауль, это не так, нельзя так расстраиваться из-за одного урока... – начал Атос, но тут Рауль вздохнул, поник и упал бы, если бы Атос его не подхватил.
Д’Артаньян отметил, как удачно голова Рауля легла на плечо Атоса.
С каждой минутой этот фарс раздражал его все больше и больше. Он вышел.
Гуляя по ухоженному саду, бродя между деревьев, он подумал, что, пожалуй, стоило на самом деле хотя бы ранить Рауля, и не переставал удивляться недогадливости и доверчивости Атоса. Как мог тот поверить этому бездарному притворщику?
Джон Фрэнсис Мордаунт едва спал этой ночью. Как обычно. Ему не давала спать радость троекратной мести – смерть Винтера, пленение Стюарта и близость расплаты с французами, в невозможности побега которых он не сомневался. Мысль о французах отравила его радость. Трусы, жалкие трусы, им только женщин и убивать! Впрочем, ее они смогли убить только вшестером. Нет, – прервал он себя, – еще были слуги. Их было десять мужчин против одной женщины. И они еще осмеливались говорить о чести? И они говорили о грехе? Они осмеливались угрожать ему? Лжецы и лицемеры! Все они друг друга стоили, всех их он ненавидел, но двоих, главных виновников ее смерти, сильнее всего. Скоро, скоро он расплатится с ними за все. Ждать осталось совсем недолго.
Генерал, правда, советовал ему сохранять спокойствие, напоминая, что Господь не любит торопливых и гневливых, их успех же неизбежен, ибо это месть справедливая. Генерал говорил ему, что не следует забывать о том, что Бог выбрал их в качестве своего оружия, но Мордаунт иногда начинал подозревать, что недостоин этой миссии. Правда, генерал каждый раз, когда он осмеливался высказать вслух свое опасение, только улыбался, что случалось с ним крайне редко. Генерал не называл его еретиком, хотя сам Мордаунт понимал, что сомнения в мудрости Божьей только ересью и можно назвать. Иногда он сам удивлялся подобной благосклонности.
Разговоры с генералом наполняли его спокойствием, ничего общего не имевшим с расслабленностью (ибо какой солдат станет отдыхать, не дождавшись конца битвы, а кто мы как не воины Божии, всю свою жизнь сражающиеся с дьяволом), нет, то было спокойствие стрелы, летящей к своей цели. Без генерала в его жизни не было смысла. За свои действия Мордаунт стал бы отвечать лишь перед генералом и Господом.
И он даже не замечал, что он не только горд особым расположением генерала, но и огорчен тем, что расположение это все же ничем не отличается от отношения начальника к одаренному подчиненному и что Кромвель, сэр Оливер Кромвель, видит в Джоне Мордаунте всего лишь исполнительного солдата и образцового секретаря.
– Д’Артаньян, вы не спите? – Атос стоял на пороге другой комнаты и смотрел на него.
– Нет. Я не доверяю Мордаунту.
– Это разумно, – сказал Атос, подошел и сел рядом с ним. – А почему вы сидите на полу?
– Потому что эти проклятые пуритане отвели нам дом, в котором все уже успели изгрызть мыши. На эти стулья лучше не садиться, на них даже дышать не стоит, они и от этого могут развалиться. Это их Мордаунт надоумил, не иначе.
– Возможно.
Они помолчали.
– Как это странно, – заговорил Атос, – что нам пришлось встретиться с ним, с ее сыном.
– Да, – отозвался д’Артаньян, – странно...
– И в то же время это правильно. Он справедливо ненавидит нас.
– Справедливо или нет, ему с нами не справиться. Мы одолеем его.
– Возможно, мы не имеем на это права и небо на его стороне.
– Атос, это ее сын, ее кровь. Я согласен с Арамисом: от него следует избавиться, и как можно скорее.
Атос помолчал.
– Д’Артаньян, – сказал он наконец, – не забывайте, что у Мордаунта был и отец.
– Да. Несчастный брат покойного лорда Винтера.
– Нет, – ответил Атос. – Не он. Моя, – он сделал над собой усилие, – жена была беременна, когда я ее... когда я от нее избавился. Д’Артаньян, это я. Я его отец. Мордаунт – мой сын. Я не могу желать его смерти.
– Атос! Возможно ли это? Вы ошибаетесь.
– Нет, я в этом уверен. Мысль о том, что я погубил две жизни и одна из них была невинной, мучила меня все эти годы. Поверите ли, узнав, что Мордаунт – ее сын, я обрадовался.
– Атос!
– Это правда. Я не имел права убивать своего нерожденного сына.
– Подождите, – сказал д’Артаньян, – но это невозможно. Мордаунту лет двадцать-двадцать пять, не больше, он родился уже после того, как вы ее повесили.
Атоса передернуло.
– Какая разница? – сказал он раздраженно. – Он выглядит младше своих лет. Вы предпочитаете верить мне или ему?
Д’Артаньян от неожиданности замолчал. Как странно, что эта женщина даже через двадцать лет после своей смерти продолжает влиять на их жизнь. Он вспомнил, что накануне ему снова, как двадцать лет назад, когда этот сон повторялся почти каждую ночь, приснилась Констанция – но не живая, а мертвая. Яд, словно кислота, продолжал разъедать ее тело изнутри, гниль же раз за разом лизала своим шершавым языком ее лицо, успевшее разложиться до неузнаваемости. Она была мертва, и он знал, кто в этом виноват. Ее убийцей была вовсе не миледи, нет, это был Атос, в этом не могло быть никаких сомнений.
– Атос, – спросил он неуверенно, – скажите: вы любили ее?
– Кого?
– Миледи. Вашу жену.
– Зачем вы меня спрашиваете об этом?
– Я в этом уверен. И я думаю, что и она вас любила.
– Д’Артаньян!
– Не странно ли? – продолжал д’Артаньян. – Женщина, которую любили вы, убила ту, кого любил я.
– Да, – отозвался Атос. – Я не смог помочь вам тогда, дорогой друг. Простите меня. Мне кажется, что я приношу несчастье всем, кого люблю.
– Всем, кого вы любите? – повторил за ним д’Артаньян.
Он задумался.
– Атос, – спросил он наконец, – вы помните Амьен?
– Амьен?
– Да. Помните эту историю с подвесками? Вы остались в Амьене, а я приехал к вам через две недели.
– Помню, – сказал Атос.
– Что тогда произошло?
– Что вы имеете в виду?
– Вы рассказали мне о миледи, а затем...
– Милый друг, – перебил его Атос, – вы были пьяны и вряд ли можете доверять своей памяти.
– Но вы-то считаете, что можете верить своей, хотя были еще пьянее меня, – возразил д’Артаньян. – Что-то произошло после вашего рассказа. Помните?
– Как же, помню, – сказал Атос ничего не выражающим голосом. – Вы уснули.
– А в промежутке?
– Не было никакого промежутка.
– Но мне показалось...
– Вам это показалось.
Д’Артаньян отметил про себя, что Атос так и не спросил, что именно ему показалось.
Он мог ждать еще двадцать лет, хотя не был уверен, что может на них рассчитывать, а мог спросить сейчас. Он решился.
– Атос, – сказал он, – я помню, как вы меня обняли.
Атос шевельнулся, но ничего не сказал.
– Следовательно, – продолжил д’Артаньян, – мне это не приснилось.
Он подождал, но ответа не последовало.
Д’Артаньян бросился в атаку.
– Атос, мне кажется, что тогда вы относились ко мне иначе.
– Вы ошибаетесь, – возразил Атос изменившимся голосом. – Я любил вас, как сына, и продолжаю относиться к вам точно также.
– Это неправда, – взвился вдруг д’Артаньян. – У вас есть сын, Рауль, а я – совсем другое дело.
– Рауль... – попытался возразить Атос, но д’Артаньян не дал ему договорить.
– Даже не пытайтесь отрицать. Я уверен, что он ваш сын, в этом не может быть никаких сомнений.
– Хорошо, – сдался Атос, – это правда. Рауль – мой сын. Но вы, д’Артаньян, остаетесь моим самым дорогим другом.
– Раньше все было иначе.
– Раньше все было так же.
Д’Артаньян попытался притронуться к Атосу, но тот отдернул руку и отодвинулся.
– Почему вы не хотите дотронуться до меня?
– А зачем вам это? И мне?
– Двадцать лет назад вы об этом не задумывались.
– Двадцать лет назад все было иначе.
– Вы сами себе противоречите.
– Д’Артаньян, что вы пытаетесь доказать?
Д’Артаньян растерянно промолчал. Он не знал, как ответить на этот вопрос.
– Мужчина и дворянин, – сказал Атос наставительно, – должен быть господином своих эмоций, а не подчиняться им. Если же вы пытаетесь склонить меня к греху... впрочем, нет, это невозможно. Вы для этого слишком добродетельны.
– А вы? – спросил д’Артаньян, для которого слова Атоса прозвучали укором, которым они и являлись. – Вы – нет? Или тогда я был другим и со мной можно было так обращаться? Тогда я был хуже?
– Нет, дорогой друг, как вы можете так говорить? Вас всегда отличало редкое благородство и добродетельность.
– Тогда в чем дело, Атос? Почему вы могли тогда позволить себе по отношению ко мне нечто, о чем сейчас предпочитаете не вспоминать?
– Д’Артаньян, не стоит об этом.
– Не стоит? Атос, а Рауль? Тогда мне было немногим больше, чем ему сейчас.
– Не вмешивайте в это Рауля.
– Буду, – сказал д’Артаньян упрямо. – С ним у вас еще более сердечные отношения, чем тогда со мной. Во что это может превратиться через двадцать лет?
– Д’Артаньян, молчите.
– Возможно, сейчас вы любите его так же, как когда-то меня?
– Д’Артаньян!
– Возможно, через двадцать лет вы точно так же будете отнекиваться и повторять ему те же слова, что и мне сейчас?
– Замолчите, д’Артаньян.
– Кто знает, какие воспоминания будут его смущать? У меня был Амьен, а у него? Вы проводите вместе много времени. Что вы ему даете предварительно? Вино, как и мне, или снотворное, чтобы он ничего не помнил?
Удар оказался и сильным, и неожиданным.
Д’Артаньян замолчал, поднес руку к левой щеке. Он поднял глаза, встретился взглядом с Атосом и, не выдержав, опустил их.
Атос, от бешенства побледневший еще больше обычного, встал.
– Шевалье д’Артаньян, – сказал он голосом, от гнева утратившим всю свою мелодичность и красоту, – я ваш пленник, но это не дает вам права оскорблять меня. Моя жизнь принадлежит сейчас не мне, а королю Карлу, поэтому я не могу потребовать у вас удовлетворения.
– Атос!
Атос оборвал его:
– Не смейте называть меня так. Для вас я граф де Ла Фер, и только. И лучше было бы, если бы вы вообще никак ко мне не обращались.
Он повернулся и хотел уже уйти, но д’Артаньян, обиженный и удивленный его поведением, не удержался.
– Воистину, красноречие, достойное аристократа! Какой убедительный аргумент вы привели! Наверное, мне следует радоваться, что нам, бедным гасконским дворянам, недоступно образование, которое получают графы из Берри.
– Вам многое недоступно, – ответил Атос. – Например, чувство стыда. Поведением вы скорее напоминаете язычника, чем христианина. Как, впрочем, и внешностью. Не сомневаюсь в том, что ваши предки не так давно были вовсе не католиками, а мусульманами.
– Мои предки? Попробуйте еще хоть слово сказать о моих предках, и вы не уйдете из этой комнаты живым. Мой отец воевал на стороне Его Величества Генриха Четвертого в то время как ваша семья, без сомнения, плела против него интриги.
– Интриги? Мы бы никогда не опустились до подобного. Не сомневаюсь, впрочем, что вам участие в них кажется соблазнительным. Ведь за это платят.
Д’Артаньян вскочил с пола и встал перед Атосом. У него перехватило дыхание, и он не сразу смог заговорить.
– Никогда, – сказал он наконец сквозь зубы, направив безумный взгляд куда-то мимо Атоса, – никогда и никогда д’Артаньяны не продавались. Мы поддерживали и будем поддерживать то, что считаем правильным. Меня пытался купить Ришелье, но вы же помните, что ему это не удалось.
– Да, – ответил Атос презрительно. – Зато это получилось у Мазарини. Или он предложил вам что-то сверх денег?
– Граф! – д’Артаньян отступил на шаг, сжав в руке перчатку. – Я не знал, что вы можете опуститься до подобной низости. Признаюсь, что всегда был о вас более высокого мнения.
– Ваши слова это никак не подтверждают. А от таких, как вы, можно ожидать всего. Вы хвалитесь тем, что не продались Ришелье, но он был великий министр. Чем же вас смог соблазнить Мазарини? Вряд ли деньгами – их у него не так уж и много. Полагаю, что у вас много общего – все вы, южане, одинаковы, все вы в равной степени извращены.
– Вы на что-то намекаете?
– Я ни на что не намекаю, мои слова просты и ясны, хотя, возможно, ваш слух так привык к прямолинейным грубостям, что не воспринимает речь образованного человека.
– Сударь, – сказал д’Артаньян хрипло, – я советую вам уйти, прежде чем я окончательно перестану владеть собой.
– Вы мне угрожаете?
– Я вас предупреждаю. Вы сами только что сказали, что ваша жизнь вам сейчас не принадлежит. Если вы не уйдете и не прекратите оскорблять меня, я убью вас, и никто не посмеет меня осудить.
– Графы де Ла Фер не из тех, кого можно испугать дешевыми угрозами.
– Вы, сударь, знаете меня достаточно долго для того, чтобы верить моим словам. Вы знаете, насколько хорошо я владею шпагой.
– Вы не можете угрожать мне. Вы не имеете на это права.
– А вот это решать мне. Советую вам уйти, иначе я не сдержусь, а сила сейчас на моей стороне.
– Пожалуй, мне действительно следует уйти, – сказал Атос холодно. – Я не боюсь вас, но моя мать, будь она жива, не пережила бы известия о том, что ее сын подвергся насилию со стороны изменника.
– Значит, то, что ее сын насилует ее же внука, она одобрила бы?
Атос, уже собиравшийся выйти из комнаты и стоявший на пороге, резко обернулся, отшвырнул в сторону перчатки, которые держал в руке, и в одно мгновение оказался рядом с д’Артаньяном. Тот не успел и шевельнуться, как понял, что его прижали к стене и держат за горло.
– Ваша жизнь принадлежит, пожалуй, лишь Мазарини, вкупе еще с чем-то, – прошипел Атос, – а украсть у вора – доброе дело. Я убью вас, и никто не сможет меня осудить.
– Вы назвали меня изменником, – выдохнул д’Артаньян, – как вы не понимаете, что я служу королю, а вы воюете с ним?
– Мысленно король с нами.
– Он боится вас! Вы не видели его, а я видел. Фронда пугает его. Он верит мне, потому что я спас его от мятежников. Предупреждаю вас – у этого ребенка хорошая память. Он запомнит и кричавшую под его окнами чернь, и тех, кто ей руководил.
– Он не может бояться, потому что короли не боятся.
– Это вы так считаете, потому что видели их лишь издалека. А я стоял у его постели.
– Несчастный король, которого окружают подобные слуги!
– Кто-то же должен защищать его от вас.
– Не его, а вашего Мазарини.
– Моего Мазарини?
– Не моего же. Ведь не я с ним сплю.
– А вот за это вы мне ответите.
– Я повторяю: я не могу сейчас позволить вам убить меня.
– И потому вы решили меня придушить, воспользовавшись тем, что вы меня намного сильнее? Так благороднее? И почему вы перевираете мои слова?
– А ведь я когда-то верил вам, – сказал Атос, не обращая внимания на последнюю реплику д’Артаньяна, – я... я любил вас. И вот чем вы оказались.
– Я оказался тем, чем всегда оказываются люди, – собой. Я не ожидал, что вы отнесетесь ко мне с таким недоверием и злобой. Скажите, а меня вы тоже смогли бы повесить, как и свою жену?
– Я готов это сделать прямо сейчас, но могу пойти и более легким путем, – ответил Атос и так сильно сжал руки на горле д’Артаньяна, что тот ничего уже не смог сказать.
– Атос, – послышалось вдруг от двери, – что вы там делаете?
Атос сделал над собой усилие и спросил спокойным голосом, не оборачиваясь:
– Вы не спите, Арамис?
– Как и вы, – коротко ответил тот.
Он подошел, прислонился к стене и с некоторым интересом посмотрел на Атоса и д’Артаньяна.
– Да и странно было бы мне спать, – продолжил он, – при таком шуме. Рядом храпит Портос, и если к этому храпу можно как-то привыкнуть, то что делать с вашими криками из-за стены? Видите ли, вы, Атос, можете кричать громко, даже слишком громко. Предположим, мне, скромному аббату, сон не нужен, ведь я должен умерщвлять плоть или что-то в этом же роде, хотя, признаться, последний раз такие намерения посещали меня лет двадцать назад, а то и больше. Но подумайте о бедных солдатах-пуританах. Ведь они услышат вас и решат, что ценные пленники намереваются сбежать. Почему они сбегают с дикими криками, это, пожалуй, было бы непонятно даже англичанам, тем не менее они бы непременно зашли проверить, что происходит. И тогда Его Величество был бы без сомнения благодарен вам, Атос, за глупый риск, лишающий его друзей и надежды на освобождение.
Он остановился, перевел взгляд с Атоса на д’Артаньяна.
– Здравствуйте, д’Артаньян, вам тоже не спится? – спросил он вежливо.
– Нет, как видите, – ответил д’Артаньян (к счастью, Атос, отвлеченный Арамисом, ослабил хватку).
– Понимаю, – кивнул Арамис, – бессонница. Как это грустно. Кстати, извините мое чрезмерное любопытство, но вам не мешает тот факт, что Атос вас, кажется, душит? Или я ошибаюсь?
– Меня действительно душат впервые в жизни, – ответил д’Артаньян, – но зато это делает знаток своего дела.
– Рад за вас, – ответил Арамис. – Но мне было бы спокойнее, если бы вы, Атос, отошли от нашего друга.
– Он мне не друг, – ответил Атос. – Он оскорбил меня.
Арамис поднял бровь.
– Вот как? Очень жаль, но я ничем не могу вам помочь. Отойдите от д’Артаньяна, Атос.
Атос не двигался.
– Вот что, – сказал Арамис, – мы можем так простоять до утра, пока не придет любимый нами всеми господин Мордаунт и не попытается вас зарезать, расценив ваши действия как попытку побега. Само собой, я брошусь вам на помощь, Портос тоже, насчет д’Артаньяна я не уверен, не знаю, захочет ли он вас спасать. Д’Артаньян, вы стали бы спасать человека, пытавшегося вас задушить?
– Я подумаю, – ответил д’Артаньян, с интересом ожидая, что же следующим скажет Арамис, и слегка опасаясь того, что тот может слишком увлечься, заговориться и обо всем забыть.
– Вы подумаете? – Арамис расхохотался. – Атос, для вас еще не все потеряно.
– В каком смысле? – спросил Атос.
– Возможно, он все же возьмется вас спасать.
– Мне не нужна его помощь.
– Зато она может понадобиться мне. А теперь отпустите его. Мне надоело уже разыгрывать ангела примирения. Эта роль мне не подходит.
– Арамис, вас это не касается.
– Как хотите, – ответил Арамис, – но я вооружен.
Он достал пистолет, навел его на Атоса и взвел курок.
– Отпустите д’Артаньяна. Как вы могли забыться до такой степени? Я вас не узнаю.
Атос поколебался и отступил на несколько шагов.
– Он оскорбил меня, – повторил он.
– Неужели? – спросил Арамис. – Не льстите себе, Атос. Вас невозможно оскорбить.
– Что вы имеете в виду?
– Это уже вам решать. Мой вам совет – лягте и выспитесь.
– Арамис, вы смеете мне приказывать?
– Атос, а вы осмеливаетесь мне угрожать?
Они постояли некоторое время друг против друга.
– Я не знал, – наконец заговорил Атос, – что у меня так мало друзей. Я не думал, Арамис, что вы можете меня предать.
Прежде чем Арамис успел ответить, он повернулся и вышел.
Д’Артаньян опустился на пол.
– Как интересно, – бесстрастно сказал Арамис. – Д’Артаньян, знаете, а ведь он вполне мог вас задушить.
– Не сомневаюсь, – ответил д’Артаньян.
– И что же вы не сопротивлялись?
– Я? Я сопротивлялся.
– Да? А мне показалось, что вам хочется, чтобы вас задушили.
Д’Артаньян поначалу не нашелся, что ответить.
– А если и так? – спросил он наконец с вызовом. – Даже если и так, то какое вам дело?
– Начнем с того, – сказал Арамис, – что, при всем моем уважении к Портосу, я вынужден признать его ум не столь острым, как ваш, а ведь вы двое не являетесь пленниками пуритан. И потому успех нашего плана зависит в первую очередь от вас. Как видите, уговаривая вас жить, я преследую свои личные интересы.
– Так, – сказал д’Артаньян.
– Я рад, что вы меня поняли. А теперь я скажу банальность. Глупо умирать от руки того, кого любишь. Умирать, знаете ли, вообще глупо.
Д’Артаньян поднял голову.
– Вы все слышали?
– А как же. Я слышу все, что меня касается, а слушаю – то, что меня не касается.
– Да, – сказал д’Артаньян, – но еще неизвестно, как вы это истолковали.
– О, я мастер по части толкований. Вы же забываете, что я аббат. Находить скрытый смысл – мой особый талант, а тут все лежало на поверхности.
– Что вы имеете в виду?
Арамис подошел и сел рядом с ним.
– Д’Артаньян, – сказал он мягко, – как бы мне ни хотелось дать вам прямой ответ (а такое со мной случается нечасто, можете мне поверить), я не могу этого сделать. Возможно, я отвечу вам когда-нибудь позже. Но не сейчас.
– Почему не сейчас? – спросил д’Артаньян.
– Потому что вы мне не поверите, а мне не хочется, чтобы позже вы шарахались от меня. Я, видите ли, преследую совсем иные цели.
– Какие же? – спросил д’Артаньян удивленно.
– Свои. Аббатские. Спокойной ночи, д’Артаньян. Советую вам выспаться, завтра предстоит трудный день – Мордаунт, Кромвель... Не самое приятное из того, что может произойти с человеком в этой жизни. Да и в той тоже.
Придвинувшись, он легко коснулся губами лба д’Артаньяна, поднялся и вышел.
Исповедь Автор(ы): Gally Фэндом: Дюма Александр, Три мушкетера Рейтинг: PG Комментарии: Герои: Атос/Арамис, Атос/д’Артаньян Комментарии автора: время действия – 1638-ой год или около того.
Молодой («Да, – напомнил он себе, – еще молодой, хотя эти исповеди меня скоро угробят») аббат выбивал длинными белыми пальцами дробь по деревянной стенке исповедальни. Дернуло же этого бедолагу захотеть исповедаться прямо сейчас. Придется поторопиться, ведь его ждут. Интересно, какие грехи придется отпускать в этот раз? Приезжий – аббату сказали, что он из другого города, – посмотрел, вероятно, на чужую жену или сьел скоромное в день поста.
«До чего же все это скучно; люди даже грешить разучились».
Послышался шорох, и аббат понял, что «грешник» уже занял положенное ему место. Он закатил глаза и приготовился слушать.
– Простите мне, отец мой, ибо я согрешил... – заговорил приезжий, и аббат едва не откликнулся: «Да неужели!», но сдержался.
По внезапной тишине аббат понял, что незнакомец уже отбарабанил положенный ему текст и пора вступать.
– Слушаю вас, сын мой, – произнес он слегка изменившимся голосом.
– Отец мой, я грешен, и грех мой до того страшен, что я приехал сюда, где меня не знают.
– Сын мой, уж не подвергаете ли вы сомнению тайну исповеди?
– Нет, отче мой, но я предпочитаю предусмотрительность слепому доверию.
– И напрасно, сын мой. Разве не сказал Спаситель: «блаженны нищие духом»? И не говорил ли Он о лилиях луговых, которые не ткут и не прядут...
– Отец мой, я пришел сюда не затем, чтобы обсуждать притчи, – внезапно прервал аббата посетитель. – Прошу вас, выслушайте меня.
– Я вас слушаю.
– Я женился, когда мне было двадцать пять, женился против воли. Я был единственным наследником и понимал, что обязан это сделать, – посетитель вздохнул. – Моей будущей невесте было шестнадцать, я встретил ее случайно в своих владениях. Она жила одна с братом, и потому была более независимой и самостоятельной, чем ее сверстницы. Пожалуй, это ее качество, ее ум и решительность привлекли меня сильнее всего.
– Продолжайте, сын мой.
– Увы, после свадьбы оказалось, что она все же ничем не отличается от других женщин. А я надеялся, что она будет не только внешне похожа на мою мать.
– Вашу мать?
– Да, отец мой. Поэтому... поэтому мы расстались. Я уехал из своих владений и поступил на королевскую службу. Но самое страшное мне только предстояло.
Посетитель помолчал.
– Через несколько лет, – продолжал он глухим голосом, – к нам присоединился один молодой человек, из-за какого-то скандала покинувший семинарию. Он был значительно младше меня. Отец мой, никогда еще я не видел подобной красоты, не сталкивался с подобным очарованием. Мне нравилось слушать, как он с нарочито наивным видом декламирует свои стихи – некоторые из них были ужасны, но я...
– А вы, сын мой, знаток поэзии? – осведомился аббат.
– Моего образования вполне хватает на то, чтобы отличить хорошие стихи от плохих.
– Вот как? Впрочем, мы отвлеклись, – сказал он, закашлявшись, – продолжайте.
– Я уверял себя, что всего лишь опекаю его, как старший младшего, но я лгал, и сам понимал это. Поэтому я обрадовался, когда в Париже появился один молодой гасконец, желавший быть принятым в ряды мушкетеров. К счастью, его желание не исполнилось.
– К счастью? – переспросил аббат.
– Да, отец мой. Я думал, что если вся моя привязанность будет обращена к тому, кого мне больше не придется видеть, я буду менее опасен и для него, и для остальных, – посетитель снова вздохнул. – Я ошибся. Проклятый гасконец стал нашим другом. Мало того – я вскоре понял, что и он проникся ко мне особенной симпатией. Так прошло несколько лет. К счастью, после осады Ла-Рошели мы расстались, и больше не видел никого из своих друзей.
– Зачем же вы тогда пришли сюда?
– Воспоминание об этом грехе все еще преследует меня, и я боюсь, что нечто подобное может повториться. Что, если я встречу кого-то похожего на них или их самих? Отец мой, я опасен. Посоветуйте мне, как мне быть.
– У вас не осталось никого из семьи? Бывает, что родственная душа...
– У меня есть сын, отец мой, – сказал приезжий медленно.
– Сын? От того брака?
– Нет, он родился... позже, значительно позже. Ему сейчас три года, и вы понимаете, что я не могу ожидать от него помощи.
– Вот видите, а вы только что говорили о своем отвращении к женщинам.
– Отец мой, – несколько резко проговорил кающийся, – я исповедуюсь сейчас в грехе иного рода, оставим эту историю.
– Я вас слушаю.
– Это все, отец мой. Что вы можете мне посоветовать?
– Ничего, – ответил аббат.
– Ничего?
– А вам так хочется, чтобы я что-то вам посоветовал?
– Да, потому я и пришел к вам.
– А мне показалось, что вам просто хотелось выговориться. Обычно ко мне приходят именно с этой целью.
– Отец мой, не считаете ли вы меня равным вашим горожанам?
– Откуда мне знать? Мы же незнакомы.
– Да, правда... Все равно, скажите мне что-нибудь.
– Сын мой, – торжественно сказал аббат. – Бог есть любовь, и любящие угодны Господу. Не изводите себя понапрасну. Вспомните, была ли ваша любовь на пользу тем молодым людям?
– Да, отец мой. Я помогал им по мере сил. Но я боюсь...
– А вот страх Господу неугоден, – провозгласил аббат. – Христианин должен быть отважен, как лев! – он кашлянул и добавил: – Разумеется, это не подразумевает безрассудство.
– Что же, отец мой, вы не считаете мой грех таковым?
– А почему я должен так считать? – осведомился аббат.
– Но вы же духовное лицо...
– Все мы не без греха, сын мой, – наставительно ответил аббат, – и знали бы вы, какие нравы были у нас в семинарии...
– Отец мой, я не желаю вас слушать. Отпустите мне грехи, и я уйду.
– С радостью, сын мой.
Аббат пробормотал положенные слова, и посетитель со вздохом облегчения вышел из исповедальни.
Аббат посидел, прислушиваясь к удаляющимся шагам кающегося грешника, и тихо рассмеялся. «Старый лис, – подумал он. – Я-то всегда считал тебя таким добродетельным и порядочным, а ты, оказывается, лжешь на исповеди. Или ты просто забыл, как все было? Или хотел напомнить мне?»
– Базен! – крикнул Арамис, выждав немного. – У меня есть для вас дело. Проследите, куда поедет этот господин. Нехорошо забывать старых друзей, – добавил он еле слышно и улыбнулся так, как умел улыбаться только он один на всем свете. – Надо будет нанести ему визит и вспомнить старые времена.
Тринадцатое июля Автор(ы): Gally Фэндом: Дюма Александр, Три мушкетера Рейтинг: PG-13 Комментарии: Пэйринг: Атос/Арамис (или Арамис/Атос?) Комментарии: «...число тринадцать всегда было для меня роковым. Как раз тринадцатого июля...» Обсудить: на форуме Голосовать: (наивысшая оценка - 5) 1 2 3 4 5
Версия для печати
Поздним летним вечером Арамис возвращался домой по улице Феру. Легкий ветерок шуршал листьями деревьев и шевелил перья на шляпе. Арамис тихонько напевал: мотив он позаимствовал у одной модной песенки, а слова сочинял на ходу.
Арамис любил гулять по ночному Парижу и очень удивлялся тому, что его друзья не разделяют это увлечение. Впрочем, кое-что им можно было простить за то удовольствие, которое он испытывал в их компании.
Арамис остановился и вдохнул ночной воздух. «Сегодня будет прекрасная ночь», – сказал он себе, толкнул дверь дома и вошел.
Поднимаясь по лестнице, Арамис гадал, не слишком ли он задержался у мадам д’Эгильон. Возможно, ему следовало уйти пораньше.
Он постучал, дверь открылась.
– Он еще не спит?
Гримо покачал головой.
– Прекрасно. Он очень пьян?
Гримо наклонил голову.
– Тоже неплохо, – сказал Арамис и прошел в комнату, где за столом сидел Атос.
– Арамис? – спросил тот, поднимая голову. – Что вы здесь делаете?
– Другу разрешено навещать друга, если означенный друг уже неделю привлекает всеобщее внимание своим странным поведением и подавленным настроением, а непосредственно в день посещения вообще не появляется.
– Да, правда, – сказал Атос. – Я сегодня не выходил из дома.
– Вот именно, – сказал Арамис, усаживаясь.
– Я... Хотите вина, Арамис?
– Нет, благодарю. Так что с вами случилось?
– Вы не поверите, Арамис, – сказал Атос, наливая себе вина, – но я убийца.
– Вообще-то, – сказал Арамис, – этим заявлением можно было бы удивить только человека, не знакомого с вами близко.
– А вы полагаете, что хорошо знаете меня, Арамис?
– Лучше, чем кто-либо другой, – ответил Арамис с улыбкой.
– Вы ошибаетесь. Послушайте: когда-то я убил человека.
– И что в этом такого особенного? Не далее как на прошлой неделе вы закололи троих гвардейцев. Чем вы надеялись меня удивить?
Атос сделал нетерпеливый жест, едва не опрокинув бутылку.
– Вы не понимаете. Это был не такой человек.
– Какой же?
– Другой.
– Чем же он отличался от де Ланжи?
– Цветом волос, – сказал Атос и расхохотался.
Арамис терпеливо ждал. Атос смеялся, показывая свои безупречные зубы, даже не пытаясь утереть слезы, откинув голову назад, бесцельно шаря руками по столу. В конце концов он задел бокал, тот опрокинулся и покатился. Вытекшее вино расплылось по грязной скатерти пятном.
– Ничего иного я и не ожидал, – невозмутимо сообщил Арамис. – Вы слишком много пьете, Атос.
– Вы думаете, дело в том, что я пьян? Вовсе нет.
– Хотите сказать, что вы помешались?
– Еще лучше.
– Или хуже, – меланхолически заметил Арамис. – Так в чем же дело?
Атос уронил голову на руки, его смех перешел в рыдания.
Арамис наблюдал за ним через стол.
– Понимаете... – едва выговорил Атос, – ей было всего шестнадцать.
Арамис приподнял одну бровь.
– А теперь?
– Теперь... Будь она жива, она была бы теперь старше.
– Несомненно, – согласился Арамис. – Так что же, она умерла?
– Нет.
– Значит, она жива. С чем ее и поздравляю.
– Нет, – покачал головой Атос. – Она не умерла. Я убил ее.
– Да, Атос, вы и в таком состоянии не утрачиваете своей железной логики, но знаете, что вам следует сейчас предпринять?
– Что? – спросил Атос, с интересом глядя на Арамиса.
– Вам следует лечь и как следует выспаться.
– Вы знаете, это мысль, – согласился Атос.
Он попытался подняться, но так неуверенно, что Арамис счел необходимым поспешить ему на помощь.
– Возьмите мою руку.
– Я обойдусь и своей.
– Увы, это не смешно. Возьмитесь за мою руку, я помогу вам, вы же на ногах не держитесь.
В конце концов, Арамису удалось довести Атоса до кровати, на которую тот упал.
– Похоже, Гримо уже заснул, – сказал Арамис. – Придется мне заняться вами. Чего не сделаешь для друга.
Атос хрипло рассмеялся.
– Друга? – спросил он. – Вы в этом уверены, Арамис?
– Вы думаете, что я преследую какую-то иную цель, Атос? – спросил Арамис терпеливо. – Уж не намекаете ли вы, что я пришел в гости к Гримо?
Атос не ответил, но когда Арамис, усевшийся было на кровать, решил, что в этот раз будет разумнее уйти, и попытался подняться с нее, мушкетер схватил его за руку и дернул с такой силой, что тот едва не упал на своего друга.
– Вам еще рано уходить, – сказал Атос, трезвея на глазах. – Я не намерен оставаться наедине с призраками.
– Не хотите ли вы сказать, что боитесь, Атос? – спросил Арамис, улыбаясь и пытаясь высвободиться. В прошлом году все было совсем не так.
– Нет, – ответил Атос, приподнимаясь и продолжая удерживать его, – но они тоже нисколько меня не боятся. И я устал от них. Поэтому вы остаетесь.
Арамис посмотрел на Атоса, и тот ответил ему своим обычным ясным взглядом.
– Не беспокойтесь, Атос, – сказал он, больше не сопротивляясь (в конце концов, разве не для этого он сюда пришел?), – сейчас вы забудете и о блондинках, и об убийствах.
И действительно, Арамис очень успешно отвлек Атоса от этих мыслей. Тот, правда, ни словом позже не обмолвился о происшедшем, тем более что проснулся один: Арамис, удостоверившись в том, что его друг уснул, поднялся, оделся и вышел, радуясь тихой июльской ночи, одной из тех прекрасных теплых ночей, когда спать не только не хочется, но и кажется неправильным.
Что же до Гримо, то Атос не спросил, а слуга не счел нужным рассказать своему хозяину, что он подсмотрел и подслушал в ту ночь.
Кажется, я сглазила :( Еще пару недель тому назад я радостно верещала у себя в дайри, что наконец-то нашла форум, на котором нет слэша. Оказалось я ошиблась, и он тут есть:(
Но второй фанфик (который про Новый мост) недурен;)
Еще пару недель тому назад я радостно верещала у себя в дайри, что наконец-то нашла форум, на котором нет слэша. Оказалось я ошиблась, и он тут есть:(
ТО что это слэш- чистейшая случайность. Это то, что удалось нарыть свежего по Дюма. НО если это задевает чьи-то чувство, можно и удалить :)) Я лично, придерживаюсь мысли, что любой фанарт в чем-то интересен. Может кому-то и эти сочинения понравятся. Почему бы их не добавить в колекцию?
Истинная история дружбы трех мушкетеров Добрый фик о фике :)))
Автор: Татьяна Фэндом: «Три мушкетера» А.Дюма Рейтинг: PG-13 (?) Герои: Граф де Ла Фер, больше известный как Атос, леди Винтер, больше известная как Миледи, и… сама автор. Комментарий: Редкий человек не зачитывался в юности историей дружбы бравых королевских мушкетеров. Оказывается, папаша Дюма раскрыл далеко не все их тайны.
Он вышел то ли из зеркал, то ли из моего вчерашнего сна. Оторвав голову от мобильного, я вдруг увидала его - в кресле, раскинувшись, по привычке закинув одну кожаную ботфорту на другую. Шляпа с богатыми перьями лежала на столе, накрыв инетовские распечатки.
- День добрый, - прозвучал насмешливый голос, и в тёмных глазах блеснула лукавая искра.
- Вау... - зачарованно сказала я, отвыкшая и от голоса, и от искры, и от его старофранцузского запаха - вина, кожи и мускуса.
- Вижу, вы меня узнали, - удовлетворённо сказал граф. - Признаться, не смел надеяться. У вас здесь, кажется, многое переменилось?
- Выпьем? - предложила я. Извлекла остатки кагора.
- Повзрослела девочка, - задумчиво сказал он, принимая бокал.
Я повертела перед ним стриженой головой, демонстрируя новый облик. Он поморщился, потом с сомнением сказал:
- Кажется, ничего... совсем как мальчишка. Д'Артаньян передавал вам привет.
- А ещё кто?
- Констанс сначала расшипелась, как кошка, потом сменила гнев на милость - и только просила не забывать.
- А ещё? - настойчиво спрашивала я.
- Она ничего не передавала, - сухо сказал граф. - Грозилась только отравить вас при первой возможности.
- Я тоже по ней скучаю, - призналась я с нежностью, вздыхая по любимой Чёрной Лилии. - Как она там?
- Белокура, стройна, не слезает с коня, меняет любовников как перчатки, - невозмутимый Атос отхлебнул вина.
- Ммм... - я покосилась на уголок распечаток. - Ну а у вас там как... с д'Артаньяном?
- Предупреждали меня, - сообщил он, отставляя бокал недрогнувшей рукой. - Собственно, чему я и обязан сегодняшним визитом. И как же это называется, сударыня?
- Слеш! - слово рубануло воздух, как шпага.
- Миледи будет оч-чень недовольна, - заметил он. - Я бы сказал, она будет в ярости.
- Она всегда в ярости, это её освежает. Между прочим, из любви к ней я об этом и додумалась. "Атос был прекрасен душой и телом, но никто никогда не слышал, чтобы у него была возлюбленная..."
- И что? - сурово спросил он.
- Ничего, - невинно сказала я. - Возлюбленной, значит, у нас нет, напиваемся до чёртиков и грезим о белокурой даме, все в тоске, а потом находим утешение в объятиях...
Он не шевельнулся, но я почувствовала острие невидимой шпаги у горла.
- Чьих? - осведомился он ужасающе спокойным тоном.
- А кого называли Тремя Неразлучными, чёрт побери! - выпалила я свой главный аргумент.
Тёмные Атосовы очи мрачно созерцали меня целую минуту. Я порозовела, потом вспыхнула, чувствуя себя кощунствующей развратницей, похуже ведьмы Лавуазье. Мне было нестерпимо стыдно - перед самой собой, той четырнадцатилетней девочкой, бредящей красивой кровавой сказкой, отчаянно мечтающей спасти миледи от казни, а графа де Ла Фер - от сумрачного одиночества...
- Вот оно что, - задумчиво мурлыкнули у меня за плечом. Тонкие пальцы невесомо провели по моим волосам. - Умная девочка. - Задела меня чёрным шлейфом амазонки, уселась на стол, сдвинув бумаги и шляпу. Взяла его бокал. - То есть он настолько меня любил, что потом не мог смотреть ни на одну женщину?
- "Влюбился в девушку, прелестную, как сама любовь... Но её красота была belle diable! - она не пленяла - она опьяняла... Под её хрупкой внешностью скрывался кипучий неженский ум - ум поэта..." - Миледи благосклонно кивнула на нашу с ней любимую цитату.
- И перешёл на мужчин, - заключила она. - Кстати, я давно подозревала, граф, что Гримо предан вам не только как слуга господину...
- Фи! - запротестовала я, - Атос и Гримо... Нет, Атос - с гасконцем, а Портос с Арамисом.
Супруги переглянулись с одинаковой снисходительной усмешкой.
- Что? - насторожилась я.
- Ничего, дитя моё, - решительно сказал граф. - Есть многое на свете, друг Горацио, что вам пока знать рано. Д'Артаньян - чёрт с вами, да!!!
- Д'Артаньян - да-а... - мечтательно припомнила красавица с тату на плече. - Собственно, я с первых минут заподозрила, что у нас с ним был общий наставник... чем выше титул, тем ниже поцелуй, не так ли, граф? И ещё шесть золотых заповедей...
- Каких? - загорелась я. И по их загадочным улыбкам поняла: не скажут. Из вредности.
- Я, между прочим, уже старше вас, мадам! - напомнила обиженно.
- Мне, деточка, триста с чем-то там лет. - Холодно глянули из-под шляпы стальные прозрачные глаза. Попробовала задумчиво вина: - А я-то всё думала, отчего это никто из вашей четвёрки головорезов не женился...
- И отчего в романе так мало женщин, и тех убили...
- И зачем это каждому из вас по слуге, да ещё так подробно описанному...
- И от кого родился Людовик XIV, - договорил Атос, - если Тринадцатый любил исключительно мальчиков.
В комнате повисла тишина. В голове роились сладкие картины любви стройного смуглого гасконца и вальяжного искушённого аристократа... и возникали невольные вопросы о том, кто же был первым у самого графа...
- Арамис, - шепнула мне на ушко миледи и искоса глянула на муженька.
"Оооо, - простоналось чуть не в голос, - ещё один любимый мальчик, изящный, черноглазый, лукавый..." Руки запросились к клавишам набирать эту умопомрачительную сцену.
- Никаких сцен, - железно сказал Атос, и в доме вырубилось электричество. - К тому же у вас совершенно испортился стиль, сударыня. Таким бездарным языком описывать высокие мужские чувства - значит низводить их до плебеев. Вы бы хоть Платона почитали. Или Овидия.
- Фёдор Михалыч не жаловался, а эти! - возмутилась я. - Да вас всех, граф, вообще для газеты писали поначалу! Самым плебейским языком, в угоду публике.
- И это был успех, - согласилась белокурая амазонка. - А моей казнью Париж был потрясён. Особо чувствительные читательницы даже просили меня оживить...
- Не вас, а Констанцию, - лениво напомнил супруг. - Вас, согласитесь, оживить было бы несколько затруднительно. Но господин Дюма заявил: "К чёрту баб!" - и вычеркнул обеих недрогнувшей рукой.
- Вот это я понимаю! - восхитилась я. - А то всё Вованна, Вованна...
- Пишите, - поощрительно улыбнулась миледи и подвинула ко мне зажжённую свечу.
- Только женщина может понять и выразить все те чувства, которые так страшатся обнаружить мужчины. Расскажите о безответной любви и вечной тоске, которую один благородный вельможа глушил в вине и в постели с мужчинами...
- Расскажите о робкой и нежной страсти, которой один благородный вельможа воспылал к смелому достойному юноше, и как тот ответил на эту страсть со всем пылом первой любви, и только это спасло и утешило меня от полного разочарования в этой бессмысленной жизни...
- Ребят, у меня вообще-то три статьи висят, - растерялась я, - и собственно, я не того... Не слешер я!
- Как Страхова насиловать - так она слешер, - прошипела миледи, - как Ставрогина Шатовым любить - так статьи не висят!
- Вас никто за язык не тянул, - поддержал жену Атос. - Мы ждали этого триста с лишним лет! - Величественно поднялся: - Мы не прощаемся.
Они беззвучно подплыли к зеркалу, в створке миледи обернулась:
- А начать лучше - классически: "В первый понедельник апреля 1625 года жители городка Менга, где некогда родился автор "Романа о розе", бежали по улицам, привлечённые шумом..."
Чертовка знала, что запоминается последняя сказанная фраза, и в голове у меня уже закрутились варианты, от чего, собственно, возник шум, - одна ярче другого... забыв про статьи, забыв про всё, я скрипела пером под оплывающей свечой, воссоздавая истинную историю дружбы Трёх Мушкетёров.
В его распахнутых, как будто галлюцинирующих, глазах плясал огонек свечи, крохотный, тонущий в алебастровой черноте зрачков.
*в полном изнеможении – смеяться уже не могу* Алебаааааааастр… ромааааааантика… Алебастр - мелкозернистый строительный гипс. Он светлого цвета. Можно сказать, он белый. :)))) Может, тогда антрацит? Он хотя бы черный… *уползает читать другие темы*
Да уж... Это еще страшнее, чем рыбьи глаза:))))))))) такие белые-белые:)))) фу, как представлю... Заболел, наверное, несчастный:))))))))))))))))))))))))))
Вот нашла в ЖЖ (незензурное убрала, даже ник автора, да простит меня высокоморальное общество )
Три мушкетера в жизни женщины Они приходят в порядке бреда, по мере взросления. Первым, на рыжем ободранном жеребце приезжает Д`Артаньян из какой-нибудь любвеобильной провинции. Это первая любовь, первое хочу, первое могу, первое нельзя, первое а не****! Хотя ****, если повезло, огого-как! Игого-как, и жеребец его, прелестной неназываемой масти, завидует ему в конюшне. Потом оказывается, что для него ты - приключение, девушка из Менга, которая скрасила его путь, а Констанция еще впереди. Льёшь слезы по напрасно про******* девственности и первой любви, которая одна в жизни каждой женщины, а он уже ускакал покорять Париж, даже не простившись.
Такую, зареванную и общедоступную, тебя подбирает Арамис. Стряхивает дорожную пыль с твоего платья, стряхивает платье с твоего тела и - ты и глазом еще не моргнула - принимается сосредоточенно изучать эрогенные зоны. Арамис объективно красив, сексуален и ловок, он куда лучше проходимца Д`Артаньяна, но обманутое девичье сердце любить его отказывается. Зато пробудившееся девичье либидо очень ему радо, а на большее Арамис и не рассчитывает. С ним расстаешься как с братом, и частенько потом встречаешься на нейтральной территории, то ********* как встарь, а то просто обсудить очередную "овцу", которая "динамо".
Портоса выбираешь сама: путь к сердцу мужчины, этому еще бабушка учила, лежит через его желудок, желудок у Портоса большой, не промахнешься. Портос - сластолюбец и обжора, замуж не возьмет, но будет исправно водить тебя везде, с ним не стыдно, он практически верный. Измены Портоса прощаешь ему легко - он ведь все равно прибежит завтракать к тебе. Расстаешься с ним, когда окончательно понимаешь: замуж не возьмет совсем, к тому же, Арамис пригласил вместе съездить в отпуск.
Приехав из отпуска злая, одинокая, на *** никому не нужная, сидишь одна в кабаке целыми вечерами, представляя из себя легкую добычу, на которую почему-то никто не зарится, и тут приходит Атос. Какое-то время наблюдает за твоим моральным падением, потом строго берет за руку и уводит к себе в замок. Велит вести себя хорошо, а то есть в графском парке черный пруд, знаешь ли. Видела в семейном альбоме фотографию леди Винтер? Она утонула.
по мотивам главы из ТМ "Ночью все кошки серы", д"Артаньян, миледи и де Вард/кто-то другой, альтернативный вариант развития событий) - Итак... - Итак, он умрет. - Вы даете слово? - Даю. - Когда же? Завтра? - Возможно, что и завтра... - Что значит - возможно? - Послушайте, давайте поговорим начистоту. Вы помните, третьего дня к вам приходил граф де Вард? - Сударь!.. - Нет, давайте не будем препираться, моя милая, я знаю все. Так вот - это был не де Вард. - А кто?! - Это был д"Артаньян. - Вы... Я убью вас! - Тихо, спокойно. Я не д"Артаньян. - Дьявол! - Не поминайте врага всего рода людского, дочь моя, это великий грех. Я Арамис. - КТО?! - Арамис. Один из четверки, которую вы так ненавидите. И друг вашего бывшего мужа. - Как вы здесь оказались? - Д"Артаньян был настолько глуп, что выложил мне все как на исповеди. Я решил воспользоваться этой информацией в своих целях. Подбросил ему письмо, якобы от кардинала, чтобы он не смог прийти к вам сегодня. И вот - я здесь. - Но какого черта... - Дочь моя, я же просил вас! - Хорошо, хорошо. Зачем вам нужна была эта комедия? - Видите ли, граф де Ля Фер часто пьет. А когда напивается, рассказывает о блондинке с лилией на плече, которую он повесил на дереве в своем парке. А тут д"Артаньян говорит о вас. Я сложил два и два, все сошлось. - И все же я не понимаю... - Все очень просто. Я с ранней юности питаю слабость к умным женщинам. К тому же мне нравятся татуировки. Можно взглянуть на вашу?
кардинал/Рауль/Луиза, смещение во времени, стеб - Я скажу ему… - Я сейчас войду и все скажу! - Давно пора было сказать… - Ваше Величество, я... - Ваше Величество, мое доверие к Вам... - Ваше Величество, более так не может продолжаться! - Я не нахожу слов... - Вы всегда были и будете образцом монарха для Ваших подданных, но... - Нет, нужно сформулировать иначе. Тут три фигуры в плащах, нервно расхаживавшие по коридору Лувра, остановились и повернулись друг к другу. - Вы тоже ожидаете аудиенции у короля? - По чести сказать, нет. Я здесь скорее по собственному желанию. - А я - по велению сердца! - Луиза? - Рауль? Вы? тут? - Как? Так, значит, все, что я слышал о вас и короле - правда? - Рауль, умоляю, не обвиняйте меня! Я люблю его всем сердцем! Эта любовь - моя религия и мой тяжкий крест! Вы должны меня понять! - О Луиза! Я навряд ли смогу понять вас. Потому что я люблю вас, как только мужчина может любить женщину. Я отдал бы за вас всю кровь, по капле! Но...я желаю лишь вашего счастья. Идите к нему, я удаляюсь... Третья фигура в черном плаще, из-под которого виднелся край алого платья, молча выслушав бред влюбленных, пожала плечами и попыталась незаметно проскользнуть в приемную. Рауль, заметив это движение, загородил проход и воскликнул: - Стойте, сударыня! Кто бы вы ни были, вы не пройдете! Я понимаю, что вы очень спешить (в эти слова виконт попытался вложить весь отпущенный ему Богом малый запас сарказма) к такому кавалеру, как Его Величество, но... первой пройдет эта дама, - и он указал на трепещущую Луизу. - Послушайте, молодой человек, - устало сказала "незнакомка", снимая капюшон, - я понимаю, что у этой дамы очень спешное дело к Его Величеству, но уверяю вас, когда речь идет о возможной войне, кардинал имеет право пройти первым... И кардинал Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье, решительно отстранив Бражелона, прошел в приемную короля.
Ришелье/Жюссак, стеб - Вы снова дуетесь. Это непереносимо! - ... - Это неприлично! - ... - Это, наконец, смешно! - ... - Ну хорошо. Что опять не так? - ... - Вы знаете, что Сен-Мар увлекся госпожой Делорм? Что король от этого страшно захандрил? А ведь он уже пять месяцев пытается завоевать Артуа! И, как назло, именно когда он осаждал Аррас, ему доложили о связи Сен-Мара и Марион. Мы могли потерять все завоеванное! Кто-то же должен был спасти отечество! Именно поэтому я пригласил госпожу Делорм к себе и поговорил с ней в беседке до полуночи. Но это было ради блага государства! - ... - Как вам не стыдно, Анри. Граф Рошфор - ваш друг, вы не раз сражались бок о бок! Он вчера вернулся из очень важной поездки, выполнил сверхсекретное задание, сделал восемьдесят миль без передышки, очень устал. Я вынужден был уступить ему свои покои, а после визита Марион зашел к нему, узнать, как он себя чувствует. - ... - Между прочим, д"Артаньян теперь ваш брат по оружию и мой преданный слуга. Ведь лейтенантом мушкетеров его сделал именно я! Ночью он нес караул в коридорах Лувра, и я, выйдя от Рошфора и собираясь вернуться в Пале-Кардиналь, остановился, чтобы поговорить с молодым человеком и узнать, нет ли у него каких-либо затруднений или просьб. У него было ко мне несколько вопросов, и... Анри, что вы делаете?
*отплевываясь* - Черт возьми, ваше высокопреосвященство, сколько интересного можно узнать, всего-навсего полоща больной зуб!
заказ - что-нибудь про Жюссака. Ну...я приплюсовал Рошфора) Двое в платье одинакового фиолетового цвета столкнулись в приемной кардинала Ришелье. Первым дар речи обрел тот, кто казался старше. - Нет, это невообразимо. Какова наглость, а? - Простите, я ослышался? - запальчиво поинтересовался второй. - Нети, милейший, вы услышали, я надеюсь, именно то, что я хотел сказать. - Но позвольте! - Не позволю! - В чем заключаются ваши претензии? - В том, милостивый государь, что какой-то желторотый гвардеец позволяет себе... - Сударь, я, быть может, и недавно в Париже... - Довольно! Сейчас же снимайте этот чертов костюм! - Погодите... Вы сказали "сейчас же"? Что, прямо в кардинальской приемной? Оба спрощика недоуменно взглянули друг нга друга, потом фыркнули и наконец искренне расхохотались. - Клянусь святым Георгием, моим покровителем! - вытирая выступившие от смеха слезы вышитым платком, воскликнул тот, кто постарше. - Я и не заметил, что сказал кошмарную двусмысленность! - Зато я имел честь сделать это за вас, - улыбаясь, парировал светловолосый молодой человек, не убирая, однако, руки с эфеса шпаги, за который он схватился сразу, как увидел недружелюбные намерения незнакомца. - Ну, так, - весело сказал его соперник. - Оставьте эту воинственную позу. Нам подобает быть более чем братьями, раз уж мы оба служим его высокопреосвященству. Я граф Рошфор. - Анри де Жюссак, к вашим услугам, -поклонился молодой человек. - Весьма рад знакомству. Вот что, - добавил граф, приятельски хлопнув Жюссака по плечу, - я знаю неподалеку отличную харчевню. Не составите компанию? - С радостью, но... - Кошелек у только что прибывших в Париж всегда пуст, прервал его граф, - сегодня приглашаю я. * * * Кардинал отвел утомленные глаза от документов и с легкой улыбкой посмотрел в окно на хохочущих Рошфора и Жюссака. "Это может стать началом хорошей дружбы", - подумал Ришелье. Голос Ефима Копеляна за кадром: "Кардинал Ришелье не знал, что через триста с лишним лет это изречение обессмертит фильм "Касабланка"..."
Риш/Рош. Рошфор сидел за столиком в неприметном трактире на окраине Лондона и мрачно потягивал пиво. Уже три месяца прошло с тех пор, как по приказу кардинала он находился в Лондоне, организовывая операции по перехвату транспортов с оружием и провиантом для осажденной Ля-Рошели. За это время он так и не привык к этой чопорной стране с ее варварскими обычаями, постоянной промозглой сыростью и отвратительной кухней. - Красавчик, а почему грустим? - плюхнулась за его столик расфуфыренная выпившая девица. - Хочешь, развлеку? - Не стОит, - холодно ответил Рошфор. - Нет, мне тебя жааалко, - протянула девица. - Хочешь, стихи прочту? Свои, ты не сомневайся! - О! - вдруг воскликнул Рошфор, тыча пальцем в сторону двери. Девица вытаращилась в указанном направлении, но, ничего интересного там не обнаружив, повернулась к Рошфору...и не увидела его. Девица обиженно надула губы, встала, подобрала юбки - к великой радости завсегдатаев трактира - матросов, выше, чем это требовалось, и нетвердым шагом вышла на улицу. Рошфор тут же вылез из пацтала и знаком попросил еще пива. Флегматичный трактирщик принес ему полный бокал, и граф снова начал медитировать на сучковатую столешницу. Минут через десять он кожей ощутил: в трактире что-то изменилось. Граф поднял глаза и сразу же все понял. Напротив, через два столика, за бокалом пива сидел высокий худой человек в черном плаще и надвинутой на глаза шляпе. Словом, замаскирован до неузнаваемости. Но мог ли не узнать его Рошфор! Граф сидел и умиленно смотрел, как сидит и умиленно смотрит на него Ришелье. Этот обмен взглядами продолжался около получаса, после чего кардинал поздозвал трактирщика, расплатился с ним и вышел в туман. Мир опустел для Рошфора. он пересел за столик, за которым только что сидел Ришелье, и чуть было не потребовал рому, но вспомнил, что ему в ночь еще провожать три транспорта, подпер щеку рукой и загляделся в мутное оконце. ...Он еще не знал, что до падения Ля-Рошели оставался всего месяц...
Отправлено: 10.01.07 14:37. Заголовок: Н.А. Харин "Снова три мушкетера"
Сегодня нашел в сети произведение Н.А. Харина "Снова три мушкетера". Сначала подумал, что это очередной дешевенький фанфик, затем начал читать - понравилось. Прочитать можно здесь.
Отправлено: 18.12.07 02:12. Заголовок: Найдено в старинных ..
Найдено в старинных темах...
Автор перевода - Луи Оффен.
Название: Искупление грехов Фандом: «Три мушкетёра» А.Дюма-отца Автор: debchan Ссылка на оригинал: http://www.squidge.org/~p...ers/ViceAndRedemption.htm Переводчик: Louis Offen Дата: 1999.09.24 Рейтинг: NC17 за некоторую долю секса (переводчик поставил бы самое большее R) Disclaimer: Всё уже украдено до нас (автор заявляет, что это «не его») Сюжет: Действие происходит вскоре после событий фильма «Четыре мушкетёра». Влияние некоторых событий, касающихся миледи де Винтер, на Атоса.
Замечание автора: небечено и написано, в общем-то, во время перерыва на обед, поэтому в любых ошибках прошу винить голод. Да, и не путайте это с Диснеевской версией. А если вы не видели версию Ричарда Льюиса с Майклом Йорком, Оливером Ридом (Атос) и Ричардом Чемберленом (Арамис), то сделайте себе приятное и посмотрите. Спойлеры: довольно смутные намёки на оба фильма Перевод браконьерский
Увы, человеческие пороки, даже самые ужасные, какие мы можем себе представить, заключают в себе подтверждение (пусть даже только в их вечном преумножении) стремления человека к вечности; но это стремление часто выбирает ложный путь… Я уверен, что причина, стоящая за всеми преступными излишествами, лежит именно в этом искажённом понимании вечности… Шарль Бодлер
Это случается только тогда, когда он особенно печален. Я наблюдаю за ним, сидящим в одиночестве в углу комнаты и погружённым в раздумья, и почти наверняка знаю, когда он даёт ненависти к самому себе вызревать, кипеть и отравлять его до тех пор, пока та не найдёт себе выход или не уничтожит его. И тогда он приходит ко мне. Чтобы расслабиться, чтоб забыться, или просто в качестве ещё одного шага на пути саморазрушения. Скорее всего, по всем этим причинам.
Я не был удивлён, когда, проснувшись, обнаружил его рядом с собой, уже стягивающего с меня штаны; он всматривался в моё лицо безумными потемневшими глазами и ждал, когда я начну сопротивляться. Последняя неделя была для него ужасной, наверное, самой кошмарной в его жизни, даже хуже тех дней, когда он потерял честь и невинность.
Я кивнул, точно так же, как и в первый раз, когда он посмотрел на меня с безмолвным вопросом, и молча помог ему раздеть меня, покуда одежда не была отброшена в сторону; и вот он уже был глубоко во мне.
Он берёт меня точно так же, как сражается: с сосредоточенной страстностью. Мне кажется, в нём всегда живёт какая-то холодная, отдельная часть сознания, которая с саркастическим удовольствием наблюдает за движениями его тела. Вероятно, это как-то связано с тяжёлым бременем печали, которое он переносит; не думаю, чтобы он был готов позволить себе хотя бы один миг чистой радости и счастья. В его юморе всегда чувствуется привкус насмешки, и он поддаётся своим немногочисленным слабостям только если уверен, что они обеспечат ему проклятие. Как сейчас.
Его лицо сохраняет то же выражение, что бывает у него на поле боя. Мужественные, красивые черты его лица делаются резче, грубее, полные губы искривляются в рычании, и я задаюсь вопросом, собирается ли он ударить меня или прололжит трахать? Его нрав, в лучшие времена изменчивый и легко воспламеняющийся, в последнее время стал стремительным и резким, как фехтование. Даже юноша, к которому он так снисходителен, не защищён от этого.
И теперь, когда он яростно вбивается в меня, его тёмные глаза внезапно распахиваются. Я оказываюсь пригвозжённым к месту его мрачным взглядом и вижу его всего: всю тоску, надежду, отвращение к самому себе и удовольствие,– и я знаю: если бы он догадывался, что его глаза выражают в этот момент, он никогда больше не пришёл бы ко мне.
Он тяжело дышит и вздрагивает, почувствовав моё освобождение, и издаёт невнятный звук, который мог бы означать моё имя. На короткое мгновение он опускает лоб мне на плечо, потом перекатывается на спину, поспешно пытается придать своей одежде приличный вид и делает движение, чтобы подняться.
«Останься»,- тихо говорю я тоном, которым успокаивают нервную лошадь. «Хотя бы ненадолго»,- продолжаю я, не произнося слово «пожалуйста», так как одно это слово, подразумевающее взаимную ответственность и уступки, заставило бы его сбежать быстрее, чем визит кардинала.
Тем не менее, он слышит его, в задумчивости склоняет голову на бок и медленно откидывается обратно на кровать. В конце концов, не то, чтобы мы четверо не валились после беспутных ночей в одну кровать, подобно выводку щенков. Но тогда мы, конечно, просто спали сном совершенно опьянённых собственной распущенностью людей, только что весело проведших время в обществе друг друга и нескольких тавернных шлюх.
«Не ожидал, что ты будешь дома этой ночью»,- его голос, и без того всегда тихий, почти не слышен.
«Но где же ещё я мог быть?» Я потянулся, застегнул собственную одежду и накрыл нас обоих лоскутным одеялом.
«Остальные где-то празднуют. Я думал, ты будешь с ними. Или у какой-нибудь своей юной госпожи.»
«Слово «госпожа» предполагает некоторую степень зависимости. Я же не полагаюсь ни на чьё покровительство и стол, кроме своих собственных, милостливый госудать.»
«Любовницы.»
«Возможно. Однако, это слово предполагает некоторую степень чувства, в чём я никак не могу ручаться.»
«Семантика. Тогда как же ты их называешь?»
Я безмолвно удивляюсь, почему он, практически никогда не спрашивающий ни о чём личном, вдруг затронул подобную тему для разговора, и как мне следует отвечать.
«Шлюхами»,- искренне говорю я. «Тёплые тела, разгоняюшие ночной холод. Мимолётное развлечение, удовольствие вроде кружки пива или хорошо прожаренного цыплёнка; быстро используемое и доставляющее приятность, а затем легко забываемое до тех пор, пока опять не проголодаешься или испытаешь жажду. Все они не более «мои», чем пиво или цыплёнок.»
Он глубоко вдохнул и резким движением потёр переносицу. «Почему?»,- хрипло спросил он наконец.
Я пристроился поближе и положил голову ему на плечо, тем более что он забрал мою подушку.
«Не знаю. Вероятно, потому, что, в отличие от нашего юного щеночка, мне не нужно считать себя влюблённым, чтобы предаваться радостям плоти.»
«Почему?»,- спросил он вторично более жёстким тоном.
И, конечно же, я знал, о чём он спрашивает, ещё в первый раз. Почему я пускал его в свою постель? Почему я позволял ему брать меня, как женщину? Почему я, человек, который планировал вступить в святой монашеский орден, давал использовать себя в такой манере, которая несомненно отметила бы меня для вечного проклятия? Возможно даже, почему мне это нравилось?
«Потому что ты мой друг»,- мягко ответил я, зная, что нарушение нашего молчания по этому поводу скорее всего будет означать конец всему. В холодном свете дня проще притворяться, что ничего нет, легче забывать об этом в компании других; необходимо, чтобы это никогда не обсуждалось, иначе отрицаемое станет реальностью. Однако это было его решением – начать всё, и так же должно быть его решением закончить, если он так хочет.
Отправлено: 18.12.07 02:15. Заголовок: «Потому что ты мой т..
«Потому что ты мой товарищ, мой брат. Потому что ты спасал мою жизнь, а я – твою. Потому что я поддерживал твою голову, когда ты болел, а ты перевязывал мои раны, когда я истекал кровью. Потому что мне нужно лишь взглянуть на тебя, чтобы понять твоё мнение, а тебе хватает одного движения моих глаз, чтобы узнать ответ, и в бою, и в постели. Потому что я хочу этого.»
Щекой я чувствовал его жёсткое плечо и услышал, как он с трудом проглотил комок в горле.
«Атос»,- пошептал я. «Любой из нас умрёт за остальных. А это»,- я указал на кровать,- «довольно несущественно по сравнению с тем.»
«Так ли?»,- он передвинулся и, покачав головой, пробормотал в темноту,- «Стали бы они, если б знали?»
«Об этом или о ней?»,- я проигнорировал его опасно напрягшиеся мускулы и невозмутимо продолжил.– «Ни то, ни другое не важно. Неужели ты думаешь, что у тебя одного есть прошлое? И тайна? Единственный, кто держит твоё прошлое против тебя – это ты, Атос. Ты был молод, был мальчишкой со старомодными представлениями о чести, обманутый красивой женщиной и собственной слепой любовью. Дай прошлому умереть. Разьве ты недостаточно долго наказывал этого мальчишку? Перестань презирать его; прости и его, и себя. Бог уже простил.»
«Я не верю в Бога.»
«Конечно, ты веришь. Зачем же ещё ты так стараешься, чтобы Он наказал тебя?»
Он не отвечает, и я сомневаюсь, не заснул ли он, пока не чувствую, как его рука несмело обвивает меня и притягиват поближе. Он выдыхает и медленно расслабляется подо мной, поворачивая голову так, чтобы мой лоб упирался ему в щёку.
«Арамис. Я не думаю о тебе так»,- шепчет он тусклым от приближающегося сна голосом.
О. Внезапно я понимаю его вопросы до этого. Сознательно безмятежным тоном я говорю,- «Раз я успокоен насчёт собственной несравнимости с обедом из цыплёнка, то должен признаться, что я не против термина «любовник» применительно к самому себе.»
«Да»,- серьёзно соглашается он.
«Товарищи по оружию?»,- предлагаю я и чувствую его улыбку, но не могу изобразить улыбку в ответ. Возможно, думаю я, уже проваливаясь в дремоту, возможно, это конец. Это похоже и на конец, и на начало. Мы ещё посмотрим, что приподнесёт нам Господь.
Фандом: «Опасные связи» Шодерло де Лакло Написано для SJ Kasabi на Yuletide 2004 Challenge Ссылка на оригинал: http://www.yuletidetreasu.../archive/8/goldsteel.html Автор: Azrhiaz Переводчик: Louis Offen Перевод браконьерский. Пейринг: сомнительный Рейтинг: R (хотя это, вообще-то, сильно сказано)
Отправлено: 18.12.07 02:21. Заголовок: В струении одежд мер..
В струении одежд мерцающих ее, В скольжении шагов - тугое колебанье Танцующей змеи, когда факир свое Священное над ней бормочет заклинанье.
Бесстрастию песков и бирюзы пустынь Она сродни - что им и люди, и страданья? Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь, Она плывет из рук, холодное созданье.
Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз. И в странном, неживом и баснословном мире, Где сфинкс и серафим сливаются в эфире,
Где излучают свет сталь, золото, алмаз, Горит сквозь тьму времен ненужною звездою Бесплодной женщины величье ледяное.
-- Бодлер
Кожа госпожи де Турвель такого редкостного сорта, что это невольно раздражает маркизу. Её особое свечение нельзя отнести за счёт дроблёного жемчуга, перетёртого в пудру для лица, или густой маски свинцовых белил. Хотя день не по сезону тёплый, маркиза продолжает цедить горячий noir chinois1 чай, расположившись, как на троне, на «диване для двоих2», и милостливо улыбаться, игнорируя липкие дорожки медленно сползающих спине капель пота. Когда она поднимает чашку, свет насквозь пронизывает тонкий, как бумага, фарфор, и крошечные розы, нарисованные на нём, – плод кропотливого труда преданного своему делу художника, сражавшегося с кисточками размером не более штриховального пера, – кажется, слишком живо напоминают розы, цветущие на щёчках госпожи де Турвель. Маркиза отмечает это с тщательно скрытой неприязнью и отставляет чашку в сторону.
На диване напротив госпожа де Розмонд обмахивается пёстрым веером и треплется о плачевном состоянии дел в деревне. Маркизу, конечно, вряд ли хоть сколько-нибудь интересует, голодают эти презренные разбойники или нет, но время от времени она приподнимает бровь и вставляет сочувственное замечание. С тех пор как по воле своего кузена она оказалась заброшенной в замок госпожи де Розмонд, маркизу непрестанно привлекала мысль завязать интригу, способную вызвать её обратно в Париж. В самом деле, она дошла уже до того, что начала взвешивать «за» и «против» возможности вывиха лодыжки (не безупречного, но вполне сносного предлога настоять на необходимости постельного режима).
И вот, две ночи назад, она наконец дождалась своего часа. Момент – только один момент – в гостиной. Госпожа де Воланж и Сесиль были приглашены на вечер. Маркиза уже около четверти часа временила с уходом наверх; она раздумывала, появится ли вообще Вальмон в этот вечер, и мысль о том, что он, возможно, дожидается её ухода, только подстёгивала маркизу. Итак, она ждала, изображая сонное безделье, и из-под полуприкрытых ресниц наблюдала за госпожой де Турвель. Длинные пальцы той разматывали катушки с лентами, так что тонкая тесьма становилась почти невидимой в неярком свете лампад, и растягивали их силками для бабочек в лесу булавок, утыкавших подушку на её коленях. Если госпожа де Турвель и заметила, что на неё смотрят, она ничем этого не показала и выглядела всё так же поглощённой работой.
Эта неизменяющаяся картина уже начала надоедать маркизе, когда дверь отворилась и вошёл Вальмон. Её глаза метнулись на виконта, стараясь перехватить его взгляд, – Я присматривала за твоей кисочкой, виконт, – и в этом взгляде она обнаружила хорошо знакомый блеск. Чудесный вечер для игры, не правда ли?
Но только до тех пор, пока взгляд виконта не скользнул на госпожу де Турвель, вовсе уже не следившую за своими катушками. На её лице легко читалось величайшее восхищение, – ребёнок, подумала маркиза, могла бы скрыть это и получше. Но ничего неожиданного в этом не было. В конце концов, Вальмон был одним из лучших в своём деле.
Но восхищение, уловленное глазами Вальмона и их наполнившее, - как с ужасом заметила маркиза, - отразилось обратно. Вальмон смотрел на госпожу де Турвель, как мужчина мог бы смотреть на ангела, и маркиза знала, что притворство здесь не при чём. Это открытие до сих пор колет её, как торчащий обрубок треснувшего в корсете китового уса, угрожающего впиться ещё глубже между рёбер.
Пока в воздухе монотонно гудит тяжёлая, как обленившийся трутень, речь госпожи де Розмонд, маркиза возвращается к реальности. Может, поскользнуться украдкой на парадной лестнице, думает маркиза, достаточно близко к земле, и так, чтобы ухватиться за перила, – но тут госпожа де Розмонд произносит нечто со значительно большим энтузиазмом:
- Я думаю посетить субботний бал-маскарад у герцогини де Фушон. Это должно стать прекрасным развлечением.
- Она, кажется, только на днях решила его устроить? - спрашивает госпожа де Турвель, и её глаза озаряются восторгом. Маркиза могла бы счесть её слишком безжизненной для умения получать удовольствие от маскарадов, но, похоже, госпожа де Турвель полна сюрпризов.
Впрочем, как и маркиза.
- Очаровательно. Я слышала, что в замке живёт итальянец, Бочерини. Вероятно, он будет играть? - слегка поджавшиеся губы госпожи де Розмонд становятся лучшим вознаграждением; все знают об интрижке между Бочерини и герцогом де Фушоном. - Говорят, он за поразительно короткий срок сумел овладеть… техникой игры на скрипке.
Веер делает очередной взмах. - Я бы не рассчитывала на это, дорогая. В конце концов, это не Париж. Наши развлечения могут показаться довольно провинциальными на ваш вкус. На миг госпожа де Турвель встречается взглядом с маркизой и затем снова с кротким видом опускает глаза.
- О, нет, я не могу и подумать, чтобы пропустить его, - говорит маркиза с ослепительной улыбкой. - Я нахожу, что деревня та-ак освежает.
Она говорит это совершенно искренне.
Позже в тот же вечер, завершившийся черезмерно обильным обедом (вырезка en papillote3), на котором остро чувствовалось отсутствие Вальмона, маркиза случайно встречает того в проходе – она покидает салон, он направляется туда.
- Здравствуйте, виконт. Я уже думала, что мы будем лишены вашей компании этим вечером. Вероятно, охота?
Вальмон довольно улыбается, и маркиза припоминает прежние времена, когда эти мягкие губы изгибались в улыбке для неё. Она поспешно прогоняет подобные воспоминания, опасаясь покраснеть.
- Что же, верно. Охота во владениях госпожи де Робильяк оказалась вполне приятной.
- На вашем месте я бы поостереглась: это место охоты очень популярно. Невозможно предугадать, когда случайный выстрел может вдруг сгубить охотника.
Вальмон придвигается ближе, так близко, что маркиза чувствует аромат лавандово-лимонного одеколона, которым тот пользуется. В тускло освещённой передней его волосы, стянутые сзади коричневой лентой, кажутся ещё темнее, чем обычно. Вальмон всегда больше нравился маркизе без парика; она отрешённо задумывается, солидарна ли с ней в этом вопросе госпожа де Турвель.
- Я всегда осторожен, - говорит Вальмон. - Это признак превосходного охотника, в конце концов. Он проводит пальцем вдоль самого края декольте маркизы, посылая по её телу волну лёгкой дрожи. - Я слышал, будет бал. Как я понимаю, вы на нём появитесь?
- Почему бы и нет? Все эти напыщеные идиоты, нацепившие маски и воображающие, что это придаст им новизны. Разве я могу отказаться?
Вальмон снова улыбается. - О да, действительно. Я тоже приду. Сегодня ночью я намерен просить госпожу де Турвель составить мне компанию на балу. Только представьте себе: вместе, на публике. И никто не будет знать.
Воспоминание о волнении госпожи де Турвель при упоминании бала вспыхивает в сознании маркизы, но она отметает его в сторону. - Она ни за что не согласится на это, виконт.
- О, а я думаю, согласится, - говорит тот, и его взгляд затуманивается. Маркиза знает, что он больше не с ней, а вперёди по коридору, в окутанной сумерками комнате, рядом с блестящим и глупым созданием. - Вы должны простить меня, дорогая. Я не могу заставлять её ждать.
- Упаси господи, - сухо замечает маркиза, но Вальмон уже сделал несколько шагов дальше, и она не знает, услышал он или нет.
Она продолжает путь в свою комнату; на середине лестницы кладёт руку на мраморную колонну, выступающую из перил, и чувствует смутное тепло вместо ожидаемой прохлады камня. Кто-то оставил там пару тончайших белых лайковых перчаток, и маркиза на минуту останавливается, чтобы их примерить. Идея возникает сама собой, разрастается, как сорные побеги, и когда рука маркизы проскальзывает в перчатку, формируется окончательно. Рука в перчатке могла бы быть чьей угодно рукой: без крошечного шрама на указательном пальце, где она в тринадцать лет порезалась о разбитый флакон духов; без тусклых, отполированных до блеска полумесяцев ногтей. Белые лайковые перчатки, обтягивающие и непроницаемые. Годные для абсолютно чьей угодно руки.
Радостный смех маркизы эхом отдаётся по холлу, пока она поднимается на последний этаж.
На следующий день несложно догадаться, что госпожа де Турвель всё же посетит бал. Обед накрыт на свежем воздухе. Маркиза меланхолично ест омлет, скорее развозя его по тарелке; гораздо большее нетерпение проявляет госпожа де Турвель, ведущая с госпожой де Воланж оживлённый разговор о новейшей contredanse4. Вальмон сидит на приличном расстоянии от госпожи де Турвель и только изредка вставляет предельно корректные комментарии о новом скандальном вальсе из Венеции. Но маркиза знает его достаточно хорошо и ясно читает на его лице победу. Она будет его сопровождать.
Маркиза просит простить её и, ссылаясь на головную боль, удаляется в свою комнату. Секретер из орехового дерева весь засыпан рукописями; маркиза вынимает чистый лист и наполняет серебряную чернильницу. Она довольна своей предусмотрительностью, подсказавшей ей когда-то избавить Вальмона от одного из писем госпожи де Турвель. Теперь она его разворачивает, изучает чуть наклонный каллиграфический почерк и начинает писать.
Дорогой –
Я не могу пойти на бал. Прошу Вас понять меня: я получила известие, что в воскресенье возвращается мой муж, и мне нужно встретить его в Париже. Но я если я не увижу Вас, я умру. Приезжайте в Париж в отель «Де Вилль»; я закажу там лёгкий ужин и уйду в свою комнату. Было бы лучше всего, если бы Вы не появлялись раньше девяти часов. Я оставляю вам записку с консьержем.
Ваша, г-жа де Т.
Маркиза критически оценивает полученный результат: вне всяких сомнений, он вполне способен выдержать проверку. Как и во всём прочем, маркиза непревзойдённа в фальсификации.
Потом она принимается за второе письмо, что оказывается гораздо более лёгкой задачей. В конечном счёте, она уже давно выучила наизусть особенности письма Вальмона.
********** noir chinois1 – (фр.) чёрный китайский «диван для двоих2» - the love seat en papillote3 – (фр.) в промасленной бумаге contredanse4 – (фр.) кадриль **********
Отправлено: 18.12.07 02:22. Заголовок: Танцевальная зала у ..
Танцевальная зала у герцогини де Фушон выполнена во впечатляюще изысканном стиле. Маркиза обращает внимание на занавеси, подвязанные по самой последней моде. Это вполне закономерно: герцогиня может позволить себе несколько большее, чем просто делать вид, будто она в Париже.
Собралась порядочная толпа; много женщин в светло-вишнёвых, лиловых и блёкло-фиолетовых шелках с кружевами и блестящих в свете сотен свечей масках. Маркиза потихоньку переминается с ноги на ногу, привыкая к новой роли. Это превосходно - быть свободной от корсета и стесняющего кринолина, но повязка вокруг груди доставляет взамен неожиданное новое неудобство, так же, как и душная маска, закрывающая всё лицо. Совсем другое дело - костюм, в последнюю минуту приобретённый у парижского портного за гораздо большие деньги, чем это было принято обычно. Золотой шёлк, расшитый экзотическими птицами той же расцветки, однотонно великолепен. Ещё раньше, прежде чем надеть перчатки, маркиза разгладила мягкие складки камзола, - это красивая вещь, а маркиза большая ценительница красивых вещей.
Ma chere5,
Ждите меня на балу. Я буду в золотом и в маске Солнца. А Вы нарядитесь звездой, так как Вы для меня и есть звезда: вечная провожатая, озаряющая мой путь. Без Вас я - ничто.
Ваш покорный слуга, Вальмон.
Ждать приходится недолго. Едва Бочерини (узнаваемый несмотря на узкую чёрную маску) дотягивается до виолончели, отклоняя воодушевлённые аплодисменты, маркиза видит её. Госпожа де Турвель ослепительна в платье из серебряных toiles peintes6, расшитых бледно-голубыми звёздами и лунами; её полумаска украшена серебряными же перьями, расходящимися пятью лучами, как у звезды, но оставляющими нижнюю часть лица полностью открытой. Она ловит взгляд маркизы и широко улыбается, и маркиза чувствует дрожь предвкушения. Получится или нет? Маркиза пересекает танцевальный зал, кланяется госпоже де Турвель, беря её нежную ручку в свою, затянутую в перчатку, и делает вид, будто подносит её к жёстким глянцевым губам.
- Сударь, я польщена, - говорит госпожа де Турвель, и её голос кажется особенно молодым и естественным. Маркиза выпрямляется и наклоняет голову в ответ. Бочерини начинает исполнять котильон, и, как два листка, сметённые общим течением, они вливаются в море танцующих.
Маркиза предполагала, что это может оказаться нелёгким делом – вспоминать замысловатые танцевальные движения ведущей партии, однако это труднее, чем она предполагала. Задача, к тому же, осложняется высотой каблуков её туфель с золотыми пряжками, но она рассчитывает, что госпожа де Турвель всё же ничего не заметит. Как обнаружила маркиза, люди редко смотрят на чьи-то ноги.
Как ни странно, всё отлично получается, и при смене фигур маркиза оказывается настолько близко, что чувствует слабое дуновение аромата глицинии от шеи госпожи де Турвель - завораживающе свежего аромата. Маркиза с удивлением осознаёт своё почти безумное желание снять маску и прильнуть к дрожащей жилке на этой шее, вдыхая благоухание влюблённой женщины.
Разумеется, ничего подобного она не делает.
Они завершают котильон, и когда замирает последняя нота, госпожа де Турвель берёт маркизу за руку и увлекает из зала: по галерее, - где их сопровождает затихающий позади шум званого вечера, - в музыкальную комнату, в которой Сесиль проводит столько времени, безжалостно искажая гаммы. В комнате почти совсем темно: она освещена лишь льющимся из высокого окна лунным светом, а свечи уже давно остыли.
- Это было… О, это было чудесно, - выдыхает госпожа де Турвель. - Я никогда не думала, что мне удастся танцевать с Вами. Испарина тонкой поблёскивающей пеленой покрывает её шею и декольтированные плечи, распространяя аромат духов более густыми волнами, и маркиза думает о раскрывающихся цветах. Она снова кланяется в безмолвном согласии со спутницей, и в голосе госпожи де Турвель впервые слышится нотка замешательства.
- Почему вы не хотите мне ответить? Сейчас мы одни. Снимите вашу маску… - и госпожа де Турвель тянется к Солнцу, но маркиза хладнокровно перехватывает её запястья и прижимает молодую женщину спиной к створкам двери.
- Ах. Ах, - говорит госпожа де Турвель и замолкает, когда обтянутый перчаткой палец маркизы обводит контуры её губ, красивых, полных и манящих; маркизе становится интересно, похожи ли они по вкусу на мёд. Прямо за этой мыслью набегает другая: госпожа де Турвель слаба. Так просто поддаётся на обман, и так уязвима для легчайшего прикосновения. Всё это вызывает в маркизе вспышку глубочайшего презрения. Слишком, слишком просто.
Маркиза прижимает палец к губам госпожи де Турвель, призывая к молчанию, затем разворачивает её лицом к стене. Хотя её платье и сшито из довольно тонкой ткани, наслоения нижних юбок умудряются сделать его тяжёлым. Тем не менее, маркизе быстро удаётся подобрать его, - вместе с льняной сорочкой, - открывая воздуху снежно-белую плоть. Госпожа де Турвель пытается изобразить сопротивление, однако не более, чем только изобразить – при первом же прикосновении пальца в перчатке она задыхается и затихает. В музыкальной комнате стоит тишина, нарушаемая только шорохом дыханий и шуршанием ткани. Маркиза не задумывается над своими действиями, - точностью каждого движения она, несомненно, обязана богатому опыту, - и проходит совсем немного времени, прежде чем госпожа де Турвель издаёт приглушённый вскрик раненой птички и сотрясается в её руках.
Госпожа де Турвель лихорадочно быстро поворачивается. Маркиза гладит щёку госпожи – и в этой ласке почти чудится сожаление, однако в том, как она стягивает перчатку, открывая тонкую женственную руку, никакого сожаления нет и в помине. Она снова дотрагивается до щеки молодой женщины, в первый раз чувствуя прекрасную свежую кожу.
- Бесподобно, - говорит она приглушённым маской голосом, и глаза госпожи де Турвель расширяются от ужаса.
- Не прикасайтесь ко мне, - вскрикивает она, отталкивая руку маркизы. - Кто вы?
Маркиза же отступает на достаточное расстояние назад, на случай, если её спутница попытается схватить маску. - Всего лишь рука, управляющая перчаткой, - говорит она с ядовитым удовольствием и преувеличенно-церемонно, на грани издёвки, кланяется, прежде чем развернуться на каблуках и проследовать мимо госпожи де Турвель в холл.
Звук рыданий для слуха маркизы – сладчайшая музыка, какую когда-либо отражали стены музыкальной комнаты.
*******
- Что ты сделала?
Голос Вальмона, влетевшего в малую гостиную7, полон холодной ярости. Маркиза поднимает равнодушный взгляд с круглой булочки, лежащей перед ней на тарелке.
- Пожалуйте, виконт, о чём это вы говорите?
- Ты знаешь, о чём я говорю, - шипит Вальмон, нависая над маркизой. - Отослать меня в дикую, нелепую гонку до Парижа, и в итоге госпожа де Турвель отказывается принять меня этим утром.
- Я уверена, нет ничего, что вы не могли бы преодолеть, - отвечает маркиза. – К тому же, что значит препятствием больше, препятствием меньше на пути настоящей любви? Она отодвигает от себя тарелку, поднимается, проходит мимо Вальмона и останавливается у окна. Снаружи темнеет, небо постепенно приобретает оттенок холодного тусклого металла. Приближается гроза.
- Я в последний раз тебя спрашиваю. Что. Ты. Сделала? - последнее слово выплёвывается с таким выражением, словно у Вальмона у самого появилось ещё не оформившееся подозрение, каким может быть ответ.
- Ничего предосудительного, виконт. Что же, эти последние несколько дней я старалась быть любезной с вашей милой крошкой. Можно даже сказать, я ухаживала за ней в лайковых перчатках, - улыбка, великолепная в своей невинности. - Учтите, я пыталась только предотвратить всяческие затруднения. Ведь вас могли уличить – а это было бы совсем ни к чему. Зато теперь вам остаётся только предъявить свои аргументы и получить вознаграждение.
Маркиза смотрит на виконта, наблюдая на его лице отражение борьбы логики с уже поостывшей яростью, и понимает, что этот раунд выигран ею.
- Отлично. Но я не желаю, чтобы она страдала. У неё такая… изумительная порядочность, - говорит Вальмон, и его мысли уже где-то далеко, совершенно не с маркизой, что отзывается жестокой болью в её сердце. Не подавая вида, она немного распрямляется.
- Если это всё, виконт, боюсь, я должна вас покинуть. У меня назначена встреча с господином Ле Гри: привезли новую партию шляпок; и с меня уже вполне хватит деревенских прелестей.
Вальмон заходит маркизе за спину и говорит, обдавая её ухо тёплым дыханием: - Это не всё, но на остальное у нас всегда найдётся время. И я получу ещё своё вознаграждение.
- Хорошего дня, виконт, - не оборачиваясь, отвечает маркиза, и через мгновение Вальмон уходит; эхо ещё долго доносит стук его каблуков по мраморным плитам. Когда маркиза наверняка уверяется в том, что Вальмон ушёл, она извлекает из-за отворота рукава белую перчатку. Перчатка мягкая, и мягкая настолько, что маркиза выворачивает её наизнанку, поглаживая материал и аккуратные швы. Такая красивая вещь, и такая непрочная.
Маркиза оставляет её на мраморной колонне и идёт дожидаться кареты. Если повезёт, госпожа де Турвель очень скоро спустится в малую гостиную.
Мысль об этом занимает маркизу весь её путь в Париж.
Конец.
ma chere5 – (фр.) моя дорогая toiles peintes6 – (фр.) здесь: цветные лоскуты малая гостиная7 - the morning room
Автор: Gata Blanca Фэндом: «Три мушкетера» А.Дюма Рейтинг: R Категория: слэш. Жанр: трагифарс. Герои: кардинал Ришелье, граф Рошфор, король, королева и др. Комментарий автора: Всесильный кардинал Ришелье, подозревая, что герцог Бекингэм изменяет ему с королевой Франции, вынашивает планы мести. Примечание: Выражаю особую благодарность первым моим читателям - Зосе и Марусе, сделавшим несколько ценных замечаний по тексту.
Кто, злом владея, зла не причинит, Не пользуясь всей мощью этой власти, Кто двигает других, но, как гранит Неколебим и не подвержен страсти, Тому дарует небо благодать, Земля дары приносит дорогие. Ему дано величьем обладать, А чтить величье призваны другие. Лелеет лето лучший свой цветок, Хоть сам он по себе цветет и вянет. Но если в нем приют нашел порок, Любой сорняк его достойней станет. Чертополох нам слаще и милей Растленных роз, отравленных лилей. У.Шекспир Сонет 94
* * *
Черный кот на руках его высокопреосвященства сердито чихнул. Он терпеть не мог графа Рошфора – кружевного, напомаженного, благоухавшего мускусом и еще какой-то ароматной дрянью, от которой у бедного кота чесалось в носу и хотелось, презрев солидные манеры, подпрыгнуть и украсить нарумяненные графские щеки полудюжиной великолепных царапин.
– Мне донесли, – сказал Ришелье, – что прошлой ночью герцог Бекингэм тайно посещал Лувр и ушел оттуда, унося с собою под плащом дар королевы – алмазные подвески количеством двенадцать штук, кстати, подаренные ей королем.
Рошфор презрительно наморщил нос: фи, как глупы эти женщины! Зачем дарить побрякушки, когда гораздо приятнее дарить ласки?
– Вы поедете в Англию, – продолжал кардинал, почесывая за ухом беспрерывно чихавшего кота, – и привезете мне два подвеска из этих двенадцати. Как вы их достанете, меня не касается. Через две недели в Лувре бал, их величества изволят танцевать Мерлезонский балет. Вы должны вернуться к этому времени. А теперь – ступайте!
Граф склонился к руке его высокопреосвященства.
«Предатель Бекингэм! – с ревнивой обидой думал кардинал. – Предатель и глупец! Он вообразил, что можно водить за нос меня, Армана Жана дю Плесси де Ришелье! Сначала, не скрою, мне пришлась по душе его затея приударить для отвода глаз за королевой, но в прошлый свой приезд в Париж изменник провел у нее целую ночь и только четверть часа со мною, а в этот раз и вовсе сделал вид, будто не покидал Лондона!.. Подобное коварство невозможно оставить безнаказанным…»
Отвлекшись от размышлений, кардинал вдруг почувствовал, что граф Рошфор, целуя ему руку, уже добрался до самого локтя и крадется губами выше.
– Подите прочь, граф, вы слишком фамильярны, – брезгливо оттолкнул его Ришелье, а кот, переместившись на кардинальское плечо, издал злобное шипение.
* * *
В знаменитом Мерлезонском балете было шестнадцать выходов. Разодетые в пух и прах придворные, уступая роскошью нарядов только королю и королеве, проделывали под звуки скрипок чинные па. Его высокопреосвященство, едва подавляя нетерпение, созерцал сие пышное действо, спрятавшись за портьерой в одной из лож.
Рошфор привез подвески три дня назад, и кардинал мог тогда же отдать их королю, но изощренно-мстительный ум подсказал ему дождаться праздничного часа, чтобы падение женщины, отнявшей у него любовь ветреного красавца Бекингэма, произошло на глазах у всего двора. Уличение в измене, развод и ссылка в отдаленный монастырь, куда англичанину вовек не добраться. Ее легкомысленному величеству не помогут ни брат, испанский король, ни вся их Габсбургская свора, которая жаждет оттяпать от европейского пирога кусок пожирнее.
Вместо вознаграждения в золотой монете Рошфор испросил месяц отпуска якобы для поправки здоровья, подорванного путешествием в сырую Англию, а при прощании не делал попыток облобызать кардинальский локоть. «Наверное, очередной роман с каким-нибудь красавчиком из полка де Тревиля, – презрительно подумал Ришелье. – Этому распутнику Рошфору неведомы муки настоящей страсти, он порхает от любовника к любовнику, словно бабочка по цветочному полю… Но неужели я завидую ему? Нет, кто не способен познать разочарования, тому не дано вкусить и сладости мести!..»
Когда балет закончился, кардинал с дьявольскою улыбкой на тонких губах приблизился к их величествам и жестом фокусника извлек из складок своей парадной сутаны маленькую бархатную коробочку.
– Что это? – надменно осведомился король.
– Сувенир из Англии, ваше величество, – все с той же злобной ухмылкой ответствовал Ришелье, открывая коробочку, из которой брызнуло радужным алмазным блеском.
– Да ведь это те самые подвески, которые вы, государь, супруг мой, подарили мне, – удивилась королева, – а потом изволили отобрать, пообещав взамен другой подарок… Вы возвращаете их мне теперь, но почему руками его высокопреосвященства, и почему только два? Где остальные десять?
– Их пересчитывает в Лондоне герцог Бекингэм, ваше величество, – ехидно изрек кардинал, – недоумевая, куда подевались те два, с которыми вместе они составляли дюжину.
– Как, Луи! – воскликнула потрясенная королева. – Вы отняли у меня эти чудесные подвески, чтобы подарить их какому-то Бекингэму?! Так-то вы уважаете вашу супругу?!
И она удалилась, внешне исполненная царственного негодования, но ликуя в душе, что теперь у нее появился замечательный повод пожаловаться брату, испанскому королю, и попросить того побряцать оружием на южных границах Франции.
Король изменился в лице.
– Доколе, – возопил он в приступе сильнейшего гнева, – доколе, Ришелье, вы будете совать ваш любопытный нос в мою личную жизнь?! Какое вам дело до того, кому я дарю подарки?! Занимайтесь вашими политическими интригами, а мне позвольте жить так, как я хочу!
– Ваше величество, – пролепетал кардинал, не менее потрясенный. – Вы… вы… изменили Франции с ее злейшим врагом?
– Франция – это я! – стукнул Людовик себя кулаком в грудь, и толпа придворных, втайне ненавидевших всесильного и вездесущего Ришелье, дружно зааплодировала королю. – А вы, – истерически крикнул он кардиналу, – вы – мерзкий поп, который завтра же, нет – сегодня же! – уберется в свой Люсон читать проповеди деревенским прихожанам и дописывать никому не нужную трагедию «Мирам»!!!
Толпа придворных взорвалась бурей аплодисментов.
* * *
«Этот венценосный болван ни в грош не ставит меня, Армана Жана дю Плесси де Ришелье! У него есть корона, но нет головы!»
Разжалованный министр, кипя от возмущения, отшвырнул кота, собравшегося подремать на толстой рукописи трагедии в пяти актах «Мирам».
«И литературного вкуса тоже нет! Мой «Мирам» – это венец высокой трагедии, с которым не сравнится ни одна жалкая пьеска Софокла или Еврипида!..»
Внезапно двери в кардинальский кабинет распахнулись, пропуская короля – растрепанного, с заплаканным лицом и в криво застегнутом камзоле.
– Негодяй! – бросился он к Ришелье, потрясая кулаками. – Вы убили его, лишили меня единственной отрады!..
Исчерпав этой вспышкой остатки сил, он упал в кресло и разразился горестными рыданьями.
– Бекингэм, мой милый, бедный Бекингэм! – причитал Людовик. – Его заколол кинжалом негодяй Рошфор, состоящий у вас на службе! Говорят, что он убил герцога из ревности, застав его в постели с лордом Винтером, но я не верю этому и никогда не поверю! Бекингэм любил меня, он был верен мне!.. А вы приказали вашему клеврету его убить!
– Бекингэм никому не умел быть верным, ваше величество, – печально вздохнул кардинал, протягивая королю батистовый платок, богато украшенный кружевами и вышивкой, – ни вам, ни мне, ни даже бедняге Рошфору, который, несмотря на все его легконравие, испил, кажется, из чаши страдания и мщения.
Король жалобно всхлипнул, сморкаясь в батистовый платок.
– Я знаю этот вензель, Бекингэм подарил мне шелковый шарфик с таким же точно…
Черный кот, в обиде на хозяина забившийся под кресло, потянул носом: от Людовика пахло не целой парфюмерной лавкой, как от Рошфора, а тонкими приятными духами, игрой в мяч, бильбоке, жареными куропатками и – немного – шпицем королевы, с которым кот подрался в прошлом месяце, а потом затеял любовную возню на зеленой лужайке перед Лувром. Четвероногий фаворит кардинала вспрыгнул на подлокотник кресла и одобрительно потерся ухом о рукав королевского камзола.
– Если подумать, то не все так грустно, ваше величество, – принялся рассуждать вслух Ришелье. – Бекингэм мертв, значит, никто не направит помощь в Ла-Рошель, и взять крепость нам не составит труда. А чтобы Карлу Английскому не пришло в голову обвинять нас в смерти Бекингэма, пошлем ему подсказку…
Кардинал усадил короля за письменный стол, положил перед ним чистый лист бумаги и протянул, обмакнув в чернильницу, перо:
– Пишите, ваше величество: «Брат наш Карл, мы скорбим о гибели вашего министра, павшего от руки пуританского фанатика…»
– Бекингэм!.. Как я его любил!.. – снова всхлипнул король. – Он был таким красивым, таким ласковым…
– …и таким коварным! – скрипнул зубами кардинал. – Но не будем сокрушаться об этом изменнике, ваше величество, нам с вами в любовницы дана власть – дама куда более капризная, хоть и способная доставить ни с чем не сравнимое наслаждение...
* * *
Придворные, которые на злополучном бале в Лувре хлопали громче всех, один за другим отправились в ссылку. Трагедию «Мирам» поставили в королевском театре. Красивая голова графа Рошфора скатилась с плахи в лондонском Тауэре. Габсбурги бряцали оружием по всей Европе.
– Ах, Арман, мне так одиноко и страшно! Не покидайте меня!..
– Я ваш, Луи, до последнего моего вздоха!..
О дальнейшей судьбе алмазных подвесков госпожа История умалчивает.
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 18
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Если же и временный бан не побуждает нарушителя пересмотреть стиль своего поведения, форум Дюмания прощается с ним навсегда.
Если в течение месяца с момента вынесения замечания участник, которому оно было объявлено, демонстрирует лишь миролюбие и уважение к другим обитателям форума, замечание снимается.
)))
(не для слaбонервных) 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума