Форум "Дюмания"

 Отправлено: 18.11.17 17:38. Заголовок: Виконт де Бражелон, или Триста лет спустя

Фэндом: Дюма Александр (отец) "Виконт де Бражелон или Десять лет спустя"; Чуковский Николай «Балтийское небо» (кроссовер)
Основные персонажи: Рауль де Бражелон, Константин Игнатьевич Лунин, Николай Серов и др.
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Драма, Экшн (action), Психология, Философия, AU, Попаданцы, Исторические эпохи, Дружба, Пропущенная сцена
Предупреждения: Насилие, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета

Описание:
Рауль де Бражелон, получивший восемь глубоких ран, истекающий кровью в своей палатке, сжимая в руке локон Луизы де Лавальер и падая с кровати, мгновенно переносится во времени и оказывается в том же самом месте, только на 277 лет позже. В 1940-м году. Оказавшись в руках квалифицированных специалистов двадцатого века, виконт остаётся жив. Теперь ему предстоит выбрать свой путь в этом мире, раздираемом начавшейся Второй Мировой…
Основная задача – заставить Рауля снова захотеть жить!..

Посвящение:
памяти Николая Чуковского и всем, вернувшимся и не вернувшимся из боевых вылетов

Эпиграф:
"— Как д'Артаньян добр, — тотчас же перебил Рауля Атос, — и какое счастье опираться всю свою жизнь на такого друга! Вот чего вам не хватало, Рауль.
— Друга? Это у меня не было друга? — воскликнул молодой человек".
А. Дюма.

Примечания:
(*) - этим значком помечены во всех главах куски текста, взятые из канона и измененные в соответствии с дополнительным персонажем.


Часть первая
Расохинцы

 Отправлено: 25.11.17 11:27. Заголовок: Констанс1 , Рауль - ..

Констанс1 , Рауль - человек наблюдательный. Возможно, он, видя веру людей в Сталина-батюшку, отца родного, царя некоронованного, понимал, что со своим уставом в чужой монастырь лезть не имеет смысла. Он эту подлую машину власти еще не понимает, он не знает еще того народа, к которому попал. Ему близки стали по-настоящему 2-3 человека, вот за них он способен удавить голыми руками. Он видит героизм, выдержку и долготерпение простых людей, но что ими движет - пока не все понимает. Глупо воевать с ветряными мельницами, если не знаешь, какой ветер дует на их крылья.
В характере Атоса - доискиваться причин, не заботясь о следствиях. Рауль мир принимал больше через себя, свое отношение.

 Отправлено: 25.11.17 14:50. Заголовок: Констанс1 , тут мне..

Констанс1 , тут мне муж рассказал, что они в армии стреляли из Макарова на 25 метров по мишени, но в центр мало кто попадал. Пистолет очень легкий и плохо в руке лежал. Илья сострил, что из него только стреляться хорошо, оружие личное. И у них у офицеров было ТТ, револьвер, был Сечкин. Правда, это уже были начальные 60-е и это не были летные части. Может, Макарова и давали, чтоб, в случае плена , застрелиться?

 Отправлено: 26.11.17 22:36. Заголовок: Спасибо, Констанс, з..

Спасибо, Констанс, за мнение! Спасибо, Стела, за ответ!

Стелла, Вы написали прямо моими словами.

Хотя, я должна признаться, что кое-где я условно принимаю, что Рауля удачно "пронесло" мимо неприятных ситуаций, неудобных разговоров и лишних вопросов. Где-то пропустила вопросы, где-то "подогнала" под правильные ответы... Хотя в большинстве случаев я честно постаралась разрешить ситуации, казавшиеся спорными для тех, с кем я делилась своими идеями, начиная писать.
Кроме того, я честно признаю, что в реальности в СССР подобная история просто не могла быть. Не мог француз служить в советской армии. По крайней мере, до открытия второго фронта.
Но мне очень хотелось написать именно эту историю именно в таком виде.

К словам Стеллы могу прибавить только, что Рауль не зря оказался именно в авиации. Авиация была элитой армии. Летчиков берегли. Служа с ними, виконт еще просто не видел ни системы во всей ее красе, ни террора. А как он будет реагировать, когда столкнется "нос к носу", когда это коснется непосредственно его самого - время покажет.

 Отправлено: 26.11.17 22:48. Заголовок: Lumineux , а я вот д..

Lumineux , а я вот думаю ,что французы- летчики полка «» Нормандия«», не были единственными представителями своего народа, служившими в Красной Армии во время ВОВ. Если покопать можно найти и детей бывших членов уже разгромленного к тому времени Сталиным Коминтерна, и французов воевавших в английской и американской армиях. Тема интересная-было бы кому заняться.

 Отправлено: 26.11.17 23:08. Заголовок: Констанс1 , если пам..

Констанс1 , если память не изменяет, сын Долорес Ибаррури погиб смертью храбрых.

 Отправлено: 26.11.17 23:18. Заголовок: Констанс1 пишет: L..

Констанс1 пишет:

цитата:

Lumineux , а я вот думаю ,что французы- летчики полка «» Нормандия«», не были единственными представителями своего народа, служившими в Красной Армии во время ВОВ. Если покопать можно найти и детей бывших членов уже разгромленного к тому времени Сталиным Коминтерна, и французов воевавших в английской и американской армиях. Тема интересная-было бы кому заняться.

Кстати, да, вполне возможно )

 Отправлено: 27.11.17 00:10. Заголовок: Глава двенадцатая. П..

Глава двенадцатая. Первый бой

Кабанков, Байсеитов и Чепелкин уже спали на своих койках в общей спальне, которую лётчики по-морскому называли кубриком.

Накануне Лунин и Бражелон впервые вошли со своими чемоданами в эту спальню. Когда лётчики расселись по своим койкам, как раз две из них остались пустыми.

— Та койка — капитана, — сказал Серов, заметив нерешительность майора и старшины. — Но он ночует обычно на командном пункте, так что можете её занимать.

Рауль оставил возможность Лунину расположиться на указанном месте, а сам прошёл дальше, к противоположной стене, и сел на другую свободную койку.

У изголовья стояла тумбочка, покрытая салфеткой. На тумбочке, на салфетке, блестело круглое зеркальце, лежали сложенные в треугольники письма, стояла фотография, потускневшая, смятая и потом разглаженная, на которой изображена была пожилая женщина в шерстяном платке. Рауль понял, чьи это вещи, чья это койка. Под этой простыней прошлую ночь лежал летчик Никритин. В это зеркальце он смотрелся, это фотография его матери… Рауль разделся, лёг и укрылся простынёй.(*)

И сегодня виконт так же, как и вчера лежал и слушал тихое дыхание товарищей. Он и сам уже задремал, когда вдруг услышал тихий голос Лунина:

— Отчего вы не спите?
— Так, — ответил Серов. — Думаю… Вот мы уже у самого Ленинграда. Больше нельзя отойти ни на шаг,
— У вас есть в Ленинграде кто-нибудь из близких? — спросил Лунин.
— Нет, сейчас никого, — сказал Серов. — Уехала, — прибавил он, и голос его дрогнул от тревоги. — Я пришел на квартиру, а она уехала с детьми…
— Ваши дети? — спросил Лунин.
— Считайте, что мои…(*)

Рауль открыл глаза и повернул голову. Он хотел увидеть лицо Лунина, но не увидел. Койка Серова разделяла их. Коля лежал, положив руки под голову, и жёлтый свет керосиновой лампы блестел в его глазах.

— Я писал в отдел народного образования и спрашивал, куда эвакуировалась одна школа, — сказал Серов. — Сегодня пришел ответ.
— Что ж ответили? – спросил Лунин.
— Пишут, что пока не знают, но как узнают — сообщат.
— Это хорошо, — сказал Лунин.
— Да, хорошо, — согласился Серов неуверенно. Он как будто еще что-то хотел сказать, но не решился. Они помолчали.
— А вы давно женаты? — спросил Лунин.
— Я не женат.
— Не женаты? — удивился Лунин. — Вы же сказали, что у вас дети.
— Это не мои дети, — сказал Серов. — Но всё равно, что мои.(*)

Они замолчали надолго. Рауль подумал, что Лунин уснул, и снова взглянул на Серова. Коля улыбнулся старшине и опять стал смотреть на лампу.

— Не может она любить меня, вот что я думаю… — сказал вдруг Серов очень тихо.
— Почему? — спросил Рауль, чувствуя, что Серову нужно выговориться.
— Она ведь гораздо лучше меня! — сказал Серов.
— Чем же лучше?
— Всем… Например, она знает больше.(*)

Рауль удивлённо повернулся к Серову и уточнил:
— Она лучше вас водит самолёт?
— Это вряд ли, — ответил Коля и тихонько рассмеялся.
— Она знает одно, вы — другое, — сказал Рауль. — И всё-таки, знания определяются движением рассудка, а не движением сердца…

Коля вздохнул, и они опять замолчали. А через минуту услышали голос Лунина. Майор произнёс без всякой, казалось бы, связи с предыдущим:

— Люби кого хочешь. Разве любовь — обязанность? А вот лжи перенести нельзя.
Он отвернулся, зашуршав соломой тюфяка, и закрыл голову одеялом.(*)

«Страдает… — с болью в душе подумал Рауль. — Он всё ещё страдает. Тоже…»

…

В промежутках между нападениями армад немецкая авиация почти непрерывно действовала небольшими группами. То появлялся разведчик, висящий на страшной высоте над Кронштадтом, заметный снизу только по тянущемуся за ним белому следу, то корректировщик низко проползал над передовой, направляя огонь артиллерии, то бомбардировщик осторожно крался между тучами, стараясь неприметно доползти до какой-нибудь важной цели, то появлялся отряд немецких истребителей, стремившихся вызвать на бой рассохинскую шестерку и уничтожить ее. Висеть беспрерывно в воздухе вшестером они не могли, а потому в сравнительно спокойные дни вылетали на барраж парами поочередно. У старта стоял шалашик из еловых веток, и в этом шалашике они дожидались своей очереди.(*)

В этом шалаше вернувшиеся из полёта лётчики шумно и воодушевлённо обсуждали подробности произошедшей схватки или просто делились мыслями, опытом после встреч с врагом. Дни были напряжёнными, практически каждый вылет означал бой. И чем тяжелее были эти бои, тем молчаливее были лётчики. Рауль почти физически чувствовал, как тяжело им сидеть и ждать, не зная, сколько ещё страшных потерь придётся понести эскадрилье…

Наблюдая за рассохинцами, Рауль начал замечать особенные привычки каждого из них. Например, Байсеитов, который через каждые полминуты оглядывался, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь у него за спиной, был самым шумным и говорливым. Он обычно охотнее других делился впечатлениями от схватки, постоянно рассказывал, что видел в бою. Рауль испытывал, глядя на Байсеитова, смутное чувство печали и жалости, и часто замечал, что с такой же жалостью смотрят на него и товарищи.

Рассохин редко заглядывал в шалаш. Обычно сразу после возвращения из полёта, он убегал к техникам или на командный пункт: получать донесения, приказы и решать хозяйственные вопросы эскадрильи. Этот человек был, поистине, неутомимым. Никто лучше него не мог бы справится с таким объёмом постоянной работы, и всем было ясно, что он находится на своём месте, что лучшего командира для эскадрильи не найти!

Глядя вслед торопящемуся Рассохину, Рауль каждый раз невольно вспоминал д’Артаньяна. Нет, капитан эскадрильи вовсе не был похож на друга отца! Нечего было даже сравнивать Рассохина с благородным, статным дворянином, бравым гасконцем – капитаном королевских мушкетёров! Внешность Рассохина была совсем деревенской, крестьянской, широкие скулы, рыжие брови, крупные веснушки на шероховатой коже. Но, наблюдая украдкой за капитаном и отмечая его внимательный насмешливый взгляд, деятельный ум, пылкий характер, грозный, но отходчивый нрав и постоянную душевную боль за судьбу каждого своего подчинённого, за каждого человека в эскадрилье, Рауль волей-неволей вспоминал д’Артаньяна…

Комиссар эскадрильи Кабанков часто уходил на командный пункт вместе в капитаном. Но чаще он оставался в шалаше. Тогда он сидел с планшетом на коленях и писал стихи. Игорь сочинял их в воздухе, во время полёта, во время боя, и записывал, вернувшись на землю. Стихи он размещал в боевых листках, которые вывешивал каждое утро на стене в камбузе. Стихи всегда сопровождались яркими рисунками. Кабанков рисовал красно-синим карандашом, очень быстро и чётко схватывая форму и характер того, что изображал. А изображал он чаще всего сцены проведённых боёв, обычно – моменты победы над врагом, падающие, взрывающиеся, сталкивающиеся друг с другом «мессершмитты». Немецкие самолёты Кабанков рисовал синим цветом, а советские – красным. Рисовал Кабанков и товарищей по эскадрилье, всегда очень похоже, изображал события, произошедшие в течение дня, что-то запоминающееся, что-то смешное.

И пока Кабанков работал – писал и рисовал, - рядом с ним неизменно находился его верный ведомый и друг Юра Чепелкин. Юра обычно наблюдал из-за плеча Кабанкова, подсказывал, напоминал подробности очередной схватки, подавал идеи.

Серов тоже иногда сидел рядом с товарищами, смеялся вместе с ними и обсуждал события дня. Но чаще он выходил из шалаша, ложился на ещё тёплую сентябрьскую траву и смотрел в небо, думая о чём-то своём.

Лунин иногда сидел рядом с ним. Они молчали или переговаривались о чём-то незначительном, улыбались шуткам товарищей. Раулю тоже иногда хотелось просто побыть рядом с ними. Тогда виконт тоже садился на траву и присоединялся к молчаливому обществу этих двоих.

Иногда они играли в шахматы, расставляя доску прямо на траве. Рауль улыбнулся, когда первый раз увидел у лётчиков шахматы. Виконт обрадовался этой древней игре чуть ли не до слёз, как будто старому другу. Рауль всегда с радостью соглашался составить кому-нибудь из товарищей партию и оказалось, что он играл примерно на одном уровне с остальными. Единственным исключением был Юра Чепелкин. У него был несомненный талант, и каждый считал за удачу, если удавалось сыграть с Чепелкиным вничью.

…

Часто они улетали на задание все вместе, вшестером. На земле из всех лётчиков оставался один только старшина Бражелон.

Раньше, в своей прошлой, привычной жизни, будучи далеко от дома виконт де Бражелон постоянно писал письма. Этому занятию Рауль посвящал каждую свободную минуту, каждый томительный ожиданием вечер. Рауль писал отцу. Писал обо всём, что происходило с ним, писал обо всех своих мыслях, переживаниях, надеждах. Писал так часто, как только позволяла его солдатская жизнь. И кроме переписки с отцом виконт вёл ещё одну, трогательную, нежную, милую его сердцу – Рауль писал Луизе. Письма к ней были не менее искренними, чем письма отцу, но они были другими. Рауль оберегал свою любимую от подробностей солдатского быта, боялся испугать её чрезмерно реалистичными описаниями армейской жизни, хотя Луиза заклинала его писать ей обо всём и ничего от неё не утаивать. Рауль писал ей о чувствах, о любви, о тоске разлуки…

Теперь виконту де Бражелону некому было писать. Некому и некуда. В этом мире у него не было дома, не было родного пристанища. Виконт, словно корабль, забывший свою гавань, вечно обречён был скитаться по чужим, неприютным водам океана под названием Жизнь…

Товарищи по эскадрилье относились к виконту очень дружелюбно. Они не понаслышке знали, что такое оказаться далеко от своей семьи, от родных и близких. Они боялись обидеть его даже случайным жестом, старались поддержать словом, улыбкой, взглядом. И виконт чувствовал их отношение к себе и был благодарен этим людям за доброту и тактичность... Но Раулю постоянно казалось, что какая-то невидимая пропасть оделяет его от всех остальных.

Они летали и сражались с врагом своего отечества. Они делали своё дело, как умели, храбро, без раздумий, исполняя приказы, выполняя свою тяжкую работу на этой страшной войне. У них была одна родина, одна цель, одна дружба и одна преданность. А он, виконт де Бражелон, был лишний среди них. У него не было родины, которую нужно было защищать, не было даже самолёта. Он ходил по земле, смотрел с тоской на недавно обретённое небо, которое вновь было потеряно для него, и не знал, суждено ли ему ещё когда-нибудь снова подняться ввысь…

Даже Лунин как будто отдалился, стал каким-то другим, чужим.

Лунин летал с ними, они каждый день бок о бок рисковали жизнью, спасали друг друга. 10 сентября Лунин сбил свой первый самолёт, а 11 сентября – второй. И после этого майор почувствовал себя уже совсем своим среди товарищей, он стал таким же, как они. Эскадрилья стала для майора настоящей боевой семьёй.(*)

Лунин всегда летал в паре с Серовым, и цепь взаимных выручек связала его с Серовым ещё крепче, чем с другими. Рауль чувствовал, что между Луниным и Колей установились особенные отношения. Они никогда много не разговаривали друг с другом, только о чем-то незначительном и обыкновенном, но им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга… В душе виконта всколыхнулось сначала что-то вроде ревности, но, едва заметив это чувство, Рауль усмехнулся и закрыл своё сердце для подобных переживаний.

...

Всё своё время Рауль проводил либо в том же шалаше вместе с лётчиками, либо бродил по кромке лётного поля, ожидая возвращения товарищей из боя. Бывало, что Рауль подходил к техникам, залатывавшим дыры в плоскостях побывавших в боях машин, или копавшихся в моторе.

Но чаще всего Рауль был один. Когда ему становилось совсем невмоготу, он уходил в кубрик, чтобы просто посидеть на своей койке, потосковать и подумать.

Часто Рауль думал о Ленинграде. Он вспоминал этот город, его огромные дома, людей на улицах. Кому из них удалось уехать? Сколько их осталось? Кто из них переживёт войну, бомбы, летящие на них с неба?.. Каждый раз, думая об этом, Рауль внутренне содрогался от масштабов этого бедствия, от грандиозности этой войны, в которую ему самому суждено было попасть по какому-то нелепому, невероятному капризу судьбы.

Размышляя о судьбе, о людях, Рауль снова и снова возвращался к размышлениям о своей собственной жизни, к воспоминаниям…

Снова виконт вспоминал о Луизе. Он сам удивлялся тому, что, несмотря на время, несмотря на всё пережитое, эти воспоминания никак не заглушались в памяти. Напротив, они, как будто, становились ещё ярче и чётче. «А говорят, что время лечит, - с горечью думал Рауль. – Триста лет прошло, а боль только сильнее».

Рауль снова и снова вспоминал их общее детство, юность, то время, когда всё было так просто и понятно, и ничто не сулило беды… Рауль снова видел перед собой чистую, светлую девочку. Только она одна излучала особенную, неповторимую нежность, особенное тепло. Такого тепла и такого внутреннего света виконт не встречал больше никогда и нигде в мире. Именно за эту чистоту и неповторимый блеск её глаз он и любил её! Она была необходима ему вместе с этой своей чистотой и трепетностью, как воздух, как небо…

Странно, ему раньше никогда не приходило в голову, что всё это может понадобиться ещё кому-то, кроме него самого… Скромная внешность Луизы и хромота делали её непривлекательной в глазах людей их круга и воспитания. И Рауль в самой глубине души гордился тем, что только он и смог открыть в этой девушке те сокровища, которые не согласился бы променять ни на самое богатое приданное, ни на самую знатную родословную невесты. За всю историю их любви, у Рауля ни разу не возникло повода для ревности. Он был уверен в том, что его сокровище хранится в надёжном ларце и принадлежит ему одному… О, как он ошибался! Ведь объявился, объявился человек, который тоже разглядел это чудо! Нашёл и украл!

Хотя, почему же украл? Всё это было выдано ему добровольно, выложено к его ногам, подарено от чистого, искреннего сердца!

«О!.. – вновь простонал Рауль, в который раз переживая всю свою боль с новой силой, - какой же дурак! Осёл! Посмешище! Как же вы были правы, отец! Любовь – это всегда только боль!»

Рауль вспомнил ночной разговор с Серовым и усмехнулся:

«Страдания, страдания, вся жизнь – это мука и страдание! Отец страдал всю жизнь, полюбив однажды, Лунин страдает молча, ничем не выдавая своей любви, которая всё ещё томится в его сердце, Серов тоже страдает от неизвестности и подозрений, потому что любит… Прошло триста лет, а люди не изменились! Люди научились летать, научились ездить быстрее ветра, научились передавать свои мысли и голос на расстояние многих тысяч миль, но они не научились любить так, чтобы не страдать от любви!»

…

Было второе октября. Шёл моросящий дождь. Но никто не торопился покидать лётное поле. Лётчики и техники стояли под густыми лапами елей на краю поляны и тревожно смотрели в небо. Они ожидали возвращения капитана с ведомым. Рассохин и Байсеитов вылетели давно, минут сорок назад, когда дождя ещё не было. Все знали, что горючего у них оставалось ещё минут на пять. Лётчики переглядывались между собой и читали во взглядах друг друга одно стремление: броситься к самолётам и ринуться искать их! Но каждый понимал, что в таком тумане это совершенно бессмысленно…

Но вот, наконец, из-за ёлок выскочил самолёт. Это был истребитель Рассохина, который на посадку почему-то не пошёл, а стал кружить над поляной. А вслед за ним над аэродромом показался самолёт Байсеитова. Он шёл неровно и стал снижаться, переваливаясь с крыла на крыло.

- Самолёт повреждён! – воскликнул рядом кто-то.
- Лишь бы пилот был цел…

Байсеитов вёл машину точно на середину поляны. Техники и мотористы, а вместе с ними и Рауль, затаив дыхание, следили за посадкой. Перемахнув через посадочное «Т», видимо, стараясь выровнять самолёт, Байсеитов всё летел и летел над полем так низко, что травинки пригибались под брюхом самолёта... Шасси было выпущено.

- Давай же, ну! – крикнул его техник, как будто Байсеитов мог услышать, и со всех ног помчался вслед за пронёсшейся мимо машиной.

Когда до конца поля оставалась какая-то сотня метров, истребитель коснулся земли сначала левым колесом, а затем концом левой плоскости. Самолёт тут же завертело на одном месте, словно детский волчок. Из-под него полетели во все сторону комья земли. К машине бросились все. Механик с мотористом, техник Деев и Бражелон оказались первыми и, ухватившись за плоскости, остановили затихшую машину.

Рассохин, посадивший свой самолёт, подбежал к истребителю Байсеитова, когда того, истекающего кровью, уже вытащили из кабины и уложили на траву.

Лётчик был ещё жив. Его блуждающий взгляд остановился на лице склонившегося над ним Рассохина. Байсеитов силился что-то сказать, но кровь пошла у него горлом, и он скончался.

Он был ранен в воздухе.

Они вдвоем летели вдоль северного берега Финского залива, между Лисьим Носом и Сестрорецком. В мокром сумраке их выследили "мессершмитты". Внезапно вынырнувший "мессершмитт" атаковал самолет Рассохина с хвоста, и Рассохин был бы сбит наверняка, если бы Байсеитов опоздал хотя бы на ничтожную долю мгновения. Но Байсеитов не опоздал, он застрелил немецкого летчика; "мессершмитт" нырнул и, крутясь, пошел вниз. Теперь Байсеитову следовало бы оглянуться, но он, всегда оглядывавшийся, на этот раз оглянуться не успел. И второй "мессершмитт", которого он не видел, напал на него сзади… (*)

Байсеитов повторил подвиг своего прежнего ведущего старшего лейтенанта Никритина: смертельно раненый, он смог довести свою машину до аэродрома и посадить её, практически не повредив. Похоронили его рядом с могилой Никритина между двумя соснами на окраине дачного посёлка, в котором жила эскадрилья. В скорбном молчании стояли летчики и техники, когда прогремел ружейный салют. Могильный холмик покрыли венки из последних осенних цветов…

- Теперь у вас есть самолёт, старшина, - глухо произнёс Рассохин, остановившись рядом с Бражелоном, и коротко взглянув ему в лицо, затем повернулся и направился в сторону своей землянки.

 Отправлено: 27.11.17 00:11. Заголовок: … За ночь механики ..

…

За ночь механики привели самолёт в полную боевую готовность, и вся эскадрилья поднялась в воздух.

Перед стартом Бражелон волновался. Он боялся не боя, боялся он не за свою жизнь, которая уже давно перестала представлять для него какую-нибудь ценность. Рауль думал только об одном: «Я иду защищать спину командира!». Как он боялся не справиться с возложенной на него ответственностью! Малый опыт лётной практики, большая пауза в полётах, мелкий моросящий дождь – всё это не давало Раулю поверить в свои силы.

Пока они стояли в землянке перед Рассохиным и слушали задание, виконта била мелкая дрожь. Над заливом были замечены три пары "мессершмиттов"-разведчиков. Они рыскали в тумане то приближаясь к острову Котлин, то уходя в сторону Ленинграда. Задание было – найти их и уничтожить.

- Шестеро против шестерых – неплохо, - проговорил Кабанков, потирая руки в предвкушении схватки.

- Если их всего шестеро… - пробурчал чуть слышно Рассохин и вышел из землянки.

На поле Рассохин на несколько секунд задержался возле самолёта, на котором ещё вчера летал Байсеитов. Капитан посмотрел из-под бровей на Бражелона, который уже стоял рядом и был готов забраться в кабину. Рассохин, кажется, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и отвернулся.

- Держаться строго за мной! – бросил капитан через плечо и побежал к своему самолёту.

Рядом стоял техник – небольшой, плотный человечек средних лет с маленькими, добрыми глазами. Фамилия его была Миронов. Он как-то грустно поглядывал на старшину, а когда Рауль встретился с ним взглядом, ободряюще улыбнулся и помог надеть шлем.

- Под подбородком не жмёт? Нормально? Ну, в порядке!.. – проговорил техник, кивая головой.

Рауль пожал ему руку и забрался в кабину, застегнул ремни. Загудел мотор. Этот звук показался Бражелону сейчас очень знакомым и родным. Рауль глубоко вздохнул, прикрыл глаза. Пилотское кресло привычно держало спину. Он не глядя коснулся рукой управления и, почувствовав уверенность, двинул машину с места. Снова открыв глаза, он увидел, что самолёт Рассохина уже оторвался от земли. Старшина взлетел следом за капитаном.

Эскадрилья, построившись широким треугольником, стремительно набирала высоту. Держаться приходилось почти вплотную друг к другу, чтобы не потеряться в туманной дымке.

Долго они блуждали в тумане, надеясь встретить противника. Пройдя низко над островом Котлин, Рассохин повернул налево и направил свои самолёты к Ленинграду. Они шла низко, так, что сквозь туман внизу были видны волны залива. Когда вместо воды под брюхом самолёта Рауль увидел город, Рассохин стал разворачиваться и поднял нос своего самолёта.

Теперь они шли на запад и поднимались всё выше и выше. И вдруг туман расступился, и Рауль увидел яркое голубое небо! Они прошли насквозь тучу, которая лежала низко у воды и непрерывно сыпала мелким дождём.

Некоторое время шестёрка шла прежним курсом. В тумане Рауль всегда смотрел только вперёд, прямо перед собой – чтобы не потерять своего ведущего. Теперь же виконт решил огляделся. Справа, чуть позади себя Рауль увидел самолёт Лунина. Они всё ещё шли очень тесным строем, и виконт разглядел лицо майора в шлеме, его внимательные глаза под очками. Лунин, заметив, что Бражелон оглянулся, приветственно махнул ему рукой, Рауль махнул в ответ. Следом за Луниным, не отставая ни на шаг и точно повторяя все движения ведущего, как будто привязанный невидимой ниткой, шёл верный Серов.

Бражелон посмотрел в другую сторону. Слева, тоже не меняя дистанции, друг за другом летели Кабанков и Чепелкин. И вдруг самолёт Кабанкова стал раскачиваться из стороны в сторону, и Игорь замахал рукой. Рассохин ответил таким же покачиванием с крыла на крыло. «Что это значит?» - подумал Рауль и увидел несколько чёрных точек на фоне синего неба.

«Мессершмитты»! Их было десять! Десятка немецких истребителей стремительно росла, приближаясь. Рассохин, увеличивая скорость, мчался прямо на них, и остальные пять «И-16» тоже набирали скорость и держали строй.

Виконта охватило давно забытое чувство – он засмеялся в голос, но не услышал своего смеха из-за шума мотора. Он был среди друзей, он был частью их монолитного строя, он вместе с ними ненавидел врага и вместе с ними шёл в бой!

К советским истребителям потянулись светлые извивающиеся дорожки – трассы пуль, - но ни один из них не дёрнулся, не нарушил строя. Прикрываясь широким носом своего самолёта, Рауль мчался вперёд. Прямо на него, не сворачивая и не переставая стрелять, мчался один из «мессершмиттов». До него было ещё далеко, но Рауль нажал кнопку гашетки. В сторону немца тоже потянулся светлый жгут.

«Мессершмитт» продолжал нестись лоб в лоб на виконта. Вот уже в окошке прицела можно было разглядеть заклёпки на его плоскостях. «Наверно, всё!» - мысленно воскликнул Рауль и невольно зажмурился. Но ничего не произошло. Через секунду виконт открыл глаза и увидел, что «мессершмитт» исчез! Продолжая сжимать ручку управления, Рауль в великом удивлении обернулся и увидел, как Лунин вдруг круто спикировал. Внизу, под хвостом своего самолёта, виконт увидел «мессершмитт», с подожжённым мотором. Он перевернулся в воздухе и упал в туман. Рауль понял, что в последний момент немец ушёл вниз, но через секунду подвергся успешной атаке Лунина, шедшего следом за виконтом.

- Есть один! – воскликнул Рауль и нашёл глазами Рассохина. Капитан всё так же был впереди. Рауль немного скорректировал курс, чтобы лететь прямо за его хвостом. В этот момент Рассохин повернул и атаковал одного из немцев.

Прямо по курсу появился ещё один самолёт, точно на мушке прицела. Рауль, не думая, нажал на рычаг гашетки, выпуская порцию заряда. «Мессершмитт» тут же метнулся в сторону. Бражелон оглянулся, чтобы посмотреть, что стало с ним, но самолёта нигде не было видно. Рауль растерялся, не понимая, куда он делся, а когда повернул голову, понял вдруг, что летит не за своим капитаном, а совсем в другом направлении. Рассохинскую пятёрку Рауль увидел слева, выше, метрах в трёхстах от себя. Строя уже не было и в помине. Была кутерьма. Немцам удалось разделить эскадрилью! Теперь каждый из рассохинцев дрался сам, а немцы нападали слаженно и продуманно. Пока одни связывали боем советские самолёты, другие поднимались вверх и бросались на них с высоты.

Приближаясь, Рауль атаковал «мессершмитт», заходивший в хвост капитану. Немец шарахнулся в сторону, а виконт пристроился за Рассохиным и увидел, как тот, раскачивая самолёт с крыла на крыло, пошёл вниз и нырнул в туман. Рауль последовал за ним и догнал капитана. Тот несколько секунд летел в тумане, не поднимаясь и не опускаясь, строго на восток, а потом снова пошёл верх и, вынырнув из тучи, резко развернулся.

Яркое солнце теперь сияло в спину, а впереди, метрах в шестистах кружили семь «мессеров» и не видели приближающуюся со стороны солнца пару «И-16»! Хитрость удалась. Из тумана вынырнула ещё пара советских самолётов, в которых Рауль узнал истребители Лунина и Серова. Четыре «мессершмитта» кинулись на них, а в этот момент капитан и старшина, незамеченные врагом, атаковали немцев со стороны солнца. Один из «мессеров» с повреждённым мотором, перевернулся и ушёл в туман.

- Второй есть! – возликовал Бражелон и вслед за Рассохиным нырнул в тучу. Преследовать подбитый «мессершмитт» долго не пришлось. Наверно, лётчик был убит, потому что самолёт сразу стремительно пошёл вниз и через несколько секунд упал в воду. Рауль только посмотрел на то место, где расходились круги от исчезнувшего «мессершмитта» и сразу же взял ручку на себя. Теперь надо было опять идти за капитаном вверх. Рауль посмотрел вокруг, но самолёта Рассохина не увидел. Виконт был один. «Как же так? Он только что был впереди, в каких-нибудь ста метрах!» - Рауль прибавил скорость, надеясь нагнать капитана. Всё-таки он потерялся в этом тумане! «Ничего, только из тучи выскочить!..» - виконт был уверен, что там, наверху снова найдёт своих.

Вынырнув из тучи, виконт на миг зажмурился, ослеплённый солнцем. Так же, как и в прошлый раз, он сразу повернул на запад и огляделся. Вокруг не было никого, ни немцев, ни рассохинцев. «Где они? – Рауль обдало холодом. – Все в тумане? Не может быть…». Виконт ещё раз внимательно огляделся. Нигде не было видно ни одного самолёта. Лишь огромная перина тучи простиралась до горизонта. Только на восток невозможно было смотреть из-за палящего солнца. Рауль решил двигаться именно в ту сторону. Он повернул к солнцу и снова ушёл в тучу. Пролетев несколько сотен метров, не меняя курса, он развернулся, вынырнул и огляделся. Никого.

И вдруг по правой плоскости самолёта полоснул заряд. Виконт от неожиданности дёрнул ручку управления на себя и поднял голову. Сверху на него пикировал «мессершмитт». Рауль совершил манёвр и направил машину в лоб немцу. Прикрываясь широким носом своего «И-16», Рауль стрелял почти в упор, немец свернул и ушёл в туман. В этот же момент сверху сзади возник ещё один «мессер». Он тоже нёсся на виконта, беспрерывно стреляя. Рауль снова развернул свой манёвренный, лёгкий самолётик, но немец не пошёл в лобовую. «Мессершмитт» отвернул, но тут же совершил манёвр и атаковал советский истребитель сбоку. Завязался бой.

Рауль вспомнил свои учебные бои в запасном полку. Виконт знал, что делать. Только не подставить врагу спину! Потому что убежать от противника, превосходящего по скорости, будет невозможно даже в тумане…

А вот в манёвренности преимущество имел «И-16», и Рауль использовал это преимущество как мог. Он переворачивался, крутился, заходил «мессершмитту» в хвост, атаковал сбоку.

Совершая очередной вираж, Рауль заметил, что из тумана вынырнул второй «мессершмитт» и сразу сделал горку, чтобы атаковать виконта сверху. Рауль увернулся, но сразу же был атакован первым немцем. Теперь у виконта было два противника. Бражелон выругался с ненавистью. Он не собирался проигрывать эту схватку. Рауль не знал, что стало с товарищами по эскадрилье, и эта неизвестность подстёгивала его и злила ещё больше.

«Двое на одного? Ну уж нет! Не так просто!.. Их же так мало осталось!» - он вдруг отчётливо понял, что, если погибнет сейчас, то рассохинцев останется всего пятеро… Рауль совсем забыл, что ещё совсем недавно на земле боялся, что не справится с самолётом. Виконт забыл, что ещё полтора года назад вообще не представлял себе возможности летать. Сейчас он забыл даже, что находится в самолёте. Руки и ноги действовали сами, выполняя всё необходимое, а самолёт стал как будто продолжением его самого. Рауль видел перед собой только противников и знал, что должен победить. Виконт де Бражелон был воином, он был на войне, и он дрался!

Сколько прошло времени, он не знал. От постоянного напряжения и перегрузок при резких манёврах у виконта пошла носом кровь. Только тогда он понял, как устал. «Мессершмитты» были полны решимости разделаться с ним. И в тот момент, когда Рауль почувствовал, что силы вот-вот оставят его, он увидел два самолёта с широкими носами и красными звёздами на плоскостях. Лунин и Серов! Вынырнув из тумана, они сразу бросились на немцев. «Мессершмитты» не сразу поняли, что вдруг оказались в меньшинстве и продолжали бой. Но через полминуты один за другим сделали горку и ушли. Никто из пилотов «И-16» не стал догонять их. Лунин покачал крыльями, пристроил обоих ведомых к себе и повёл их на аэродром над тучей.

Когда до берега оставалось минуты две, самолёт Бражелона вдруг качнулся, дёрнулся и затих. Рауль не сразу понял в наступившей тишине, что остановился мотор. Виконт не испугался. Он был слишком уставшим для каких-либо эмоций. Он просто планировал, стараясь сохранить высоту, и ждал. Когда Лунин опустил нос своего самолёта и стал снижаться сквозь поредевший туман, мотор заработал снова. Рауль увидел под собой лес и стал крутить ручку выпуска шасси. Нужно было повернуть 42 раза. Первый оборот, второй – и вдруг ручку заклинило. Рауль подёргал её и в этот момент понял, что по ошибке стал крутить в другую сторону! Тросы запутались, шасси не выпускалось.

Прямо по курсу была поляна аэродрома и посадочное «Т». Нужно было идти на посадку. Рауль судорожно схватился обеими руками за ручку управления…

Бражелон знал, чего ожидать, помня свою жёсткую посадку в Эмске зимой. Удар получился сильным. Раздался треск, скрежет. Самолёт пропахал костылём землю аэродрома, плюхнулся, ткнулся носом в землю, обломки винта разлетелись в разные стороны. Виконт сразу закрыл лицо и поэтому ударился о приборную доску только локтем.

Рауль не сразу покинул кабину. Всё плыло вокруг. Увидев на комбинезоне кровь, виконт машинально поискал платок, но не найдя, утёрся рукавом. Первым к самолёту подбежал взволнованный техник Миронов.

- Ранен?! – спросил он, вскочив на плоскость.

Виконт отрицательно покачал головой.

- Я ручку перекрутил не туда… - виновато произнёс он.

Техник облегчённо вздохнул, помог старшине выбраться из кабины и сказал:

- Это не страшно. На вот плоскогубцы – вози с собой. В следующий раз, если что, тросы перекусишь – шасси выпадет. Бочку вправо-влево крутанёшь – шасси встанет на замки, и садишься нормально.

- Не догадался, - сказал Рауль, усмехнувшись русской находчивости. – Опять вам всю ночь работать.

- Не опять, а снова… - добродушно проговорил Миронов. – Не впервой… Ничего.

Рауль огляделся вокруг. К нему подбегали Рассохин, Кабанков и Чепелкин. Все вернулись, все живы! Товарищи стали наперебой поздравлять старшину с удачным возвращением. Рассохин улыбался всеми щербинками и морщинками своего лица.

Лунин и Серов, севшие возле посадочного «Т», тоже подбежали к виконту. Только оглядев Рауля с ног до головы, ощупав его руки, грудь и убедившись, что тот цел и невредим, Лунин улыбнулся и крепко, обеими своими большими ладонями пожал старшине руку. Рауль опустил голову, почувствовав, что слёзы вот-вот навернутся на глаза. Взгляд Лунина был совсем отцовским.

 Отправлено: 27.11.17 00:11. Заголовок: http://s008.radikal...

Лобовая атака

 Отправлено: 27.11.17 03:04. Заголовок: Дополнительное приме..

Дополнительное примечание: я описываю здесь и далее те же воздушные бои, что имели место в сюжете "Балтийского неба", но с точки зрения другого персонажа.

 Отправлено: 27.11.17 10:50. Заголовок: Lumineux , рисунок п..

Lumineux , рисунок получился.

 Отправлено: 27.11.17 11:13. Заголовок: Стелла пишет: Lumin..

 Отправлено: 28.11.17 03:10. Заголовок: Глава тринадцатая. П..

Глава тринадцатая. Письмо

- Славно потрудились! – с добродушной улыбкой подытожил Рассохин, разливая прозрачную жидкость по стаканам. – А это нам с вами, старшина.

Каждый из шести одинаковых гранёных стаканов был наполнен ровно наполовину. Каждый из рассохинцев с удовольствием взял себе по стакану. Один из них командир поставил перед старшиной Бражелоном и один взял себе.

Рауль знал, что за сбитый самолёт лётчику полагалось сто грамм водки на обед. В проведённом в то утро бою эскадрильей было уничтожено пять самолётов противника. Первого сбил Лунин. Второй засчитывался Рассохину и Бражелону. Третий сбили Кабанков с Чепелкиным, заманив «мессершмитт» за собой в туман. Четвёртый сбили Лунин с Серовым вместе, а пятый – Рассохин с Кабанковым, выследив его уже «по дороге» на аэродром. Остальные пятеро, оставшись в меньшинстве, сбежали. Это был успех, которого эскадрилья не имела ещё с начала войны. Из этого боя все они вышли победителями! И теперь все по праву получили награду.

- Вы, старшина, как счастливый билетик для нас, - улыбнулся Кабанков. – Первый бой – и такая удача.

Все выпили. Рауль в нерешительности держал стакан в руке. Он никогда не пил ничего крепче разбавленного вина. Но, заметив, что Лунин ободряюще сморит на него, Рауль сделал глоток. Жгучее, приятное тепло разлилось внутри. Рауль сделал ещё глоток. Но больше не захотелось. Товарищи поняли. Они пустили стакан по кругу, словно чашу, и каждый сделал по глотку.

- За победу! – произнёс Рассохин.

Механикам пришлось работать ночь, день и ещё ночь. Рауль просился к ним в помощники, понимая, что только он сам был виноват в поломке, но его, конечно, не пустили.

С этого дня сплошь пошли дожди, жёлтые листья неслись в ветре, и налёты немецкой авиации почти прекратились. Но всем было ясно, что доверять этому нельзя. Эскадрилья каждый день поднималась в воздух и кружила над берегами, стараясь не пропустить врага в непроглядном тумане, который висел над водой и землёй и не рассеивался.
Вечера теперь были бесконечно долгие, непроглядно чёрные, и лётчики проводили их вместе в своём жарко натопленном кубрике.(*)

Виконт де Бражелон летал вместе со всеми, всегда в паре с Рассохиным. Рауль не расставался с товарищами по эскадрилье ни в воздухе, ни на земле, и ему казалось, что он знаком с ними уже давным-давно, и знает каждого из них как самого себя…

…

- Эх! Эх! Эх! – только вырывалось из полуоткрытых губ Кабанкова.
Кабанков плясал, и всё плясало в нём – руки, ноги, живот, плечи, каждый сустав, - только лицо, напряжённое, серьёзное, было неподвижно. Приседая, выбрасывая руки вперёд, крутился он вокруг Чепелкина. Юра, большой, неуклюжий, переминался с ноги на ногу, приседал, подпрыгивал, и казался медведем рядом с маленьким, стремительным Кабанковым. Но мало-помалу пляска забрала и его, прыжки и приседанья стали всё быстрее, и выражение наслаждения не сходило с его широкого лица.
В эту минуту в Кубрик вошёл Рассохин. Остановившись в дверях и хитро прищурив голубые глазки, он спросил:
— Опять пол бодаете?
— Бодаем! — тоненько, с вызовом ответил Кабанков, хотя в действительности "бодал пол" один только Чепелкин, от прыжков которого колебались стены, мигала лампа и печально звенели оконные стёкла.
Рассохин сел на опустевшую койку Байсеитова и, согнувшись, широко расставив колени, стал пристально смотреть на пляшущих.
— Ты бы лучше сыграл, Кабанок, — сказал он.
Чепелкин остановился с размаху, схватил Кабанкова за руку и повторил умоляюще:
— Сыграй, сыграй, Игорь! (*)

Последний раз пронесясь по комнате, Кабанков, нисколько не запыхавшись, подскочил к своей койке, выдернул из-под неё аккордеон, уселся, положив ногу на ногу, опустил аккордеон на колено и широко раздвинул его.

Комнату заполнила музыка. Сначала, словно прислушиваясь, привыкая к звукам аккордеона, Кабанков наигрывал какой-то незатейливый мотив, который постепенно набрал силу и превратился в широкую и глубокую мелодию, похожую на холодный, тёмный простор финского залива… Затем, через минуту Кабанков поднял голову, и глубокая вода потекла вдруг быстрым ручьём, звонко плескаясь на перекатах; аккордеон в руках Игоря как будто засмеялся, в глазах, обращённых на Кабанкова тоже, казалось, засветились радостные искорки.

Хитро прищурясь, Кабанков чуть подался в сторону, и радостные всплески перелились вдруг в тихую, нежную печаль. Слёзы заволокли глаза Чепелкина, и даже в скулах Рассохина появилось что-то ласковое, умиленное.

Лунин лежал в одной рубашке на своей койке с закрытыми глазами. Спал, а, быть может, только делал вид, что спит. Старшина Бражелон тоже был погружён в самого себя, впрочем, как всегда… Он сидел, облокотившись на подушку, и смотрел на отблеск огня печи. Заметив взгляд Серова, он чуть улыбнулся, но не больше, чем требовала простая вежливость.

Серов чувствовал робость перед этим старшиной, несмотря на то, что сам был старше званием, почти ровесник годами и уж куда опытнее в лётной практике. С Луниным Коле было легче и приятнее, хотя тот был, наоборот, гораздо старше и годами и званием…

Старшина был единственным из лётчиков эскадрильи, кому по званию полагалось носить матросскую форму, только вместо бескозырки - обычную фуражку. Но эту форму Бражелон носил как будто адмиральский китель. Держался он всегда очень строго, не позволяя себе небрежности, развязности, даже в состоянии крайней усталости, ни одного лишнего слова. Всегда расправленные плечи, неподвижность поз, неизменная вежливость и ровность в общении, идеальная военная выправка. «Неужели, все французские военные такие?» - поражался Серов этой способности постоянно контролировать себя, выдававшей какое-то особенное воспитание.

Свою форму Бражелон поддерживал всегда в идеальном порядке. Даже после дождей и грязи он выглядел как «с иголочки». Серов стал замечать, что, заходя в кубрик или в камбуз, сам начал стыдиться своих грязных сапог, а Кабанков с Чепелкиным стали тщательнее начищать золотые пуговицы на своих кителях.

Старшина был почти всегда погружён в свои мысли. В свободные часы отдыха, которые лётчики проводили вместе, Бражелон сидел неподвижно, прямо как сейчас, остановив взгляд на пламени лампы или просто глядя перед собой, и только светлые, голубые глаза его выдавали глубокую грусть раздумий или воспоминаний…

Кабанков, повернулся в сторону Серова, лукаво подмигнул другу, и аккордеон в его руках неожиданно превратился во французскую гармошку. Романтичные, чуть томные переливы наполнили комнату, и все взгляды обратились на старшину Бражелона. Но тот, продолжая сидеть в прежней позе, словно не слышал музыки и не замечал любопытных взглядов товарищей.

Удивлённо поведя бровью, Кабанков завершил припев и безо всякого перехода заиграл Марсельезу. Теперь уже и Лунин открыл глаза и приподнялся на локте, желая подметить реакцию своего бывшего ученика. Реакции снова не было почти никакой. На этот раз, правда, заметив, что взгляды всех присутствующих обращены на него, Бражелон с чуть удивлённой улыбкой оглядывал товарищей, всё ещё не понимая причины их повышенного внимания к себе.

Недовольный, оскорблённый в лучших чувствах Кабанков предпринял последнюю попытку достучаться до музыкального слуха этого француза, и Марсельезу сменила какая-то старинная детская песенка.

Бражелон вздрогнул. Вскинув голову, он во все глаза уставился на исполнителя, который делал вид, что просто наигрывает первое, что пришло на ум. Старшина, наконец-то, улыбнулся! Эту песенку он узнал!

Коля тоже благодарно улыбнулся Кабанкову. Игорь снова подмигнул. Он был явно доволен.

Серов любил Кабанкова. Они дружили ещё до войны, летали в паре. С Кабанковым Серов ездил весной на праздник в Ленинград. Именно тогда на первомайской демонстрации Коля познакомился с Машей.

Маша… Где она теперь?

До войны они виделись всего несколько раз. Тогда, в мае и июне, эскадрилья стояла на аэродроме в нескольких километрах от города. Он приезжал каждое воскресенье, и они гуляли по городу. А потом он сделал ей предложение. А она отказала ему. Он уехал тогда с намерением больше никогда не видеться с нею. Но Кабанков накричал на него, отругал за то, что он, мол, не понимает женское сердце, не даёт женщине разобраться в чувствах, подумать. И буквально вытолкал Серова в следующее воскресенье за порог – ехать к ней снова. Это было 22 июня…

Как она обрадовалась, увидев его! Она не смогла скрыть радости! «Любит, любит!» - уверился тогда Серов…

А сейчас он снова сомневался.

В самом начале войны полк перелетел в Таллин. Серов писал ей несколько раз, но ни одного ответа не получил… В середине августа он прилетел из Таллина в Петергоф. Из Петергофа его отпустили на несколько часов в Ленинград. Он был у неё на квартире, но не застал её. Соседка сказала ему, что Маша уехала из города вместе со своей школой. Он тогда долго не мог уйти. Остался обедать, всё расспрашивал, расспрашивал…

«Зачем я ей? – думал Серов, слушая аккордеон в жарко натопленном кубрике. – Ведь она совсем другая, учительница, начитанная. А я кто? Неотёсанный чурбан, вояка, двух слов связать не могу… Нет, не может она меня любить. Уж точно не может любить долго… Ну, это и к лучшему!»

…

В один из пасмурных дней, когда к вечеру дождь немного поутих, чтобы ночью разойтись с новой силой, над аэродромом послышалось негромкое жужжание мотора. Из-за ёлок выскочил самолёт и пошёл на посадку. Рауль узнал его ещё до того, как увидел – по звуку мотора. Это был маленький «У-2».

- Комиссар дивизии! - крикнул кто-то.

Механики поспешили встречать самолёт, который уже совершал посадку.

С крыла остановившегося и зарулившего под ёлки «У-2» спрыгнул пилот. Это был человек одного роста с Раулем, сложенный так же, как Рауль, возрастом старше Рауля на пару лет, с внимательными маленькими серыми глазами на открытом лице.

Виконт знал этого человека. Фамилия его была Уваров. Они с Луниным встретили его в Ленинграде в штабе дивизии. Точнее, в трамвае по пути в штаб. Ещё тогда, в Ленинграде Бражелон сразу почувствовал к Уварову искреннее расположение, уважение и особенную теплоту. Ведь ещё тогда Рауль сразу понял, что впервые в этом мире, в этой стране, встретил человека, равного себе по рождению, по крови, так же, как и он принадлежавшего к древнему дворянскому роду. Бражелон был уверен в этом, он просто не мог ошибиться!

В эскадрилье Уваров появлялся обычно на короткий срок и большей частью ночью. Их аэродром находился сравнительно недалеко от штаба дивизии, вот почему именно здесь обычно стоял тот самолет "У-2", на котором комиссар дивизии облетал все свои части и подразделения, разбросанные на громадном пространстве. Он всегда сам водил этот маленький безоружный самолет и нередко брал с собой еще и пассажира, какого-нибудь инструктора политотдела или штабного работника, которого нужно было забросить либо на южный берег Финского залива, либо в Кронштадт, либо на побережье Ладожского озера. Всякий раз, улетая или прилетая, Уваров проводил час-другой в эскадрилье Рассохина.(*)

Рауль видел, с какой радостью Уварова всегда встречал Рассохин, и сразу понял, что этих двоих связывает давняя крепкая дружба.

Когда лётчики собрались в камбузе на ужин, Уваров был там. Комиссар дивизии поприветствовал их, и они стали расспрашивать его о новостях.

- Руки чешутся, понимаете, товарищ комиссар! – сказал Юра Чепелкин. – Мы воевать хотим, драться, а тут затишье, и не знаешь, чего ждать!

- Затишье, - медленно проговорил Уваров. – За это затишье благодарите защитников Москвы!

В камбузе воцарилась тишина. Лётчики знали, что немцы начали наступление на Москву. Но не знали они, насколько далеко удалось врагу уже продвинуться на территории страны, и теперь каждый из них боялся пропустить хоть слово из того, что мог сообщить комиссар дивизии.

- Наши войска дали серьёзный отпор противнику! - словно отвечая на общий невысказанный вопрос, сказал Уваров. - Немцы до сих пор не верят, что их остановили у стен Ленинграда. Они уже два года воюют, они всё Европу покорили, и их никто не останавливал до сих пор! И под Москвой они встретили такое сопротивление, которого не ожидали! По их расчётам Москва должна была быть уже у них в руках. А они ещё даже не подошли к ней.

В камбузе загудели в ответ на эти слова, лица, до того хмурые и серьёзные, вдруг просветлели.

- Вот они и перебрасывают все силы под Москву, - продолжал комиссар, - в помощь своим наступающим войскам.

- Поняли, наконец, что Ленинград невозможно взять! – воскликнул Чепелкин.

- Штурмом невозможно, - посмотрел Уваров на Юру.

Общее молчание снова было ответом на эти слова. Все поняли, что это значит.

Рауль сидел за столом прямо напротив Уварова и всё время смотрел во внимательные серые глаза комиссара. При последних словах виконт мрачно усмехнулся уголком губ, и Уваров заметил эту усмешку. Виконт давно уже не мог понять, зачем немцы упрямо продолжают обстреливать Ленинград. Они ведь давно взяли город в кольцо, перерезали все пути снабжения. Это означало, что в Ленинграде вот-вот начнётся голод…

- Защитников Ленинграда не одолели, теперь принялись за мирное население… - проговорил Кабанков и кулаки его сжались, а лицо приобрело злое, даже свирепое выражение.

Рауль смотрел на лётчиков и видел в их глазах боль и гнев.

Ни один из них не был ленинградцем. Все они, подобно Лунину, родились и выросли в провинции. Рассохин был вологодец, Кабанков — новгородец, Чепелкин — смоленский, Серов — тверяк. Но, как все уроженцы русского Севера, они издавна тысячью нитей были связаны с Ленинградом. Теперь они защищали Ленинград и жили от него в нескольких километрах. Каждый день они по нескольку раз пролетали над Ленинградом.(*)

Они каждый день жертвовали собой и теряли товарищей, защищая город. Но могли ли они спасти его? Неужели они больше ничего не могут сделать?..

Рауль смотрел на них и пытался себе представить, о чём они думают, но мог только догадываться… Виконт да Бражелон почти пятнадцать лет своей жизни отдал службе. Он выполнял волю своего короля, подчинялся приказам своего принца, он жертвовал своей жизнью ради чести и славы своего отечества. Но ему никогда не приходилось защищать свою родину, стоять насмерть за жизнь своих родных. Не приходилось ему видеть, как враг грязными ногами топчет цветы у его родного крыльца, насилует его родных женщин и убивает его родных детей…

- Ничего у них не выйдет! – уверенно воскликнул Кабанков и стукнул по столу своим маленьким кулачком. – Под Ленинградом не получилось, и под Москвой не получится!

- Конечно, не получится! – спокойно сказал Уваров. – Если бы мы не верили, что не получится, разве были бы мы ещё живы?

- А ведь эти сволочи летают! – проговорил Чепелкин. – Заглядывают в город сверху, как в кастрюлю под крышку! Мы их видели!

Юра говорил о немецких самолётах, которые летали над заливом небольшими группами, по две-три пары, на большой высоте, но никогда не ввязывались в бой с советскими истребителями.

- Несколько раз так было! – продолжал Чепелкин. – Только они замечают нас, тут же удирают.

- Надо обхитрить их, - проговорил Рассохин.

Все взгляды обратились к капитану.

- Разумеется, они не будут ввязываться в драку с эскадрильей. Но неужели они не клюнут, если заметят одинокий самолёт? – Рассохин обвёл всех присутствующих внимательным взглядом из-под разросшихся рыжих бровей и заметил в глазах товарищей искорки любопытства.

- Наживка? – догадался Серов.

- Ну конечно! – хлопнул ладонью по коленке Кабанков. – Приманка! И погода теперь подходящая. Мы замечаем фрицев, уходим в туман, выпускаем «живца», он их приманивает, а мы тут как тут! – Игорь хлопнул в ладоши, как будто захлопнул капкан.

- А кто будет «приманкой»? – спросил Серов, когда товарищи загудели, высказывая одобрение идее.

- Думаю, никто не отказался бы побывать, - сказал Кабанков, оглядывая товарищей.

Тут Чепелкин, сидевший прямо напротив капитана, вскочил и воскликнул:

- А можно мне?! – и тут же зарделся как девушка.

Рассохин смерил его своим насмешливым взглядом и проговорил:

- Ну что же, если никто не против, давай ты. Ты у нас, Юра, юркий, ловкий, тебя просто так не возьмёшь!

На том и порешили.

Впоследствии ещё не раз и в камбузе, и в землянке, и в своём кубрике обсуждалась лётчиками эта хитрость, рассматривались возможные варианты действий. Нужно было предусмотреть все возможные пути развития событий. Опытные лётчики эскадрильи анализировали весь свой опыт встреч с противником в воздухе, все повадки врага…

…

Несколько дней в начале ноября постоянно валил снег. Лётчики хмуро поглядывали на сплошные тучи и боялись, что праздник годовщины Октябрьской Революции придётся встретить так же в бездействии и унынии.

Но вот наступил день, когда удалось воплотить в жизнь задуманное.

Утром 6 ноября тучи стали редеть, и сквозь туман проглянул расплывчатый и огромный диск солнца.

В то утро, по сообщениям постов наблюдения, кое-где были замечены немецкие самолёты.

- Лишь бы нам встретить их, лишь бы не разминуться! – воскликнул Кабанков, запрыгивая в кабину своего «И-16».

Через минуту три пары эскадрильи Рассохина дружным строем летели сквозь дробящий солнечные лучи туман. Раулю казалось, что он попал в сказку. Он летел сквозь радугу, и сердце быстро стучало в груди от восторга и от предчувствия скорой встречи с врагом.

Держаться приходилось тесно, потому что даже при самом незначительном отдалении самолёт Рассохина начинал двоиться, троиться, и Рауль очень боялся потерять его из виду в этом сверкающем тумане.

Они подошли к Ленинграду и прошли над устьем Невы. Затем свернули направо, прошли над Петергофом. Ни одного немецкого самолёта. Потом свернули к Кронштадту. Никого. Над Кронштадтом Рассохин повернул на запад. И едва остров Котлин остался позади, Рауль увидел перед собой четыре чёрных расплывающихся пятна – четыре «мессершмитта». Через мгновение Рассохин свернул, чтобы скрыться в тумане. Противник не должен был заметить эскадрилью.

Самолёты эскадрильи легли на тот же курс, которым двигались «мессершмитты», и шли параллельно им – левее и выше. Спустя какое-то время самолёт Чепелкина отделился от остальных и ушёл направо в туман, один.

Целую минуту они шли, не меняя курса, а затем вслед за Рассохиным повернули направо. Они долго кружились, поднимались, опускались, но «мессершмиттов» нигде не было. Проклятый туман заволакивал всё вокруг.

«Где же они? – в отчаянии думал Рауль. – Как же долго! Они убьют его!».

И в этот же миг эскадрилья выскочила прямо на немецкие самолёты. Четверо «мессеров» клевали со всех сторон самолёт Чепелкина. «Четверо на одного! Сволочи!» – воскликнул Рауль, сразу вспыхнув гневом при виде врага.

Но юркий Юра крутился и переворачивался между летящими в него трассами пуль, то взлетал вверх, то падал вниз, так, что «мессершмиттам» ни разу не удалось поспеть за ним. При этом он яростно огрызался, и в тот момент, когда товарищи увидели его, он убил немецкого лётчика. Один из «мессершмиттов» упал в скрытое туманом море.

Три оставшихся лётчика, заметив внезапно появившиеся советские истребители, развернулись, чтобы отразить нападение. В этот момент Чепелкин атаковал их сзади и сбил ещё один самолёт. Два уцелевших «мессершмитта» пошли вверх и скрылись в тумане.

Но разгорячённые погоней, обрадованные успехом Чепелкина, лётчики жаждали продолжения боя. Рассохин сразу же пошёл вверх, надеясь настичь ускользающего врага. Они долго кружились над морем, когда, наконец, Рауль увидел впереди оба немецких самолёта. Не желая принимать боя, они метнулись в сторону и сразу разъединились. Рассохин ринулся за тем, который пошёл влево. Бражелон последовал за капитаном и, оглянувшись, заметил, как Лунин и Серов свернули за другим немцем. Больше ни одного самолёта виконт поблизости не заметил. «Где же Кабанков и Чепелкин?» - только успел подумать Рауль. Но размышлять времени не было.

Рассохин мчался на максимальной скорости. Рауль, не отстававший от капитана, долго видел впереди чёрное пятно «мессершмитта». Но вдруг это пятно исчезло, как будто его стёрли резинкой. Ещё некоторое время они неслись тем же курсом, надеясь вновь увидеть впереди вражеский самолёт. Но вот Рассохин сбавил скорость, повернул, потом повернул ещё раз. Затем капитан взял вверх и прошёл радужную светящуюся дымку тумана насквозь. Увидев над собой голубое небо, Рауль на мгновение зажмурился, ослеплённый солнцем. Но в ту же минуту Рассохин отвернул от солнца и пошёл над туманом. Оглядываясь вокруг, виконт надеялся увидеть кого-нибудь из товарищей, тоже вынырнувших из тумана, но вокруг не было больше ни одного самолёта.

Через минуту Рассохин, сделав небольшой круг и покачав Бражелону плоскостями, снова пошёл вниз и утонул в тумане. Рауль нырнул следом. Теперь они снова неслись сквозь сияющую дымку, переливающуюся разными цветами, опускаясь всё ниже, к самым водам залива. Рауль глянул на прибор учёта бензина. Горючего оставалось на несколько минут полёта.

И вдруг виконт увидел впереди два самолёта. Это был самолёт Игоря Кабанкова, который дрался с "мессершмиттом". Рассохин и Бражелон с ходу налетели на немца, атаковали его одновременно. Самолёт сразу перевернулся, полетел вниз и врезался в воду. Рассохин покачал плоскостями, приветствуя Кабанкова и пристраивая его к себе, и снова пошёл вверх, к синему небу.

На свой аэродром три самолёта возвращались над туманом, чтобы не плутать и не тратить горючее. Рауль испытывал радость за Кабанкова и одновременно смутную тревогу за остальных.

На укатанный снег лётного поля они опустились один за другим. Выпрыгнув из своих самолётов, Бражелон и Кабанков, побежали к Рассохину, который поджидал их возле посадочного «Т».

- Спасибо, товарищ капитан! Вы вовремя успели! – возбуждённый Кабанков сиял от радости. – Так не хотелось с пустыми руками домой возвращаться! Не только же Юрке на празднике победителем щеголять!

К лётчикам подошли техники. Они тоже слушали Кабанкова и стали поздравлять лётчиков с удачно проведённой операцией.

- Погоди, - Рассохин хлопнул Кабанкова по плечу, - вернутся - будешь Чепелкина поздравлять, он сегодня главный герой.

- Сейчас явятся! – продолжал увлёкшийся Кабанков. – Расскажут, удалось ли им четвёртого поймать!

Игорь оживлённо рассказывал Рассохину и всем присутствующим о том, как встретил в тумане тот «мессер» и как удерживал того, не давая выйти из боя. Рауль смотрел в небо в ожидании, и увидел, как два самолёта выскочили из-за заснеженных верхушек елей и пошли на посадку. Это вернулись Лунин и Серов.

- Майор! – закричал Кабанков, повернувшись навстречу товарищам. – Капитан со старшиной ещё один сбили! Недурно для праздника, а?

Но, увидев лицо Лунина, он всё понял.

- Чепелкин?..

Лунин кивнул.

 Отправлено: 28.11.17 03:10. Заголовок: … Сидя в землянке п..

…

Сидя в землянке перед самой лампой, Кабанков писал статью о Чепелкине, писал долго и старательно, и статья вышла такая большая, что заняла три номера "Боевого листка".

Он летал с Чепелкиным с первого дня войны и никак не мог привыкнуть, что Чепелкина больше нет. Он тосковал по товарищу. Сундучок Чепелкина он передвинул себе под койку и заслонил им свой аккордеон. Серов заметил это и перед сном сказал:
— Ты что ж, Игорек, играть больше не будешь?
Кабанков нахмурил свое маленькое лицо.
— Пока не буду, — сказал он резко.
Потом прибавил с угрозой:
— А придет время — поиграю! (*)

Рауль сидел на своей койке, смотрел на работавшего за столом Кабанкова и думал:

«Может, они всё же ангелы? Они святы в своей любви! Вот она, боевая дружба, самая истинная, искренняя, бескорыстная! Именно таких друзей желал для меня отец! Именно такими друзьями были для отца его боевые товарищи! Какое счастье опираться всю свою жизнь на такого друга – сказал мне отец. Ах, граф, как вы были правы! Как и во всём, как всегда! О, как жаль, что жизнь на этой войне так коротка!.. Они погибают один за другим, теряют друг друга… Как же можно жить дальше, потеряв таких друзей? Как Рассохин продолжает жить без Никритина, без Байсеитова? Как Кабанков продолжает жить без Чепелкина? Как отец мог бы жить, потеряй он д’Артаньяна... или меня...»

В натопленной комнатушке стало невыносимо душно. Виконт встал, влез босыми ногами в сапоги, накинул куртку и вышел в черноту осеннего вечера.

Дождя не было. Шаги гулко звучали во влажном воздухе. Рауль гулял долго. Только когда совсем продрог, вернулся в кубрик. Все уже спали.

«Они умирают один за другим. Умирают те, кто хочет жить, кто должен жить! А меня не должно здесь быть, я лишний в этой жизни, - и я остаюсь жить! Зачем же, Господи, зачем?»

Рауль долго сидел на своей койке, обхватив голову руками в отчаянии от чувства собственной вины и невозможности что-либо изменить.

…

Однажды вечером Рауль ушёл с ужина раньше других. В тот день эскадрилья совершила только один вылет, усталости и голода не было. Виконт хотел только немного побыть один.

Он вошёл в темный кубрик, сел на стул, поставил локти на стол и закрыл ладонями глаза. Перед внутренним взором замаячили волны финского залива. Так всегда было в последнее время, стоило прикрыть глаза… Было очень тихо, слышно было, как на левом запястье тикают часы.

Раздались шаги. Кто-то вошёл в комнату, подошёл к столу и зажег лампу.

- Ой, простите. Не заметил, что вы здесь.

Рауль открыл глаза и прищурился от света. Перед ним стоял Кабанков. Рауль по неизменной привычке поднялся перед старшим по званию, хотя в этом не было необходимости. По негласной договорённости лётчики эскадрильи давным-давно перестали соблюдать подобные формальности в общении друг с другом.

Кабанков подвинул стул и сел напротив, поджав под себя ногу. Игорь всегда сидел так за столом. Сидя на ноге, он казался выше.

Кабанков кивнул Бражелону опуститься обратно.

- Тяжело? – только спросил Игорь.

Рауль ничего не ответил.

- Родители ваши живы? – спросил комиссар эскадрильи.

Рауль вздрогнул.

- Когда я уезжал в Африку, отец провожал меня, - глухо проговорил Бражелон.

Комиссар эскадрильи понял волнение старшины по-своему.

- Вы с тех пор не получали от него известий? – спросил он.

- Получал, - ответил виконт. – Пока я воевал в Африке, отец писал мне.

Кабанков знал биографию старшины Бражелона.

- Значит, после вашего ранения и эвакуации вместе с госпиталем, вы потеряли связь со своим батюшкой? – продолжал расспрашивать комиссар.

- Да, я потерял связь с ним, - ответил Бражелон.– Я был тяжело ранен. И я боюсь, что граф… мог получить слишком поспешное извещение о моей смерти…

Последние слова прозвучали глухо и тяжело. И ещё через минуту Рауль произнёс то, о чём боялся думать. Своё самое тяжкое сомнение, лежавшее на сердце тяжёлым камнем, липкий, всепоглощающий страх, который лишал виконта способности рассуждать и желания жить.

- Я боюсь, что граф мог не пережить этого известия…

Кабанков с минуту смотрел на старшину, затем подошёл к своей койке, выдвинул чемоданчик, вынул лист бумаги, карандаш и протянул виконту:

- Пиши письмо.
Рауль в удивлении вскинул голову и уставился на Кабанкова.
- Какое письмо?
- Отцу. Домой пиши.
- Но это невозможно…
- Так, ты хочешь о себе сообщить, или нет? Пиши, говорю! А возможно или невозможно – это мы поглядим!

В кубрик вошли лётчики, вернувшиеся с ужина. Они расселись по койкам, стали стягивать с себя одежду и готовиться спать. Рауль сидел за столом у самой лампы и не замечал никого.

«Это невозможно… А то, что произошло со мной – возможно? Перепрыгнуть в одно мгновение три столетия – возможно? Кто знает, что ещё возможно в поднебесном мире?».

Виконт взял карандаш в руку.

Зашелестели соломенные тюфяки, разговоры затихали, эскадрилья улеглась для ночного отдыха.

Виконт де Бражелон тронул карандашом лист, и вверху страницы появилась первая строчка: «Простите меня, если можете, отец!»… Рауль увидел надпись, которую только что сам вывел на родном языке, сердце его сжалось, по щекам скатились две капли и упали на лист.

Лунин и Серов тихонько переговаривались о чём-то, но Рауль не слышал их…

Когда лист был исписан убористым почерком с двух сторон, виконт поднялся с места и подошёл к койке Кабанкова. Игорь ещё не спал.

- Простите, Кабанков, я вынужден попросить у вас ещё лист бумаги…

Кабанков улыбнулся:

- Ну вот, другое дело... А то "невозможно!", - Игорь вынул три листа.

Виконт исписал все с обеих сторон.

Писал он так мелко, как позволял наточенный карандаш. Он писал обо всём, что с ним произошло, о том, что больше всего его поражало в новой реальности, о восторге, который он впервые испытал, поднявшись в небо, о том, как учился летать...

Писал отцу о своей любви к нему и о том, как страдает от того, что вынужден был пережить всё это без него…

Писал он об огромной войне, поглотившей весь мир, и снова о своих чувствах, сомнениях, писал о Лунине, об эскадрилье Рассохина. Виконт рассказывал, какой простой, светлой любовью лётчики эскадрильи любят друг друга и доверяют другому больше, чем себе. Писал о том, как лётчики защищают друг друга в воздухе, забывая о себе. Как бросаются без раздумий спасать другого, подставляя себя под удар. Писал о том, как сам неоднократно бросался на помощь кому-то, и бывал через мгновение защищён надёжным дружеским плечом. И о той особенной нежности, которую сам начинал испытывать к каждому из них.

Рассказывал о том, что изменилось в мире за три века, писал о том, что осталось прежним…

Виконт знал, что это письмо в никуда. Он не таил ни малейшей надежды, и всё равно писал, писал, и не мог остановиться. Он писал для самого себя, лишь по привычке обращаясь в письме к отцу. Он изливал на бумагу всё, накопившееся в сердце…

И постоянно, по несколько раз на странице, виконт просил прощения – у отца и у Бога! Он не помнил, когда в его сердце поселилось чувство раскаяния. Оно выросло из постоянного отчаяния, из одиночества, из непрестанных размышлений о том, что произошло, обо всём своём жизненном пути…

Виконт просил прощения за непослушание, за то, что не поверил опыту отца, желавшему предупредить, предостеречь своё чадо от поспешных решений. Просил прощения за то, что забыл всё, чем обязан был Богу и графу де Ла Фер, за то, что возомнил себя хозяином собственной жизни, за то, что сам решил распоряжаться своей судьбой и навлёк этим непоправимую беду на того, кого любил больше жизни…

Не имея возможности исповедаться священнику, виконт поверял теперь всю свою боль бумаге.

К утру, когда был объявлен подъём, виконт был без сил. Он держал в руках исписанные листы и чувствовал, что больше не может прибавить ни слова. Подошёл Кабанков.

- Готово? – спросил он.

Рауль кивнул и разжал пальцы. Кабанков взял листы, сложил их все четыре вместе в треугольник и протянул обратно старшине:

- Пиши адрес.

Рауль дрожащей рукой написал на свободном кусочке свой адрес.

- Закупорьте в бутылку и бросьте в море, - тихо попросил он.

- Передам Уварову, он что-нибудь придумает, - ответил Кабанков, сунув пухлый треугольник за пазуху.

 Отправлено: 28.11.17 14:12. Заголовок: Lumineux! Замечател..

Lumineux!
Замечательный эпизод с письмом! Браво!

 Отправлено: 28.11.17 14:47. Заголовок: А меня жуть взяла от..

А меня жуть взяла от этого письма в никуда. Именно тем, что это так естественно - писать, потому что иначе - как рассказать самому себе, что с тобой происходит. Письмо с этого света - на тот.
А если оно дойдет по назначению, это письмо? И представить, что его получил граф... Я пытаюсь себя поставить именно на место отца.

 Отправлено: 28.11.17 14:55. Заголовок: Стелла! Так должна ж..

Стелла!
Так должна жуть пробирать! И должно дойти это письмо, потому что в нем - надежда на то, что оба, Атос и Рауль, останутся живы.

Не знаю, правда, как там задумано автором, и предсказывать не берусь...

 Отправлено: 28.11.17 16:18. Заголовок: Спасибо Вам за отзыв..

Спасибо Вам за отзывы! Это ужасно важно - получать отклики, особенно на такие моменты. Вы даете мне понять, что всё это не уходит, как письмо, в никуда, а доходит до адресата - до ваших сердец, и отражается в них эмоциями и пониманием. И возвращается ко мне обратно.

А письмо, да, куда-нибудь дойдет... Только не скоро. Границы закрыты. Точно, можно будет отдельный роман написать о путешествии этого письма... (это не обещание, просто мысли вслух)

 Отправлено: 28.11.17 16:38. Заголовок: Lumineux! Ничто не ..

Lumineux!

Ничто не уходит в песок, даже если отзывы не всегда пишут люди. Сколько просмотров в этой теме? А это что-нибудь да значит.

 Отправлено: 29.11.17 10:08. Заголовок: Примечания к главе 1..

Примечания к главе 14:

(1) Кабанков и Деев пересказывают речь Сталина своими словами. Выдержки:
http://myhistori.ru/blog/43134658197/Pryamaya-rech-I.V.Stalina-6-noyabrya-1941-goda:-poteri-gitlerovt?page=12;
Полный текст речи есть тут: http://1941-1945.at.ua/forum/28-285-1

(2) Цитата из книги Игоря Каберова «В прицеле свастика». Игорь Каберов – лётчик-истребитель, прототип Игоря Кабанкова

Глава четырнадцатая. Кабанков

Ранним утром 7 ноября лётный и технический состав эскадрильи был созван в тесный натопленный кубрик. Все расселись за столы, кто-то остался стоять вдоль стен. Игорь Кабанков должен был проводить политинформацию по случаю 24-й годовщины Октябрьской революции.

Бражелон не знал, нужно ли ему идти на это собрание. Но пошли все. И Лунин, который не был членом партии, тоже пошёл вместе со всеми. Рауль подумал и отправился вслед за майором.

Кабанков стоял у двери в кухню на виду у всех собравшихся и не знал, как начать речь. Тогда техник Деев, который в эскадрилье выполнял обязанности парторга, поднялся с места:

- Товарищ комиссар, - начал Деев, - вчера на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями товарищ Сталин произнёс речь, которую транслировали по радио. Но не все вчера слышали трансляцию. Расскажите нам, пожалуйста, о чём говорил товарищ Сталин!

Произнеся эту просьбу, Деев сам начал рассказывать о том, что в докладе речь шла о причинах временных неудач советских войск, о том, что фашисты еще превосходили советскую армию в танках и что необходимо было ликвидировать это преимущество врага, о сущности национал-социализма, сущности гитлеровской фашистской партии, о том, что гитлеровский план молниеносной войны был сорван…⁽¹⁾

Сзади, со стороны входа в кубрик произошло какое-то движение, по полу потянуло сквозняком. Взгляды всех собравшихся устремились к двери, возле которой стоял комиссар дивизии Уваров. Он только что прилетел на своём «У-2». Ему сказали, что в кубрике идёт партийное собрание, и комиссар решил зайти на минуточку послушать. Техники повскакивали со своих мест, раздвинулись, пропуская комиссара дивизии вперёд, но Уваров присел рядом с дверью и сделал жест не обращать на него внимания.

Кабанков подхватил и стал рассказывать сам:

- Иосиф Виссарионович цитировал Гитлера, его слова о том, что он, дескать, освобождает человека от уничтожающей химеры, которая называется совестью! Гитлер называет своим преимуществом отсутствие у него совести, каких-либо теоретических и моральных принципов! Ну как, скажите, можно после этих слов верить в победу этого человека? Как можно верить в то, что эти люди с моралью животных смогут уничтожить великий русский народ?! ⁽¹⁾

Кабанков, словно позабыв, какое торжественное мероприятие здесь проводится, говорил всё живее. Он говорил пылко и просто, говорил о том, что думал и чувствовал сам, и его слова были близки и понятны собравшимся.

- Я слушал вчера доклад и думал, думал, - продолжал Игорь. – Вот идет жестокая битва, в которой решается судьба Родины. Враг у ворот Москвы, и все же в ней по традиции проводится торжественное заседание, посвященное двадцать четвертой годовщине Октября. О чем это свидетельствует, как не о нашей силе! Советское правительство, Центральный Комитет нашей партии твердо верят в то, что ненавистные фашистские захватчики будут наголову разгромлены!..⁽²⁾ Конечно, верят! И я верю!

В кубрике загудели после этих слов, со всех сторон доносились одобрительные возгласы, посыпались вопросы.

Ещё в начале собрания лётчиков во главе с командиром пропустили вперёд, но Рауль остался сзади. Он стоял позади всех, у противоположной стены и слушал. Он видел только лицо Кабанкова, не мог видеть глаз остальных, слышал только их голоса.

Собрание началось как политическое, но постепенно перешло в беседу о том, что волновало, беспокоило людей эскадрильи в их повседневности, в их военных буднях. Кто-то потерял связь со своими родными, просил помочь найти семью, многие хотели знать, наконец, получит ли полк подкрепление: людей, технику… Кабанков отвечал на вопросы просто и спокойно, не делая вид, будто знает больше, чем знал на самом деле, делился своими собственными надеждами, соображениями и сомнениями.(*)

Рауль тихонько проскользнул к двери и вышел, вдохнул полной грудью свежий, влажный воздух. Пройдя несколько шагов, виконт оказался на лётном поле. Светало, обрывки туч неслись в тревожном небе. Через час эскадрилье предстоял вылет.

Рауль услышал за своей спиной шаги и обернулся. Под ёлками стоял Уваров. Рауль вытянулся, как в строю. Уваров приветливо улыбнулся:

- Вольно!..

Они вдвоём двинулись вдоль поля. Ночью опять шёл дождь, с колючих веток то и дело срывались тяжёлые капли.

- Вам, наверно, непонятно, да и неинтересно слушать подобные беседы, старшина? – обратился Уваров к Бражелону.

- Нет, отчего же, - ответил Рауль. – Очень интересно. Хотя, конечно, понял я не всё.

- Хотите, чтобы я вам что-нибудь пояснил? – спросил комиссар дивизии.

Рауль задумался.

С тех пор, как он попал в этот мир и узнал историю этой страны, виконт возненавидел и страну, и историю, и весь этот огромный механизм, перемалывающий судьбы, которым управляли какие-то бандиты с большой дороги. Они не имели права на эту власть, заполучили её кровью и неправдой, разрушившие весь прежний уклад, весь мир…

А теперь, на этой войне, в этом полку, в этой эскадрилье, Рауль разглядел в этом механизме людей. Вот они – комиссар дивизии Уваров, комиссар эскадрильи Кабанков, парторг Деев... И он, Рауль да Бражелон, каждый день смотрел в их глаза, прислушивался к их словам, сражался рядом с ними и любил их.

Рауль слушал сейчас в кубрике товарищей и понимал, почему Игорю, всегда легко высказывающему свои соображения, так трудно было начинать эту политинформацию, почему вначале он не мог выдавить из себя ничего, кроме пары газетных фраз. Рауль слушал Деева, Кабанкова, пытался угадать, от сердца ли их слова, и испытывал странное чувство по отношению к ним. Ему было жаль, что люди с такими сердцами, с такой широкой душой вынуждены жить и сражаться в этом нелепом мире, вынуждены пропагандировать нелепые ценности этого мира и поддерживать эту чудовищную машину, называемую здесь государством.

- Я больше года уже живу среди вашего народа и всё силюсь понять одну вещь, - начал виконт. – Ради чего живут здесь люди? Ради чего они терпят условия своего существования, не ропщут, продолжают работать, защищать… Что они защищают?

- Свою страну, свою идею, свою свободу, – ответил Уваров.

- Свободу? – виконт чуть заметно усмехнулся. – В этой… системе?

- Советские люди – дети этой системы. Система дала им всё. Разве Лунин мог бы стать тем, чем является сейчас, если бы не система, которая освободила его, дала ему возможность проявлять, развивать свой талант, это система дала ему крылья! И Рассохину, и Серову, и Кабанкову, и мне. Да и вам, старшина, тоже, разве не так?

На это нечего было возразить. Рауль промолчал. Он взглянул в глаза Уварова, стараясь проникнуть в самую глубину, пытаясь разглядеть душу этого человека. Рауль вспомнил, что рассказывали про комиссара в эскадрилье.

Родом москвич, Уваров носил на Балтике прозвище "испанца", потому что был одним из тех советских летчиков, которые добровольцами сражались в Испании за республику. Там, в Испании, он был контужен, и эта контузия лишила его возможности летать на боевых самолетах. Однако «У-2» он до сих пор водил отлично. Перед самой войной он окончил училище, в котором готовили политработников для авиации. Комиссаром дивизии он стал всего за несколько дней до приезда Лунина и Бражелона в Ленинград.^(*)

Глядя в его серые глаза, Рауль чувствовал, что говорит Уваров искренно. Но чего стоит за этой искренностью, чем выстрадал этот человек такую искренность, виконт угадать никак не мог.

- Вы знаете, что есть Бог? – спросил тихо Бражелон.

- Нет, - ответил Уваров сразу, резко.

Помолчав, он сказал:

- Я знаю людей, верю в них. В наших советских людей, в силу их духа, воли, в правду, в справедливость для всех трудящихся и стоящих за свою правоту! Я верю в чудеса, которые люди творят своими руками, - последнюю фразу комиссар произнёс уже мягко и взглянул в лицо старшины. - Вы летаете с ними, вы сражаетесь рядом с ними, вы знаете каждого из них уже очень близко. Скажите, старшина, вы разве не верите в них?

- Верю – ответил Рауль искренно. – Я верю в их сердца. Я знаю, что ни один из них не предаст. Верю, что, если суждено им погибнуть, то они погибнут с честью и правдой.

- А в их победу вы не верите? В победу русского народа не верите?

- В победу народа – верю! – ответил Рауль. – Это сильный народ, он выстоит, не прогнётся, я это знаю.

- И я знаю, - произнёс комиссар.

Несколько минут они шли молча. Небо посветлело, пора было возвращаться.

- Вы ведь виконт? – спросил вдруг Уваров.

Рауль, не ожидавший этого вопроса, в удивлении уставился на комиссара:

- Так точно.

- Рауль, виконт де Бражелон? И это не псевдоним? – продолжал расспрашивать Уваров с нескрываемым любопытством.

- Нет, разумеется, не псевдоним, это моё имя, - ответил виконт.

- Вы что же, потомок, наследник рода того самого, знаменитого Рауля де Бражелона? – продолжал расспрашивать Уваров.

Рауль горько усмехнулся:

- Вы имеете в виду того несчастного, которого бросила Лавальер?

- Про того несчастного, - проговорил Уваров, - к стыду своему, я ничего не знаю. Только слышал о нем. Я имел в виду того, который был сыном графа де Ла Фер...

Уваров замолк, пораженный реакцией старшины на эти слова. Рауль остановился и во все глаза смотрел на комиссара дивизии:

- Вам известно имя графа де Ла Фер? - спросил виконт, позабыв все приличия и устав.

- Кто же не знает это имя, - произнёс Уваров, - Алескандра Дюма в нашей стране тоже любят и знают!

- Кто такой Александр Дюма? – поинтересовался Рауль.

Теперь уже удивился комиссар:

- Вы – француз, и не знаете Дюма?

- Нет, не знаю, - честно ответил Рауль.

Уваров помолчал, внимательно вглядываясь в лицо виконта.

- Обязательно прочтите, - через минуту сказал комиссар очень серьёзно, - как только выпадет возможность.

Рауль, совершенно сбитый с толку, шагал рядом с комиссаром, и сердце его бешено колотилось.

Бражелона охватило странное чувство: как будто между настоящим и прошлым его протянулась тонкая, еле видимая ниточка, как будто не всё ещё было потеряно и забыто, как будто этот странный мир, оказался вдруг не совсем чужим, раз в нём есть человек, который знает его отца, графа де Ла Фер! Раз в этом мире есть некий Александр Дюма, написавший что-то про графа де Ла Фер, про его род. Виконт дал себе слово, что, если останется жив, обязательно найдёт этого Дюма, чего бы ему это ни стоило!

Несмотря на чуть заметный холодок в изучающем взгляде комиссара, виконт почувствовал к нему ещё большее расположение, какое-то особенное тепло.

- Вы, виконт, воевали в Африке? – спросил Уваров.

- Да, воевал, - подтвердил Бражелон.

- А где именно?

- Джиджелли, - опять честно ответил Рауль. Если бы Уваров спросил о командующем, Рауль уже готов был рассказать и о герцоге де Бофоре. Но Уваров не стал спрашивать о командующем.

- Простите за вопрос, старшина, в Африку вы отправились из личных, принципиальных убеждений или искать славы?

- Нет, - просто ответил Бражелон, - искать смерти.

Снова повисла пауза.

- А на этой войне вы зачем, виконт? – спросил комиссар. – Вы всё ещё ищете смерти?

- Нет, не ищу, - ответил Рауль. – Её не нужно искать тут, она ходит по пятам. Она везде: на земле, в воздухе, в море и в этом осаждённом городе. Она здесь поселилась хозяйкой, так что, люди уже не боятся её. Зачем я на этой войне, я не смогу вам ответить, товарищ комиссар, я попал сюда против своей воли... А вот зачем я в этом полку, зачем я в эскадрилье Рассохина, - я могу объяснить. Я здесь для того, чтобы отдать свою жизнь за кого-нибудь из них. Или умереть вместе с ними, рядом, так же, как мы летаем и сражаемся – бок о бок.

…

После дождей ударили морозы. Намокшая земля смерзлась, чуть припорошенная снегом. Аэродром стал тверд, как чугун, весь в жестких выбоинах и колеях. Самолеты при взлетах и посадках подскакивали, прыгали; всякий раз казалось, что уже следующего прыжка они не выдержат и просто рассыплются. В небе машины обмерзали, становились тяжелыми, как утюги, их прижимало к воде, к лесу. ^(*)

В воздухе стоял мороз, но море остывало медленно, и густой пар днем и ночью поднимался от теплой открытой воды. Летать снова приходилось в постоянном тумане, и было ясно, что туман этот уже не рассеется до тех пор, пока лед не покроет воду.^(*)

Тридцатого ноября Совинформбюро сообщило о потере Тихвина. Финские войска захватили перешеек между озерами Ладожским и Онежским и вышли на северный берег реки Свири. Немцы двинулись им навстречу от станции Будогощь, заняли город Тихвин. Вокруг Ленинграда образовалось второе вражеское кольцо — с узким разрывом, километров в двадцать, между Тихвином и южным берегом Свири. По этому разрыву не проходило ни одной дороги — ни железной, ни шоссейной.^(*)

На стене в землянке Рассохина висела карта Ленинградской области, и благодаря постоянному разглядыванию этой карты лётчики отчетливо представляли себе, что происходит. Ленинград, где множество людей сражалось, работало и умирало, как бы медленно вползал всё дальше, всё глубже в тыл врага.^(*)

…

За месяц холодов воды залива покрылись тонкой коркой льда. Поднялся ветер, который развеял туман и поднял метель. Несколько дней в самом начале декабря от снега и пурги ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Лётчики, поднимая высоко воротники шинелей, три раза в день ходили в камбуз и обратно, а всё остальное время опять сидели в жарко натопленном кубрике и ждали «у моря погоды».

8 декабря по радио сообщили, что Тихвин освобождён. Вот это было событие! Немцев разгромили, они бежали, у них отняли захваченный русский город, и случилось это не где-нибудь, а близко, на соседнем, Волховском фронте!
Лица прояснились. Все были убеждены, что это только начало. Все предчувствовали приближение новых событий, радостных и грандиозных.^(*)

— Вот другие немцев бьют, а мы тухнем в яме, как силос! — сказал Кабанков. — Опять уже сколько дней не летали!
Он от нетерпения не мог сидеть и, подпрыгивая, шагал по землянке из угла в угол.
Ждать ему пришлось недолго. Метель прекратилась, и ударил мороз градусов в двадцать. В этот первый ясный день немецкие бомбардировщики совершили огромный звездный налет на Ленинград, каких не было с сентября.
Чего хотели достигнуть немцы этим налетом — неясно. Казалось, ими просто руководило желание сорвать злость за неудачу под Тихвином. На опустевшие в последнее время аэродромы вокруг Ленинграда они внезапно перекинули авиацию и ударили по городу четырьмя армадами с четырех сторон.^(*)

Когда Рассохину позвонили, армада, двигавшаяся с юго-запада, была уже видна с аэродрома. Выскочив из землянки и увидев вдали ползущие "юнкерсы", Кабанков рассмеялся от радости. Лётчики побежали к своим самолетам по узким тропинкам, протоптанным в глубоком снегу. Кабанков бежал впереди, подпрыгивая, как мяч. Морозный ветер жег щёки.^(*)

Пять самолётов эскадрильи Рассохина взлетели над ослепительно белой и чистой землёй, над ёлками, заваленными снегом. Рауль сразу вспомнил прошлый год, Эмск и свои зимние полёты на «У-2». Тогда земля тоже была такой же ослепительно белой, и мороз с такой же силой хлестал плетью по щекам, и на взлёте так же захватывало дух. Только тогда это было первое впечатление, самый первый восторг начинающего пилота. А теперь это было ожидание встречи с врагом, предвкушение жестокой схватки, смертельной драки. Это было такое привычное для виконта да Бражелона чувство, с которым он всю жизнь лицом к лицу встречал врага, это было то самое чувство, благодаря которому Рауль ещё ощущал себя живым. Только в бою он по-настоящему жил!

Бражелон и Кабанков сопровождали Рассохина, Серов – Лунина. Армада «юнкерсов», широко распластавшись над Петергофом и занимая, казалось, полнеба, двигалась к устью Невы. Рассохин повёл свою пятёрку наискосок, чтобы попытаться перехватить «юнкерсы», прежде чем они окажутся над городом. Эскадрилья двигалась к армаде под прямым углом. И вдруг высоко над собой Рауль заметил маленькие самолётики, поблёскивающие на солнце, как стайка рыб. «Юнкерсы» шли на бомбёжку под прикрытием «мессершмттов», которые двигались впереди и гораздо выше их.

Рассохин тоже увидел истребители и сразу стал снижаться. И в тот момент, когда «мессершмитты» заметили советские самолёты и разом кинулись к ним, словно падая с неба, вся пятёрка уже нырнула под армаду, чтобы не ввязываться в бой с истребителями, а атаковать бомбардировщики снизу.

Это случилось над самым юго-западным краем города, над Морским каналом. Когда чёрные туши «юнкерсов» замелькали над головой, самолёт Рассохина стремительно пошёл вверх. Рауль тоже взял ручку на себя. Рассохин полоснул по ближайшему «юнкерсу» и проскочил вверх мимо его хвоста. В тот же момент Рауль нажал на гашетку, стреляя по тому же самолёту, и тоже проскочил мимо, не отставая от капитана ни на шаг. Что стало с тем «юнкерсом», не было времени заметить, потому что Рассохин уже снова снижался, начиная атаку на другой самолёт.

Виконт заметил, как стадо бомбардировщиков заметалось, сбиваясь в кучи. Со всех сторон к Раулю тянулись светящиеся дорожки трассирующих пуль, «юнкерсы» были повсюду: впереди, позади, справа, слева. Но Рауль не смотрел на длинные чёрные тела вражеских самолётов. Он неотрывно следовал за своим командиром. Эскадрилья несколько раз прошила армаду своими самолётами – сверху вниз и снизу вверх. Иногда Рауль краем глаза замечал «мессершмитты». Они были то снизу, то сверху, но Рассохин, а за ним и Бражелон каждый раз уходил от них в самую гущу «юнкерсов». Бомбардировщики, потеряв строй, бросали бомбы тут же, на лёд, на окраинные пустыри, и отваливали поодиночке назад, на юго-запад.

Когда армада рассеялась, расползаясь во все стороны, Рауль снова увидел «мессершмитты». Сначала только два. Они шли прямо на Рассохина, навстречу, в лоб. Рассохин и Бражелон одновременно дали по ним очередь, заставив отвернуть. Но ещё два «мессершмитта» уже пикировали на них сверху. Рассохин вывернулся из-под удара, уведя за собой и ведомого, но «мессершмитты» не отставали. Завязался бой – вдвоём против четверых. Рауль всеми силами старался остаться в хвосте Рассохина, огрызаясь короткими очередями и отгоняя противников, атаковавших капитана сбоку. Но, в конце концов, немцам удалось разделить их. Теперь каждый из них дрался с двумя.

Неожиданно справа от себя Рауль увидел ещё один «И-16», который тоже был связан боем с самолётом противника.

«Кабанков, наверно», - подумал Рауль, потому что помнил, что Игорь тоже находился всё время неподалёку от своего капитана.

Но думать и наблюдать за товарищами виконту было некогда, потому что ему приходилось отбивать атаки противников. Стоило ему отогнать одного, как другой немедленно кидался на него сзади. Бой был сложный, маневренный. Всё вертелось вокруг. Морозное солнце с расплывчатым диском сияло то внизу, то вверху. Рауль снова был разгорячён боем. Виконта снова охватила давно привычная злая радость – радость битвы, радость противостояния равному по силе и духу противнику. Рауль давно забыл про боль от морозного ветра, стегавшего по лицу, он снова ощущал себя единым целым с самолётом: руки и ноги действовали автоматически, и оттого казалось, что самолёт повинуется мгновенной мысли пилота.

Неожиданно что-то изменилось. Вот уже несколько секунд Рауль бился только с одним противником. Куда же делся второй «мессершмитт»? Вдруг откуда-то справа вынырнул «И-16». Он проскочил совсем близко, в каком-то десятке метров от правой плоскости самолёта Бражелона, и Рауль увидел возбуждённое, твёрдое маленькое лицо Игоря Кабанкова. И в то же мгновение «мессершмитт», с которым дрался Рауль, завалился на крыло и стал стремительно падать.

«Сбит! – только успел подумать Рауль, - ай, да Кабанков!», - но радость виконта была преждевременной. У самой поверхности льда «мессершмитт» вышел из штопора, развернулся и, стремительно набирая скорость, ушёл в юго-западном направлении. Это была только имитация падения, хитрость, чтобы выйти из боя.

Рауль поднял взгляд от белой поверхности земли и увидел, как Кабанков, раскачивая свой самолёт с крыла на крыло, призывал следовать за собой. Рауль пристроился, лихорадочно соображая, как же произошло, что этот яростный и сложный бой так внезапно завершился. Видимо, Кабанков сумел быстро справиться с единственным своим противником и, поспешив Раулю на выручку, сбил один из «мессершмиттов», используя внезапность и неожиданность нападения. Второй немецкий лётчик, оставшись в меньшинстве, предпочёл удрать.

Впереди Рауль увидел ещё три самолёта. Это капитан Рассохин всё ещё сражался с двумя «мессершмиттами», которые, чувствуя своё преимущество, не собирались отступать. Они гнались за советским истребителем, стараясь срезать углы, подстерегали на поворотах и не давали ему уйти.

Сердце виконта возликовало: «Спасибо тебе, Кабанков! Вместе мы точно справимся!».

Несясь прямо в самую гущу схватки, Рауль увидел, как один из врагов «сел на хвост» Рассохину, и к самолёту капитана протянулись светящиеся жгуты трассирующих пуль. Рауль устремился прямо на этот «мессершмитт», заходя сверху и чуть сбоку, и сразу открыл огонь. Наверно, Рауль ранил лётчика, потому что, когда Рассохин внезапно ушёл вверх, его преследователь продолжил лететь по прежней траектории. Рауль, разгоряченный и пылающий яростью, продолжал нестись следом и стрелять почти в упор до тех пор, пока из левого мотора «мессершмитта» ни повалил густой дым. Немецкий самолёт завалился на крыло и стремительно полетел вниз. Рауль спикировал вслед за ним, всё ещё не веря в свою победу и опасаясь, не является ли падение очередной хитростью. Но на этот раз победа была неоспоримой. «Мессершмитт» несколько раз перевернулся в воздухе, упал на белый снег пустыря и превратился в столб чёрного дыма.

Виконт де Бражелон в восторге сделал победный круг над поверженным врагом, хотя в этом не было никакой необходимости. Это был первый самолёт, сбитый виконтом самостоятельно! Затем Рауль взмыл и стал искать глазами товарищей. На высоте шестисот метров раскачивался с крыла на крыло один «И-16». Это капитан Рассохин подзывал своего ведомого. Ни второго «мессершмитта», ни самолёта Кабанкова видно не было. Рауль пристроился за командиром, и в этот момент заметил, что горючего осталось только на обратный путь.

Когда Рассохин и Бражелон заходили на посадку, они увидели на промёрзшем, заснеженном аэродроме два уже вернувшихся самолёта. Выпрыгнув из кабины и ответив на рукопожатие техника, Рауль побежал туда, где возле самолёта Рассохина Лунин и Серов с побелевшими от мороза щеками уже докладывали капитану о полёте.

- Я вёл бой с двумя «мессершмиттами», - говорил Лунин со своим крутым северным выговором. Заледеневшие губы слушались плохо, поэтому слова выходили медленными и нечёткими. - Неизвестно откуда взялся Кабанков и поджёг одного из них. Но в Кабанкова стреляли сзади… - Лунин замолчал.

- И что?! – в нетерпении крикнул Рассохин.

- И он сорвался.

Тихие слова повисли в воздухе, как громовой раскат.

…

В жарко натопленной землянке командного пункта эскадрильи работало радио. Каждый вечер лётчики сидели все вместе в маленькой комнатушке и слушали сообщения с фронтов.

Они теперь совсем оставили свой кубрик и переселились в землянку. Как ни мала была она, однако смогла вместить весь лётный состав эскадрильи. Их было теперь четверо.

Внезапно тихая музыка, звучавшая из репродуктора, оборвалась. Через минуту напряжённой тишины зазвучал голос диктора и провозгласил, что сейчас будут передавать чрезвычайное сообщение.

- ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ГОВОРИТ МОСКВА! В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС. ПРОВАЛ НЕМЕЦКОГО ПЛАНА ОКРУЖЕНИЯ И ВЗЯТИЯ МОСКВЫ. ПОРАЖЕНИЕ НЕМЕЦКИХ ВОЙСК НА ПОДСТУПАХ МОСКВЫ!

В землянке раздался только дружный вздох четверых мужчин.

Москва!.. Спасена Москва!..

Перестав дышать, вслушивались они в названия освобожденных подмосковных городков, такие милые для русского слуха. Потом следовало перечисление разгромленных немецких дивизий. Потом шли цифры: захвачено столько-то орудий, столько-то танков, самолетов, автомашин. И, наконец, последние, спокойные слова: "Наступление наших войск продолжается".^(*)

Рассохин первым выпрыгнул со своего места и с радостным возгласом бросился к своим товарищам. Он обнимал их всех вместе, и каждого по отдельности, расцеловал Лунина, и Серова, и Бражелона.

Москва, Москва спасена! Враг под Москвой разбит и бежит!

Это означало, что всё было не напрасно! Все жертвы, все потери, которые пришлось понести им, были не зря!

Как ни был грозен и силён их враг, а он мог быть побеждён! Они и раньше это знали, они и сами побеждали! А теперь была одержана общая победа, значимая для всех людей, для всего народа! Значит, полная победа над врагом уже не была только мечтой, только надеждой, только предвидением, только желанием.^(*)

Рассохинцы улыбались, поздравляли друг друга и были счастливы!

На вспыхнувших от жары и радости лицах, в их блестящих глазах виконт да Бражелон увидел какой-то новый свет. И Рауль вдруг с особенной ясностью почувствовал себя таким же, как они, частью их. Виконт улыбался вместе с ними и был счастлив вместе с ними! Потому что их потери были и его потерями, а их победы били и его победами. Потому что он любил их так же, как они любили друг друга, и ненавидел их врага так же, как они ненавидели. И он тоже уже знал по своему опыту, что этого врага можно победить!

…

Каждый день они вылетали вчетвером и упорно искали встреч с немецкими самолётами. Бой был бы радостью для них. Но воздух совсем опустел: вся немецкая авиация ушла под Москву.

Единственным событием в жизни эскадрильи за эти дни было письмо, полученное Серовым. Из районо пришёл, наконец, ответ, в котором сообщалось, где находится та школа, о которой он запрашивал. Назван был городок Молотовской области, о котором никто в эскадрилье никогда не слыхал. Но к удивлению всех, известие из районо не только не обрадовало Серова, а, напротив, словно огорчило. Коля стал молчаливым и выглядел растерянным.^(*)

Однажды, когда Рассохин убежал решать какие-то хозяйственные вопрос, и в землянке кроме троих лётчиков никого не было, Бражелон подошёл и тронул Серова за плечо:

— Серов, что с вами? – тихо спросил Рауль.

Серов, видимо, больше не мог терпеть.

— Когда я был у нее, школа еще не уехала, — сказал он. — Школа уехала только через шесть дней.

Сбивчиво Серов объяснил. В середине августа он был у своей знакомой на квартире, и соседка сказала ему, что его знакомая уехала из города вместе со своей школой. А теперь из ответа районо видно, что школа уехала только через шесть дней после того, как он был на той квартире…^(*)

— Ну и что? — спросил Лунин.

— Она не хотела меня видеть, — проговорил Серов. — И велела, соседке сказать, что уже уехала…

— Вы ей не писали? – тихо спросил Бражелон.

— Куда? — спросил Серов…

И, понизив голос, почти шёпотом прибавил:

— Зачем?

Рауль хотел было возразить, посоветовать Серову не делать преждевременных выводов, не наговаривать зря на женщину, постараться разузнать, написать куда-нибудь, верить!.. Но потом вдруг опустил руку и отвёл взгляд.

«Я тоже верил… До последнего, - подумал Бражелон. – Наверно, Серов прав».

И тут же подумал еще, что Кабанков всё-таки убедил бы его написать. И снова взглянув в глаза Серова, понял, что тот тоже в эту минуту подумал о Кабанкове…^(*)

 Отправлено: 29.11.17 11:25. Заголовок: Хорошо, живо, жизнен..

Хорошо, живо, жизненно, без "притягивания за уши" событий и персонажей этой истории.
Убедительны сцены аэродромной жизни и воздушных боев, и так понятен азарт не слишком еще опытного молодого летчика де Бражелона!
Героем Советского Союза он станет?

 Отправлено: 29.11.17 12:04. Заголовок: Да, по обстоятельнос..

Да, по обстоятельности и точности, по скрупулезному прослеживанию каждого движения души попаданса, никто еще подобного не писал.
Может, что-то подобное намечалось у Ленчика( с Дюмасферы) в ее "Сказочке", но она так и не была дописана.
Это настолько жизненно и убедительно, что в такое верится.

 Отправлено: 29.11.17 18:48. Заголовок: Рыба пишет: Хорошо,..

Рыба пишет:

цитата:

Хорошо, живо, жизненно, без "притягивания за уши" событий и персонажей этой истории. Убедительны сцены аэродромной жизни и воздушных боев, и так понятен азарт не слишком еще опытного молодого летчика де Бражелона! Героем Советского Союза он станет?

Насчет Героя - не знаю пока, вполне возможно ))

Стелла пишет:

цитата:

Да, по обстоятельности и точности, по скрупулезному прослеживанию каждого движения души попаданса, никто еще подобного не писал.

Ух, между прочим, это большая ответственность - не разочаровать...

 Отправлено: 29.11.17 19:18. Заголовок: Примечание к главе 1..

Примечание к главе 15:
Третья и четвёртая части главы (про перелёт и лысый бугор) – это текст из «Балтийского неба», исправленный с учётом другого главного героя. Я просто не могу написать об этих событиях иначе...

Глава пятнадцатая. Лысый бугор

Однажды, вернувшись из очередного безрезультатного полёта, они увидели человека в форме техника, ожидавшего возле землянки командного пункта.

- Техник третьей эскадрильи, - представился он, - проездом. Через три часа отправляюсь в дивизию для решения хозяйственных вопросов.

- Как добрались из Кронштадта? – поинтересовался Рассохин.

- Хорошо, товарищ капитан, - ответил техник. – Только всю дорогу нас из Петергофа обстреливали.

Возбуждённый и разговорчивый после пережитого волнения, техник грелся в землянке, пил чай и рассказывал всё, что знал.

Оказалось, что третья эскадрилья на днях покидает Кронштадт.

- У нас в эскадрилье тоже лётного состава четверо осталось, - сказал техник, оглядывая присутствующих, - Только у одного самолёта нет.

И, понизив голос, добавил безо всякой связи с предыдущим:

- Я слышал, вроде как, по льду Ладожского озера дорогу прокладывают.

Это была новость так новость! Дорога, которая может соединить Ленинград с остальной страной!

Но что это за дорога? Где пролегает эта дорога? Как обороняется эта дорога? Техника засыпали вопросами. Но он только замолчал, смутившись, и уткнулся в свою кружку. Конечно, он ничего не знал. И пересказывал только слухи. Но можно ли верить этим слухам?

Если бы такая дорога – хотя бы самая неудобная – существовала, самый последний, самый убийственный план немцев рухнул бы!

…

А через несколько дней, в короткий промежуток между двумя метелями, к ним прилетел командир полка майор Проскуряков. Прилетел он на боевом истребителе, и на другом истребителе его сопровождал один из лётчиков первой эскадрильи. Землянка командного пункта оказалось маленькой и тесной, когда Проскуряков, нагнув голову, вошёл в неё, и им, вскочившим при его появлении, пришлось прижаться к стене.^(*)

Сердце Рауля сжалось, и виконту стало вдруг очень душно в этой натопленной комнатушке. Перед ним стоял человек, как две капли воды похожий на барона дю Валлона. «Барон» был в лётном комбинезоне и казался неуклюжим в своих огромных мохнатых унтах. Это был огромный мужчина с широким лицом и очень добрыми голубыми глазами.

Командир полка выслушал рапорт Рассохина, потом протянул свои лапищи и обнял его – сгрёб в охапку. Когда Проскурякову представили Лунина и Бражелона, он с подчёркнутым уважением пожал им руки, и пожатие это было таким сильным и таким знакомым, что слёзы чуть не навернулись на глаза виконта, не то от боли, не то от воспоминаний.

Проскуряков в сопровождении Рассохина отправился осматривать хозяйство эскадрильи. Минут через сорок Рассохин вернулся и стал напяливать на себя всё тёплое, что имел.

- А где командир полка? – спросил Лунин.

- Ждёт меня в машине. Мы с ним сейчас едем в дивизию. Ночью я вернусь.

Оглянувшись и убедившись, что в землянке кроме лётчиков никого нет, он прибавил тихо:

- Полк перебазируется.

...

Штаб полка и первая эскадрилья были уже на новом месте — за Ладожским озером. Потом туда же перебралась и третья эскадрилья — из Кронштадта. И вот, наконец, пришел приказ двигаться и второй эскадрилье.

Сухой, колючий, снег крутился над темным аэродромом, когда наземный состав эскадрильи на трех грузовиках отправился в путь. Лётчики должны были вылетать на другой день утром, но метель не пустила их ни на другой, ни на следующий. На третью ночь мороз усилился, небо прояснилось, и утром встало солнце.

Небо прояснилось, но резкий, пронзительный ветер по-прежнему гнал, и крутил над землей клубы мелкого, колючего снега. Всё кругом было полно вертящейся серебряной пыли. Задыхаясь от ветра, Рауль влез в самолет и взлетел вслед за Рассохиным. В последний раз увидел он привычный рисунок еловых вершин в конце аэродрома, над которым он так часто, так много взлетал. За елками сверкнуло белизной море, но они повернулись к нему спиной и легли курсом на восток.

Прежде всего, им предстояло пересечь сорокакилометровую ширину Карельского перешейка. Они шли парами: Рассохин – Бражелон, Лунин — Серов. Лес внизу виден был как в тумане, сквозь белую дымку поземки, змеистые вихри которой перекатывались через деревья. Справа, на юге, была Нева, еле угадываемая за стелющимися понизу снежными потоками. Там, сразу за Невой – немцы. Ветер вздувал сухой снег так высоко, что даже на высоте семисот метров в воздухе поблескивали снежинки. Выше подниматься Рассохин не хотел, чтобы не потерять ориентиры на мало знакомой и очень узкой трассе. Ветер волочил сквозь пространство какие-то сгустки тумана, еле различимые, похожие от солнца на золотые пятна, слабо очерченные, но непрозрачные. И расплывчатое солнце, низко стоявшее на юго-востоке, слепило глаза.

Нева широкой дугою ушла на юг, скрылась из виду, потом снова возникла впереди. И за рябью пронизанного снежной пылью леса появился и стал стремительно расширяться огромный белый простор.

Они вышли к тому месту, где Нева вытекает из Ладожского озера. Возле самого входа в реку Рауль увидел маленький островок и что-то громоздкое на нем, похожее на бесформенную груду камней, запорошенных снегом. Это была Шлиссельбургская крепость, преградившая немцам путь через Неву и с августа стоящая под огнем немецкой артиллерии. Рауль ничего не мог разобрать в этом нагромождении камней, ему хотелось рассмотреть крепость поближе, но Рассохин круто свернул на север и повел их от Невы вдоль береговой черты озера. Так шли они до тех пор, пока не увидели низкий лесистый мыс, на котором стояла высокая красная башня, торчавшая, как поднятый палец, из снежных вихрей, крутившихся у ее подножия – Осиновецкий маяк. Пройдя над ним, они снова свернули на восток и пошли прямо через озеро.

По льду озера бежали, текли, дымились длинные живые космы снега. Здесь ветер был еще сильнее. Низкий берег скрылся, и внизу, куда ни глянешь, ничего не было видно, кроме льда и косматого летящего снега над ним.

И Рауль увидел дорогу!

Точнее, даже не дорогу, а колонну грузовых машин, которая медленно ползла по льду с востока на запад, в сторону Ленинграда. Машины дымились от снега, снежные вихри перекатывались через них, скрывая их из виду. Приглядевшись, виконт заметил, что движутся они вдоль длинного ряда мотающихся на ветру вешек. Через минуту он заметил другую колонну машин, двигавшуюся на восток. Впрочем, с самолета нельзя было определить, движутся ли эти машины, или застряли в снегу.

- Вот она! Есть дорога! – подумал Рауль. – Невероятно!..

Дорога, проложенная по льду озера, почти все берега которого заняты неприятелем! Вот он, единственный путь, соединивший Ленинград с остальной страной! И, конечно же, вот она – цель перебазирования полка! Ведь именно этот спасительный путь они будут теперь охранять!

Справа и слева от дороги, на льду, видел Рауль иногда краснофлотцев в тулупах. Вероятно, это была охрана дороги. Как они живут здесь, вечно в снегу, на ветру, на морозе, без всякого крова, не имея возможности даже зарыться в землю? Они иногда махали самолетам руками, и ему хотелось рассмотреть их получше, но это было невозможно, потому что прозрачность воздуха уменьшалась с каждой минутой. Солнце превратилось в большое мутное пятно, небо побледнело, дымка охватывала их всё теснее; даже самолет Рассохина, летевший в каких-нибудь ста метрах впереди, иногда затуманивался.

С дорогой они расстались, — Рассохин вел их теперь несколько севернее дороги. Под ними теперь ничего не было, кроме льда, по которому струились снежные вихри. До противоположного берега озера оставалось всего несколько минут полета, и его можно было бы уже разглядеть, если бы воздух был прозрачнее. Но Рауль ничего не видел, кроме крутящегося снега внизу, рыжего солнечного пятна вверху, самолета Рассохина впереди и ещё двух – самолётов Лунина и Серова - справа.

Вдруг перед ними в воздухе ясно обозначились четыре темных вытянутых пятнышка: четыре "мессершмитта"!

Они шли в строю с явным намерением преградить путь советским истребителям, не дать им пробиться к восточному берегу озера. До них оставалось немногим более тысячи метров, и решение нужно было принимать мгновенно. Обойти их или затеять с ними долгую карусель нечего было и думать: не хватило бы горючего. И Рассохин решил атаковать и проскочить.

Они встретились почти лоб в лоб. Произошла короткая схватка, в которой всё зависело от упорства, от уверенности в себе, от умения владеть самолетом, от меткости стрельбы.

На тридцатой секунде сбитый Рассохиным "мессершмитт" уже падал на лед, вплетая черную струйку дыма в белые вихри метели.

Второй "мессершмитт", поврежденный, как-то боком нырнул вниз, над самым льдом выпрямился и неуверенно пошел к югу.

Двое остальных метнулись вверх, к солнцу, и пропали в рыжих лучах.

Путь был свободен.

Но тут Рауль заметил, что самолет Рассохина, странно качаясь, скользит вниз.
Он быстро терял высоту и уже погружался в мутную снежную пыль, взметаемую ветром со льда. Бражелон в тревоге кружился над ним, снижаясь. Мотор у Рассохина не работал. "Как это "мессершмитт" успел перебить ему мотор? — думал Рауль. — Только бы он сам был цел!.. Только бы ему удалось посадить самолет!.."

Спланировать на лед без мотора при таком ветре было не просто. Потонув в снежных вихрях, самолет Рассохина коснулся льда и высоко подпрыгнул. Потом опять коснулся льда и, пробежав очень мало, остановился как-то косо, опустив одну плоскость и приподняв другую.

Если бы Рассохин вылез из самолета и принялся осматривать мотор, Рауль не особенно волновался бы.

Но Рассохин продолжал, не двигаясь, сидеть в самолете.

«Он ранен! – с ужасом понял Рауль. – Но он жив! Он же смог посадить самолёт! Что же делать?»

Виконт медленно продолжал снижаться, стараясь получше рассмотреть Рассохина. Самолёт Рауля каждый раз, опускаясь всё ниже, нырял в крутящийся надо льдом снег. И вдруг Рассохин поднял голову, потом руку. Он взглянул на Рауля и махнул ему рукой. Взмах руки мог обозначать только одно: ложитесь на свой курс и продолжайте путь. Это был приказ.

Но как возможно этот приказ исполнить?

И вдруг Рауль увидел, как рядом с ним, сверху вниз, быстро снижаясь прямо в снежную карусель, спикировал другой «И-16». Это был самолёт майора Лунина.

На высоте трёхсот метров ото льда Лунин стал кружить, ища место для посадки.

Рауль, продолжая делать круг за кругом, видел, как Лунин нёсся над самым льдом. Лед здесь был весь в торосах, которые торчали, словно надолбы, и сесть тут, да еще при таком ветре, — значило разбить самолет. С трудом отыскал Лунин место поглаже — метрах в двухстах от Рассохина — и кое-как сел.

Рауль видел, как Рассохин вылез из самолета, сделал два-три шага к югу — туда, где километрах в семи проходила дорога, — и вдруг упал в снег. Он упал в снег и пополз.

Рауль видел, как, повернув свой самолет против ветра, Лунин выпрыгнул в снег и, преодолевая ветер, побежал к Рассохину.

Рауль видел, как Рассохин начал вдруг подниматься, явно пытаясь встать на ноги. Сначала он встал на колени. Затем после долгой передышки уперся руками в лед и внезапно поднялся во весь рост.

Целую минуту простоял он в крутящемся снегу на странно расставленных ногах, широкий, косматый. Потом поднял вверх два сжатых кулака и погрозил ими. И рухнул со всего роста.

Рауль видел, как Лунин подбежал к Рассохину и склонился над ним, как поднял его на руки и отнёс к самолёту, как положил его под плоскость и накрыл парашютом.

Лунин вернулся к своему самолёту, запустил мотор и взлетел. Он покачал плоскостями. Серов, а за ним и Бражелон пристроились к нему, и через две минуты они увидели впереди низкий берег.

Рауля колотил озноб. Метель стегала плетьми по лицу, пальцы, стиснувшие ручку управления, дрожали.

Рауль смотрел на лес, туманящийся в снежном дыму, и какая-то безумная надежда навязчивой мыслью стучала в голове, что, может быть, ещё не мёртв, может только ранен, пусть тяжело, но всё же только ранен, может, они ещё успеют его спасти… Нет, он ни на что уже не надеялся. Раненого командира Лунин, конечно, не оставил бы одного там, в снегу. А это означало конец…

…

Весь полк был размещен в одной деревне, и хотя деревня была для северных краев большая, дворов в сорок с лишним, во всех домах жили военные, а по длинной ее улице с утра до ночи мимо кривых березок, растущих возле крылец, бродили пестро и разнообразно одетые люди — в комбинезонах, тулупах и черных флотских шинелях. Часовые стояли возле изб, в которых помещались различные учреждения полка и батальона аэродромного обслуживания: оба штаба, строевая часть с секретным отделом, медсанбат, продотдел, рота связи, авторота, склады вооружения, парашютов, передвижные авиаремонтные мастерские и т. д. Вся эта масса людей и все эти учреждения предназначены были для руководства летчиками, для снабжения их и обслуживания, для снабжения и обслуживания многих самолетов.

Но ни летчиков, ни самолетов в полку почти не осталось. На деревенском выгоне, кое-как превращенном в аэродром, стояло в наскоро сколоченных маленьких рефугах всего шесть самолетов: три самолета третьей эскадрильи, два самолета первой эскадрильи и самолет, на котором летал командир полка майор Проскуряков.

Во второй эскадрилье было три летчика и ни одного самолета. Проскуряков решил воспользоваться тем, что немецкой авиации над озером еще не очень много, и капитально отремонтировать самолеты второй эскадрильи. И вторая эскадрилья, рассохинская, перешла в разряд нелетающих.

У этой нелетающей эскадрильи был теперь новый командир — майор Лунин. Назначение Лунина командиром эскадрильи состоялось на другой день после похорон Рассохина.

За телом Рассохина и за его самолетом была снаряжена целая экспедиция из техников полка и краснофлотцев аэродромного батальона, с грузовиками, лыжами, лопатами. С экспедицией этой отправились Серов и Бражелон в качестве проводников. Они довольно точно и легко определили то место, где погиб Рассохин, однако тело его и самолет они нашли не сразу. Метель намела столько снега, что лётчики не мог найти даже тех торосов, которые помешали Лунину сесть рядом с Рассохиным. Самолета нигде не было видно; некоторые стали высказывать предположение, что, может быть, немцы с юга или финны с севера пробрались сюда и похитили самолет. Однако поиски продолжали, и, наконец, один краснофлотец заметил край винта, торчащий из сугроба. Сугроб разбросали лопатами и откопали самолет, под крылом которого лежал Рассохин.

Поздно ночью экспедиция вернулась на аэродром, привезя Рассохина и его самолет.
Похороны состоялись на другой день утром, и весь полк принял в них участие. По приказанию Проскурякова могилу приготовили на вершине лысого бугра, возвышающегося над аэродромом. Бугор этот служил хорошим ориентиром для всех самолетов, возвращавшихся на аэродром, и с голой его верхушки можно было разглядеть за лесами простор Ладожского озера.

Но в утро похорон шел густой снег, и бугор не виден был даже из деревни. Рассохина вынесли из избы штаба полка в раскрытом кумачовом гробу. Он лежал совсем такой, каким был при жизни, — в комбинезоне, в унтах, со строгим крестьянским лицом, шершавым, широкоскулым, твердогубым. Веки с рыжими ресницами были не совсем плотно опущены, и это еще больше придавало ему сходство с живым, — казалось, вот-вот он глянет своими маленькими голубыми разумными глазами. Но крупные снежинки, падавшие на его лицо, не таяли, так и оставались лежать, пушистые, в глазных впадинах.

В молчании гроб довезли на грузовике до подножия бугра. Машина не могла подняться по крутому склону, гроб сняли и понесли на руках. Первыми несли его Проскуряков, комиссар Ермаков, начальник штаба полка Шахбазьян, майор Лунин, старший лейтенант Серов и старшина Бражелон. Потом первых сменили другие, других — третьи, только лётчики из эскадрильи Рассохина отказались сменяться.

Нести было трудно, край гроба резал Раулю плечо, ноги вязли в глубоком снегу, скользили на крутом склоне, поднятая рука затекла и замерзла, но виконту хотелось, чтобы идти было еще труднее, чтобы плечу и руке было еще больнее. Он слышал у себя за спиной утомленное дыхание Серова и сам тяжело дышал в спину Лунина… Наконец они вынесли гроб на вершину.

Здесь ветер был гораздо сильней, чем внизу. Мерзлые комья глины на снегу, мерзлая и глинистая яма, на рыжем дне которой уже белел пух свеженаметенного снега. Гроб поставили на краю могилы. Все чувствовали, что еще что-то надо сделать, прежде чем опустить его. Проскуряков, огромный, без шапки, со снежинками в волосах, и комиссар полка Ермаков, небольшой, плотный, ладный, уверенный в себе, произнесли свои недолгие речи и от имени всего полка обещали Рассохину отомстить за него. По склоненным лицам слушавших их людей было видно, что каждый из них действительно клянется отомстить.

Ермаков замолчал, но гроб всё не закрывали. Присутствующие ждали чего-то от Лунина, как от ближайшего соратника Рассохина. Лунин долго стоял, глядя на гроб, но так ничего и не сказав, нагнулся и поцеловал Рассохина в крепкие холодные губы.

После Лунина его поцеловал Серов, затем Бражелон. Проскуряков нагнулся над гробом и, заслонив Рассохина своей широчайшей спиной, тоже поцеловал его. Выпрямившись, Проскуряков сделал знак краснофлотцу, державшему крышку гроба, — закрыть.

Грянул залп, и гроб с телом Рассохина опустили в могилу.

…

«Идём лоб в лоб. Четверо против четверых, две пары против двух. У «И-16» преимущество в лобовых атаках: прикрываемся огромными носами... Стреляем: они – в нас, мы – в них, все разом. Они отворачивают. Один переворачивается, пытается зайти капитану в хвост, но я налетаю на него… Что дальше? Я отогнал того, но был ещё ведомый. Я ведь всего на две секунды отвлёкся на того, первого…»

Уже трое суток, и днём и ночью, Рауль перебирал в памяти подробности того боя.

«…В это время ведомый атакует Рассохина. Но Рассохин сразу уворачивается. Я тогда стреляю в этого ведомого. Потом снова отвлекаюсь на первого: он атакует меня сбоку, я кидаюсь вниз, потом обратно… А Рассохин тогда сбивает того, второго. Да, это тогда произошло, я видел… пока преследовал первого. Стреляю, и он как-то боком начинает снижаться, а у самого льда выпрямляется и уходит... Я бросаюсь к Лунину и Серову, которые разделились и бились каждый со своим. И оба их противника делают горку, один за другим, и выходят из боя...»

Лётчиков второй эскадрильи поселили вместе в избе у глухой старухи, которая, сидя на печи, бессонно бормотала что-то и днем и ночью.

Изба была чистая, без клопов и тараканов, вышитые полотенца висели возле окошечек, сухим жаром дышала печь, за стеклами видна была раздвоенная береза, посеребренная изморозью. Одна кровать, мягкая и удобная, стояла за цветной занавеской, в углу. Возле печи стояли ещё две койки, заняв которые, Бражелон и Серов предоставили Лунину возможность с комфортом устроиться за занавеской.

Они почти не говорили друг с другом в эти дни. Им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга, у них была одна скорбь на троих. В этом молчании Рауль чувствовал, что и Лунин, и Серов переживают то же, что и он. А именно, свою вину.

Лунин проводил дни с механиками в ПАРМе – в передвижных авиаремонтных мастерских, — где несколько техников в промасленных комбинезонах ремонтировали самолеты эскадрильи.

Где в этот морозный, ветреный день находился Серов, Бражелон не знал. Рауль вышел из хаты и побрёл в сторону лётного поля, в надежде найти Серова там. А скорее, просто потому что у него больше не было сил оставаться в натопленной комнате наедине со своими мыслями.

Но от мыслей уйти было невозможно.

Рауль брёл по деревенской улице, а перед глазами снова вертелись самолёты, самолёты… «В какой момент я ошибся? Что я сделал не так?..» И снова, и снова эта карусель: переворот «мессера», светящийся жгут в его сторону, он тут же отваливает – некогда посмотреть, – Рассохин уворачивается от второго – трасса пуль и этому тоже – атака сбоку – переворот через плоскость… «Ошибка! Надо было поворачивать за первым! Нет, я же ведомый, я же не мог оставить командира…». И опять всё сначала: лоб в лоб, пара на пару – переворот «мессера» – атака…

Оба самолёта первой эскадрильи вернулись и заходили на посадку один за другим, поднимая снежную пыль. Рауль с тоской смотрел на раскрасневшиеся, возбуждённые лица лётчиков, пожимающих друг другу руки. У них над озером произошёл короткий бой с «мессершмиттами», из которого они вернулись оба. И Проскуряков был здесь же и слушал их рассказ о схватке.

Рауль отвернулся и ускорил шаг. Вдалеке на стоянке он заметил «У-2», возле которого копошились техники. Виконт замер. Это был самолёт Уварова.

Рауль видел комиссара эскадрильи последний раз ещё на прежнем аэродроме, в землянке Рассохина…. Где застала Уварова весть о гибели товарища, Бражелон не знал. Комиссара не было на похоронах.

Рауль продолжил свой путь через лётное поле. Ноги сами несли его туда, где сквозь снежную дымку, поднимаемую ветром, была видна громадина лысого бугра.

«Что я сделал не так? Где ошибся? Надо было идти за первым сразу, догнать, добить! Чтобы он не успел вернуться… Или это тот второй, сразу, с самого начала достал капитана пулями? И капитан уже раненый вёл этот бой и сбил его? Нет, невероятно… Скорее всего, это когда я отвлёкся!...»

И снова ознобом по спине отчаяние:

«Метался вперёд-назад, как бешеный… Я не заметил, как ранили командира… Не увидел, не успел, не смог…»

Ветер развивал полы шинели, бросал в лицо снег. Рауль поднимался наверх и всё думал, думал…

«Как же? Когда?..»

На вершине стоял человек. Виконт не сразу заметил его, потому что сложно было смотреть наверх, пока он, преодолевая ветер, шёл по тропе. Теперь Рауль застыл на месте, разглядывая прямую фигуру лётчика в комбинезоне и шлеме. Видимо, почувствовав на себе чей-то взгляд, лётчик обернулся. Это был Уваров.

Рауль вытянулся как в строю.

- Здравствуйте, старшина! – сказал Уваров.

- Здравия желаю, товарищ комиссар! - ответил Рауль, перекрикивая ветер, который бил в лицо.

Они некоторое время стояли молча возле камня, который Лунин, Серов и Бражелон вместе со своими техниками притащили сюда накануне. Уваров смотрел на камень, а Рауль наблюдал за Уваровым. Разговаривать на таком ветру было невозможно, поэтому комиссар легонько потянул Бражелона за рукав шинели, и они вместе пошли обратно вниз по тропе.

Достигнув подошвы холма, где ветер был уже гораздо слабее, Уваров начал говорить:

- Я много лет хорошо его знал. Учились вместе, потом служили вместе... Большой человек, большой воин! Мы месяц назад представили его к званию Героя Советского Союза. Сегодня получил сообщение, что он уже Герой посмертно…^(*)

Уваров замолчал, остановился напротив Бражелона и проговорил, глядя в глаза виконту:

- Старшина, вы были рядом с ним тогда. Расскажите, как это произошло.

- Не знаю, товарищ комиссар, - ответил Рауль, опустив голову.

- Как это, не знаете? – спросил Уваров, и в голосе его зазвенели металлические нотки.

Рауль снова поднял взгляд на комиссара:

- Мы летели над озером…

Виконт рассказал всё про тот бой, ничего не утаивая, со всеми подробностями этой короткой схватки и смерти Рассохина так, что перед глазами Уварова, как будто в замедленном кино, развернулись все события. И закончив рассказ, Рауль проговорил:

- Я ведь ведомый. Я должен был видеть всё. Я должен был понять, успеть, помочь. Но я не увидел. Я не знаю, когда и как они успели… сбить его.

Уваров долго смотрел прямо на старшину, потом ответил:

- Да, вы должны были увидеть и успеть.

Эти слова как острым ножом полоснули по свежей ране.

Уваров продолжал:

- Единственным способом теперь искупить свою вину будет для вас – выжить и отомстить за него!

 Отправлено: 30.11.17 10:57. Заголовок: Вот так, выжить и от..

Вот так, выжить и отомстить за товарища!
Это вам не то, что умирать от любви к не слишком честной девице. Да...

 Отправлено: 30.11.17 12:45. Заголовок: Примечания к главе 1..

Примечания к главе 16:
При создании этой главы использовались два дополнительных фэндома:
И. Каберов "В прицеле свастика"
О.И. Чечин "Ради тебя, Ленинград! Из летописи "Дороги жизни"

(1) Эпизод про собаку Рауля – из фанфика Стеллы «Кольцо Соломона».
(2) В каноне Ховрин был редактором газеты, а не корреспондентом.

Глава шестнадцатая. Дорога

Жаркий огонь печи отбрасывал алые отсветы на дощатый пол. Рауль, сидя на своей койке прямо напротив печки, смотрел на огонь. Серов подбросил несколько поленьев, пошуровал кочергой, медленно поднялся и сел радом с виконтом. Они молчали уже давно, и ни одного звука, кроме гудения печи, не доносилось до них.

- Так тихо, как будто и войны нет, - еле слышно проговорил Коля. – Только непонятно, почему мы не дома…

Рауль посмотрел на товарища по эскадрилье, в глазах которого отражались красные огоньки. Виконт знал, что дом Серова в полутора сотне километров от Москвы – в деревеньке под городом Калинин, который когда-то раньше назывался Тверью.

С улицы послышались приглушенные голоса. Кто-то прошёл мимо, снова всё стихло. Серов бросил рассеянный взгляд в оконную темноту. Где-то там вернувшиеся из боевого вылета лётчики расходились по своим избам после ужина, вспоминая и обсуждая подробности сегодняшних боёв. А они, лишенные крыльев, сидели тут и грелись у жаркой печки…

- Там, у крыльца двойная береза растет, - сказал вдруг Серов. – Около нашего дома в деревне точно такая стоит… стояла... Ещё каштанов много было.

- Около нашего дома тоже было много каштанов… - отозвался Бражелон.

- А ещё голуби… - продолжил вспоминать Коля. – У нас голубятня была на крыше. И мой пёс постоянно птиц гонял по двору, высоко за ними прыгал…

Раулю показалось, что жар от печки проник вдруг в самую глубину сердца.

- И у меня был пёс, который гонял голубей, - сказал Рауль, и голос его отчего-то дрогнул.

Серов удивлённо смотрел на Бражелона:

- У меня была овчарка, а у вас?

- А у меня пудель.

- Пудель?

- Да, огромный такой, чёрный, с меня ростом. Мне тогда года три было, и я мог стоять прямо и смотреть ему в глаза, - сказал Рауль, не замечая, что глядит на Серова с такой же смущённой улыбкой и такими же распахнутыми глазами, какие были обращены в этот момент на него самого.

- Ага, мой тоже такой же огромный был! - продолжал Коля. – Мне его бабушка подарила.

- А мой сам к нам пришёл.

- Как сам?

- Я играл во дворе, и он прибежал неизвестно откуда. Страшный такой, весь в репейниках… Мы с ним быстро подружились.⁽¹⁾

В печке пылал огонь, добавляя жару в уже и так натопленную избу. Два человека сидели рядом, смотрели друг на друга и улыбались. Не было между ними пропасти времени и расстояния, не было разницы рождения и воспитания, в эту минуту всё исчезло. Посреди войны, под небом, закопченным дымом пожаров, в деревенской избе возле военного аэродрома, оторванные судьбой от дома, от родных и близких, сидели два молодых человека с одинаковыми детскими воспоминаниями.

 Отправлено: 30.11.17 13:04. Заголовок: ... Когда Лунин и Б..

...

Когда Лунин и Бражелон, вернувшись из ПАРМа, зашли в лётную столовую, Серов, как обычно, был уже там. У лётчиков второй эскадрильи сложилась своеобразная традиция: не начинать есть, пока за столом не соберутся все трое. Вот и сейчас Серов сидел за пустым столом и ждал товарищей. Но сегодня он был не один.

Тощий, сутулый человек с костистым узким лицом, в очках, одетый, как лётчики, в форму морского командира, сидел напротив Серова и делал какие-то пометки в открытом блокноте.

В этот момент из кухни донеслось:

- Хильда, твои пришли!(*)

Лунин и Бражелон устроились за столом, и через минуту Хильда, всё такая же, в том же белом фартучке, с тем же кухонным румянцем на нежных щеках, вышла к ним с подносом, на котором дымились тарелки с похлёбкой.

При появлении майора и старшины собеседник Серова неловко приподнялся, поздоровался и представился:

- Ховрин, корреспондент из «Крыльев Балтики».⁽²⁾

Весть о том, что в полк приедут журналисты, пришла накануне. На их меленький аэродром возле деревни, затерянной среди лесов, часто наведывались не только репортёры, но и фотографы, художники, особенно когда стало известно о том, что полку скоро будет присвоено звание гвардейского.(*)

Этим людям всегда были рады. Все в полку чувствовали, что через этих людей прочными узами связаны они с Ленинградом и ленинградцами, и каждый понимал, что эти люди тоже выполняют свою работу и помогал им, как мог.(*)

- Вы кушайте, кушайте, - торопливо проговорил Ховрин, - я только несколько вопросов вам задам, - и он снова взялся за карандаш. – Товарищ майор, скажите, давно вы в авиации?

- Считайте, что с детства, - ответил Лунин с чуть заметной напряжённостью в улыбке.
- С детства? Как же так? – удивился Ховрин и поправил очки.
- Лет восьми я уже мечтал о самолетах. На бычьих пузырях хотел летать, с сарая прыгал с петушиными крыльями. В двенадцать лет у меня уже была самодельная модель, которая метров сто пролетала...
- А когда сами летать начали?
- А вскоре после гражданской войны, когда ОСОАВИАХИМ появился…(*)

Корреспондент задавал вопросы вежливо, но настойчиво, не затрагивая личного, расспрашивал о службе, о полётах, о военных буднях. Когда он через четверть часа поблагодарил Лунина за интервью, пришло время напрячься Бражелону. Ховрин повернулся к виконту, улыбнулся приветливо, снова поправил очки, но задать вопроса не успел.

- О, старлей, комэск! И ты, старшина, тоже здесь! Хвастаетесь своими подвигами?! – лихого вида человек в лётном комбинезоне громко рассмеялся своей шутке и бесцеремонно подвинул стул к столу. – Давайте-давайте, хвастайтесь, - продолжал он, раскатисто картавя, вальяжно откинувшись на спинку деревянного стула. – И я с удовольствием послушаю. А им есть, чем похвастаться, это я вам точно говорю, товарищ корреспондент! Это герои, рассохинцы!

Ховрин с удивлением и с некоторым испугом рассматривал вновь пришедшего и всё ждал, что этот товарищ и правда замолчит и послушает, но он всё не замолкал. Перечислив великие достоинства каждого из присутствующих за столом, он стал пересказывать последние байки аэродрома.

Ховрин отчаялся искать удобной минуты, чтобы поговорить со старшиной-французом, и решил узнать, кто же этот вновь пришедший, по виду заслуженный лётчик. Разглядывая его комбинезон, богато украшенный многочисленными значками в виде серебряных крылышек, корабликов и пушечек, журналист робко спросил:

- Простите, а сколько самолётов вы сбили, товарищ лётчик?

Эти слова были встречены дружным взрывом хохота из-за соседних столиков. Оказалось, что к разговору прислушиваются немногочисленные соседи.

- Самолётов! Да его к самолётам на десять метров не подпускают! – крикнул кто-то из сидящих вокруг.

- Да он у самолёта крыло от стабилизатора не отличит! – вторил товарищу другой голос.

- Полкового врача Громеко за лётчика принял!

Ховрин покраснел, побледнел, судорожно собрал со стола свои записи и карандаши и нервным движением прижал к себе.

Доктор Громеко громогласно загоготал, поддерживая общее веселье, не понимая, что смеются над ним.

- Я врач, не лётчик, но ещё не известно, кто в полку важнее! Я хирург! Хирург, ясно вам?! В медицине я уважаю только хирургию, всё остальное - клистирная наука! Вот поработать скальпелем - это действительно удовольствие! Заходите ко мне, я вам что-нибудь отрежу! - кричал он, картавя. Это была его любимая шутка.^(*)

Серов сидел бледный, сжав кулаки, и исподлобья зло смотрел на полкового врача. Рауль крайне редко видел Серова в таком состоянии, только когда тот замечал в воздухе вражеские самолёты или на земле – доктора Громеко. Лунин смотрел на доктора с молчаливой иронией и даже, как казалось виконту, с жалостью. Сам Бражелон не испытывал к этому человеку ничего, кроме презрения.

К столу подошла Хильда, чтобы забрать пустые тарелки, и принесла чай. Лётчики молча поблагодарили её кивками и улыбками. Громеко оглядел её довольно похабным взглядом, протянул руку и приобнял за талию. Не успела Хильда спокойно и решительно его оттолкнуть, как Серов и Бражелон вскочили вдруг оба сразу.

- Оставьте! – крикнул неожиданно тонким голосом Серов, а Рауль молча сделал шаг, заслонив собой Хильду, и невольно потянулся правой рукой к левому бедру, туда, где когда-то, очень давно, была шпага.

Доктор обернулся и слегка отпрянул, загремев стульями. Но тут же натянуто рассмеялся:

- Ревнуете? — спросил он. — Э, да я совсем позабыл, что это краля второй эскадрильи, что вы ее с собой привезли... Да что вы, братишки, что вы!..
- Шут! — говорил Серов. — Вы просто шут! Вы понимаете, шут!
- Ну, ну, это уже лишнее,— сказал доктор, продолжая отступать. — Я этого терпеть не могу... - и к несчастью, сделал попытку опять улыбнуться.
Серов не выдержал этой улыбки и замахнулся.
- Серов! — сказал Лунин.
Серов мгновенно опустил руку и повернулся к Лунину. Простояв неподвижно минуты две, он, не сказав ни слова, ссутулясь, быстро вышел из столовой.^(*)

- Скажите, майор, он у вас припадочный? — спросил доктор, подсаживаясь к Лунину. — Чего он кипятится? А я, право, ему зла не желаю. Я с ним помирюсь... Я с ним еще сегодня помирюсь...^(*)

Он пообещал зайти вечерком, принести медицинского спирта и патефон. Наличие того и другого было его особенной гордостью.

...

Ужинать лётчики второй эскадрильи в столовую не ходили. Им, не летающим, не хотелось выслушивать рассказы товарищей о том, как они сегодня летали, а избежать этих рассказов было невозможно, потому что за ужином в столовой одновременно собирались все летчики полка. И Хильда приносила ужин Лунину, Серову и Бражелону к ним в избу.^(*)

Доктор посетил их, когда они только что поужинали.

Серов лежал на койке и читал книгу. Ему по-прежнему был неприятен доктор, но он давно уже остыл и понимал, что ссориться глупо. Коле теперь было стыдно, что он так погорячился в столовой. Лунин с Бражелоном сидели рядом с ним за столом и играли в шахматы возле маленькой керосиновой лампочки. Партию пришлось отложить.

Раулю не хотелось пить разведённый спирт и вообще не хотелось оставаться в обществе доктора. Но, видя, что Лунин не отказался выпить, тоже согласился поддержать компанию. Глухая старуха хозяйка принесла из подпола солёных огурцов и квашеной капусты. Рауль пробовал подобные кушанья в Эмске у своей квартирной хозяйки, и теперь с любопытством отведал местные.

Доктор и Серов выпили и по второму, и по третьему. Они сидели обнявшись и пели. Было уже поздно, и Рауль не понимал, почему Лунин не скомандует Серову «отбой» и не выгонит гостя. Виконт в полном недоумении смотрел, как эта парочка засобиралась уходить вместе, захватив с собой патефон, а майор, глядя на это, вместо того, чтобы приказать Серову остаться, просто отправился спать. Когда дверь захлопнулась и мелодия стала затихать, удаляясь от избы по деревенской улице, Рауль вскочил, взял шапку и обратился к командиру эскадрильи:

- Товарищ майор, разрешите пойти за ними?

- Идите, - позволил Лунин, и виконт, накинув тулуп, вышел в морозную ночь.

Белый снег светился в темноте, и Рауль легко различал две тёмные фигуры, которые двигались, шатаясь из стороны в сторону, по накатанной колее дороги. Патефон пел одно, они – другое. Виконт посчитал удачей, что Серов и доктор пошли в сторону, противоположную аэродрому, а значит удалялись от командного пункта и от штаба полка, то есть, от избы, в которой жили майор Проскуряков и комиссар полка Ермаков.

Рауль следовал за весёлой парочкой на расстоянии, пытаясь представить себе, во что днём выльется это ночное гуляние. Насчёт доктора Бражелон не волновался, ему было всё равно, что с Громеко станет, а за Серова переживал. Виконт знал устав, знал также те жёсткие меры, которые комиссар Ермаков принимал в редких случаях пьянства в полку.

Серов и Громеко свернули на боковую улицу. Рауль бегом преодолел расстояние, отделявшее его от поворота, и остановился. По этой улочке не ездили машины, поэтому она не была расчищена, и снег лежал здесь одним сугробом. Серов и Громеко, повалившись в снег, старались заново завести замолкший патефон.

«Вот и нагулялись», - подумал Рауль, сделал шаг вперёд, схватил доктора за воротник и одним сильным движением поставил на ноги рядом с собой.

- О, благодарю, старшина, - начал было голосить доктор, - мы теперь к зенитчикам пойдём…

- Иди домой, - тихо проговорил Бражелон, подняв патефон и сунув доктору в руки.

- Э, нет, - возмутился полковой врач, - ты не прав, старшина, кто ты такой, чтобы нам указы…

Он не договорил, потому что старшина наклонился, зачерпнул рукой в варежке снег и умыл пригоршней лицо врача. «Вынырнув», доктор, часто заморгал, не понимая, что произошло, и поднял на старшину такой по-детски обиженный взгляд, что Рауль усмехнулся и повторил:

- Иди домой.

Не обращая больше внимания на врача, виконт поставил на ноги Серова. Серов не упал, хотя глаза его были закрыты. Рауль отряхнул его одежду от снега, затем подхватил под плечи и аккуратно повёл по улице в сторону избы, у которой стояла раздвоенная берёза.

 Отправлено: 30.11.17 13:04. Заголовок: ... Утром Лунин и Б..

...

Утром Лунин и Бражелон, решив не будить Серова, отправились завтракать вдвоём. Утро было тихое, серенькое, реденький снежок падал с неба, лётчики медленно брели между изб по улице.

- Товарищ майор, - собравшись с мыслями, обратился Рауль к командиру, - разрешите обратиться.

Лунин поглядел на старшину и позволил:

- Обращайтесь.

- Товарищ командир. Я вынужден просить вас найти нам со старшим лейтенантом какую-нибудь работу.

Лунин вздохнул и покачал головой:

- Вы правы, безделье душу вымотает и до добра не доведёт. Поговорю с командиром полка…

Вдруг они услышали характерное тарахтенье. К деревне приближался самолет «У-2». Рауль приподнял голову и увидел, как он выполз с западной стороны из-за леса и низко-низко перетянул над крышами, двигаясь к аэродрому.

В камбузе не было никого, завтракать майору и старшине пришлось в полном одиночестве.

- Еще никто не завтракал,— пояснила Хильда.— Комиссар дивизии прилетел, и все пошли встречать его на аэродром.


После завтрака Лунин отправился в ПАРМ, а Бражелон – домой. Серова в избе не было. Глухая старуха сидела на печи и что-то говорила, неслышно перебирая губами. Рауль взял веник и стал подметать пол, размышляя.

Ему было очень жаль Серова. По всему было видно, что из них троих именно Коля переносит вынужденное бездействие тяжелее всех. Раулю тоже было очень не просто справляться со своими воспоминаниями, с тоской и отчаянием в отсутствии постоянной выматывающей работы, помогающей на время отключаться от всего. Но нормы этикета, которыми было пропитано всё его существо, никогда не позволяли ему опускаться до публичной демонстрации своих чувств. Никогда виконт не позволил бы себе напиться или устроить скандал в столовой, даже в самом тяжком состоянии духа, никогда!

А Серов… Рауль покачал головой. Выросший в крестьянской семье, не получивший такого воспитания, как виконт, Серов, конечно, хуже справлялся с самим собой. И имея такого начальника, как Лунин… Лунин, конечно, очень хороший человек, человек широкой, доброй души и сильной воли, человек проницательный, глубоко чувствующий, понимающий. Но Рауль видел всё яснее, что Лунин – не офицер. Будучи хорошим солдатом и великолепным лётчиком, отлично знающим своё дело, он всё же не обладал теми качествами, которые виконт привык видеть в военных командирах.

Да, конечно, виконт не раз видел, как Лунина слушались с полуслова его курсанты в училище, и делали они это не из страха наказания, а из чувства уважения и искренней любви к наставнику. К нему, несомненно, тянутся люди, за ним пойдут в бой и даже на смерть! Но сможет ли Лунин быть талантливым организатором и руководителем? Сумеет ли он хотя бы одного Серова удержать от отчаянных поступков, направить твёрдой рукой на нужный путь?

«Ведь управлять самолётом бывает подчас проще, чем людьми(*)», - подумалось вдруг виконту…

Отворилась дверь, впустив в избу порцию свежего морозного воздуха, вошёл Серов, скинул тулуп. Заметив пристальный взгляд старшины, он отвернулся, прошёл к своей койке. Ему было очень стыдно за вчерашнее.

- Я у парторга был, - сказал он вдруг.

Руль улыбнулся. Значит, пошёл и всё рассказал Дееву. Молодец.


Вечером Лунин, оставшись наедине с виконтом, сказал:

- Я виделся с комиссаром дивизии.

Рауль выпрямился и стал ждать, какие новости Лунин принёс от Уварова.

- У него появилась идея, чем нас занять на время, - продолжил майор. – Серов остаётся в эскадрилье за главного.

- А вы?.. – удивился Рауль.

- А мы с вами поедем в Ленинград.

- По дорогое?

- По дороге. Надо будет отвезти продукты нашим раненым в госпиталь, потом взять в штабе географические карты на весь полк. Ну и дорогу посмотреть, раз нам над ней летать…

…

Как только в полку стало известно, что два лётчика из второй собираются в Ленинград, им со всех сторон стали приносить хлеб, банки консервов, кульки с пшеном, концентраты:
— Вот, товарищ майор, отвезите вашим родным...
— Да у меня нет там родных...
— Ну всё равно, кому-нибудь отдайте...(*)

Накануне отъезда к Бражелону, сидевшему в избе у печи, подошёл Серов и присел рядом.

- Там в Ленинграде одна старушка живёт, - начал он. - Если у вас будет возможность побыть в городе подольше, вот… - и он протянул виконту свёрток.

Рауль развернул и увидел лежащие на ткани куски хлеба. Виконт давно заметил, что Серов за обедом не съедал весь хлеб, а оставшийся кусок всегда убирал в карман. Так вот он, накопленный хлеб!

- Отвезите, пожалуйста, передайте ей, если она ещё жива, - сказал Серов. – Она хорошая женщина…

- Кто она, эта старушка? – осторожно поинтересовался Рауль. – Ваша родственница?

Серов никогда раньше не упоминал, что у него в Ленинграде есть родственники.

- Нет, - ответил Коля, - просто старушка. Соседка одной моей знакомой…

Рауль завернул хлеб и пообещал заехать отдать.

Все эти принесённые со всего полка остатки пайков да свои собственные пайки за четыре дня Лунин и Бражелон сложили в два мешка, и поклажа получилась очень увесистая.

...

Холодное солнце только что встало над лесом, и снег так ярко сверкал разноцветными огнями, что Рауль зажмурился. Огромный «ЗИС» с невыключенным мотором стоял перед землянкой командного пункта, дрожал и фыркал. Человек десять, в тулупах и огромных шапках, каждый со связанными лыжами и автоматами а обнимку, сидели в кузове. Радиатор был укрыт и увязан тряпками, рогожами, рваным ватником. Маленький шофёр в громадных валенках нетерпеливо похаживал рядом и ежился, весь в клубах пара. Круглое, очень юное лицо его было черно от мороза, мазута и копоти.

— Скорей, скорей, товарищи, — завидев майора и старшину, сказал он без особой почтительности.

Лунин и Бражелон побросали свои мешки в кузов и забрались сами. Солдаты, не скрывая любопытства, разглядывали лётчиков, пока те усаживались и прилаживали поклажу возле ног.

С грохотом покатилась машина по улице деревни. Над трубами изб уже стояли прямые, золотые от солнца столбы дыма, казавшиеся неподвижными. Вот и крыльцо столовой. Деревня кончилась. Потянулась узкая, извилистая лесная дорога между двумя рядами елок. Машина ходко шла по хорошо укатанному снегу, наполняя застывший в морозном воздухе лес лязгом и грохотом. ^(*)

Они въехали в Кобону. Над старинным Круголадожским каналом стояла церковь, вокруг нее — десятка полтора изб. Машина по мосту переползла через канал, и Рауль вдруг увидел груды ящиков и мешков, кое-как прикрытые брезентом и щедро посыпанные снегом. Эти груды были очень высоки — выше изб и чуть пониже церкви. Никаких складских помещений в Кобоне, конечно, не было, и продовольствие, свезенное сюда для отправки через озеро, лежало пока под открытым небом. «Вот и первая цель для немецких авиаударов!», — подумал виконт.^(*)

Машина свернула за угол, вползла на последний бугор, и неожиданно, как-то сразу взглядам пассажиров открылась вся ширь озера и бегущая по льду дорогу. Рауль невольно прищурился — так озеро сияло, сверкало, блестело на солнце нестерпимой своей белизной. Дорогу узнал он по веренице машин, тянувшейся до горизонта. Машина, в которой ехали они сами, скатилась вниз по пологому склону, миновала шлагбаум и покатила по льду.

Дорога имела в ширину метров пятьдесят, была хорошо укатана; с обеих сторон тянулись огромные снежные валы. Пока они ехали лесом, погода казалась безветренной, тихой, но здесь, на озере, видимо, всегда был ветер, и огромные сугробы, наметенные вдоль дороги, дымились на ветру. Этот снежный кристаллический дым горел на солнце тысячами огоньков, перелетал через ограды, искрящимися бегущими струйками стлался по дороге и накапливался белой рыхлой трухой, в которой вязли шины. И всюду, где трухи этой набиралось много, стояли красноармейцы в тулупах и лопатами расчищали путь.^(*)

Вообще людей, обслуживающих дорогу, было много. Через каждые два-три километра стоял регулировщик, совсем как на каком-нибудь городском перекрестке. У выкрашенных в белый цвет зенитных орудий бродили зенитчики. Саперы поправляли стены из снежных кирпичей. Автоматчики в белых халатах гуськом пересекали дорогу и двигались по нерасчищенному льду куда-то к югу. Где живут все, эти люди, где они спят, едят, отдыхают от мороза и ветра? Неужели вот здесь, на льду?^(*)

— А вон палатки! – произнёс вдруг Лунин, словно отвечая самому себе на тот же вопрос.

И Бражелон только тогда увидел белые, низкие, почти плоские, занесённые снегом палатки, которые почти сливались со снежной равниной. Различить их можно было только по коротким теням, которые они бросали на снег, по бегущим к ним по снегу тропинкам, по дымкам над ними.^(*)

Бойцы-лыжники сидели, нахохлившись, подняв воротники тулупов, разговаривать на таком морозе никому не хотелось.

Прямо перед машиной Рауль всё время видел другую такую же полуторку, груженную морожеными бараньими тушами. Ничем не покрытые, лилово-рыжие, туши эти казались удивительно яркими среди белизны снегов. Машина с тушами то уходила вперед метров на триста, то оказывалась совсем близко, и, глядя на нее, Рауль почему-то чувствовал сонливость, глаза слипались.^(*)

Ноги начинали мёрзнуть, и виконт то и дело перекладывал мешок, чтобы удобнее поставить ноги, и только это занятие помогало не задремать. Вдруг все сидящие в кузове как по команде подняли головы, потому что слышали характерное жужжание самолётов.

- Наши, - проговорил сидящий рядом с виконтом лыжник.

Рауль и сам уже понял, что «наши», потому что узнал шестёрку истребителей своего полка: это Проскуряков вёл на задание всех своих. Раулю вдруг нестерпимо захотелось быть там, наверху, вместе с ними. Он поглядел на Лунина и по тому, как майор отвернулся, понял, что он в этот момент подумал то же самое.

Виконт снова посмотрел на дорогу. Машина с бараньими тушами всё стремилась уйти вперед, но мосты через трещины во льду мешали ей разогнаться, и они всякий раз заново догоняли ее. Этих трещин, пересекавших дорогу, было довольно много, их всегда можно было заметить издали по клубам пара, крутившимся над открытой водой. Странно было видеть открытую воду в такой мороз; странно, что такой мощный ледяной слой внезапно лопался.^(*)

Через трещины были наскоро переброшены мосты из толстых, необтесанных бревен. Рауль с любопытством разглядывал устройство этих мостов. На одной стороне трещины концы бревен твердо вмораживались в лед, а противоположные концы на другой стороне трещины лежали на льду свободно. Сделано это было, очевидно, для того, чтобы трещина могла суживаться и расширяться, не ломая моста. Медленно и осторожно проходили машины по шаткому бревенчатому настилу над черной дымящейся водой.^(*)

Недалеко от одной трещины возвышался ледяной торос, образовавшийся во время очередной подвижки льда. На торосе стоял маленький человек с красным флажком в руке. Рауль уже несколько раз замечал таких людей в валенках, ватных брюках, полушубках и в белых маскировочных халатах; через плечо – карабин, через другое – противогаз, талия опоясана патронташем. Это были регулировщики. Это они расставляли указатели объездов у трещин, переводили движение с одного пути на другой, приказывали водителям брать на буксир застрявшие машины, расчищали трассу вместе с дорожниками от заносов.

Человечек спрыгнул с тороса, пропустил полуторку с бараньими тушами и побежал наперерез машине, на которой ехали лыжники и лётчики. Водитель притормозил, маленький регулировщик запрыгнул на подножку и заговорил с шофёром. Машина шла медленно, и через сотню метров регулировщик спрыгнул обратно на лёд и замахал на прощанье красным флажком.

Рауль не отрываясь смотрел на регулировщика, и их взгляды встретились. Огромные глаза были обращены на Бражелона, почти детское удивление и совсем неуместный здесь восторг, радость светились в них. Но в тот момент, когда эти глаза заметили, что обратили на себя чье-то внимание, сразу вдруг посерьёзнели: собранность, решимость, даже суровость от сознания важности своего дела вернулись к ним. «Это женщина! Девушка… девочка! Совсем юная девчушка!», - пронеслось в голове у виконта. Машина вновь поехала быстро, и виконт проводил взглядом удалявшуюся фигурку в белом маскировочном халате.

Дорога теперь казалась бесконечной. Белый свет, куда не кинешь взгляд, сверкающий, слепящий, и мерный рокот мотора усыпляли. "Сколько их тут таких? - думал виконт. - Что же это? Как же так? Зачем они здесь? Почему этим девчонкам приходится выполнять такую тяжёлую работу?". Рауль сидел, пригревшись, между Луниным и солдатом-лыжником, только замёрзшие ноги гудели из-за того, что не было возможности поставить их удобно возле мешка. И долго ещё горящие, яркие, смелые глаза девочки-регулировщицы светились перед внутренним взором виконта…


Из дремоты его вырвал крик. Машина дернулась, наклонилась назад и замерла. «Трещина! Провалились!» - раздавались крики со всех сторон. Рауль увидел перед собой задний борт кузова, а за ним чёрную воду.

Оказалось, по озеру началась очередная подвижка льда в то время, когда машина достигла девятого километра. На девятом километре по фарватеру проходила самая широкая трещина, по обе стороны которой всегда скапливались машины. В тот момент, когда машина с солдатами переезжала через трещину, огромная льдина пришла в движение. Полуторка успела заехать передними колёсами на льдину, а задние соскользнули с мостка и оказались в воде.

«Наверх! Сюда, вперёд!» - слышались призывы, и солдаты один за другим, сбрасывая на лёд автоматы и лыжи, выскакивали за борт. Виконт ждал своей очереди и держался за борт, чтобы не съехать в воду по всё больше наклонявшемуся дну кузова. Лунин оказался повыше, он протянул старшине руку в большой рукавице, виконт принял помощь, и они вместе спрыгнули на лёд, где уже лежали их мешки.

Юному шофёру повезло меньше. Когда он собрался прыгнуть с подножки, машина вдруг накренилась на другой бок, оборвала кусок льда и ушла в трещину. Шофёр соскользнул в воду, но оторванный кусок льда вытолкнул его на поверхность. Человек оказался на льдине последи трещины, его начинало сносить течением. Солдаты бросили ему связанные лыжи, подтянули к твёрдой кромке. Он ползком перебрался к ним. Промокшие ватные брюки и валенки сразу заледенели, но он всё же поднялся на ноги.

Знакомый, унылый, противный визг летящего снаряда взорвал тишину неба. Гитлеровцы, заметив скопление машин на девятом километре, начали обстрел из дальнобойных орудий.

Куда спрятаться от обстрела на льду? Только если под кузов ближайшей машины. Но это опасно: если снаряд упадёт рядом, уйдёшь под воду вместе с машиной… Кто-то крикнул рядом : «Ложись!», и солдаты, а вместе с ними Лунин и Бражелон, попадали ничком на лёд.

Переправа была нарушена, брёвна и доски на мостках пораскидало. Солдаты-дорожники, по-видимому, не обращая никакого внимания на обстрел, сразу принялись сколачивать временные настилы. Снаряды кромсали лед вокруг машин. Лед от взрывов колыхался, словно живой. Из воронок выхлестывала желтая вода. Прямых попаданий не было, но, судя по тому, как забегали санитары с носилками, кое-кого задело осколками.

Обстрел скоро прекратился. Солдаты поднялись, построились, и им был дан приказ идти пешком. Водитель утонувшей машины, несмотря на негнущиеся ноги в заледеневших штанах, тоже пошёл с ними, здраво рассудив, что двигаться всё же лучше, чем замерзать неподвижно. Лунин и Бражелон, взвалили на плечи свои мешки. Подхватив мальчишку шофёра под руки с обеих сторон, они двинулись вслед за отрядом, когда со стороны Шлиссельбурга донесся звенящий гул.

"Мессершмитты"! Они прошли трассу поперек. Потом, зайдя сзади, густо побросали бомбы. Развернувшись, они опустились низко над трассой, и начали расстрел скопившихся машин и людей с бреющего полёта. В этот момент стало по-настоящему страшно. Бражелон взглянул в лицо Лунина. Лунин кивнул в сторону застывшей вереницы машин на противоположной стороне дороги. Они разом подхватили опешившего шофёра, в пару секунд пересекли метры дорожной полосы и в тот момент, когда «мессершмитты» пролетели прямо над головой, занырнули под ближайший кузов.

В перерывах между заходами они делали перебежки. Пули поднимали ледяные фонтаны. Трое человек из отряда и их командир остались лежать на снегу…
Вдруг после пронёсшихся истребителей возник новый звук – мотор машины. В сторону Ленинграда возобновилось движение! Рауль видел, как солдаты, оставшиеся в живых, бросались к машинам в стремлении остановить и забраться в кузов, но машины не останавливались. Виконт вспомнил о приказе не брать попутчиков на трассе.

«Но это же другое дело!..» - подумал он с негодованием. Это же не попутчики, а отряд, потерявший свою машину… Снова пронеслись истребители, пули кромсали лёд, солдаты попадали на лёд уже безо всякой команды…

- Остановиться боятся, - с досадой проговорил рядом Лунин.

- Нагружены до предела, - отозвался шофёр, - нельзя отряд взять на борт…

В следующее мгновение послышались крики радости. Одна из машин затормозила, проскользила по льду с блокированными колёсами и замерла. Несколько человек бросились к ней и полезли в кузов, прямо на мешки с мукой. Шофёр высунулся из кабины и закричал, чтобы не все лезли.

Лунин и Бражелон вместе с обмороженным шофёром тоже уже бежали к ним. Сзади загудели полуторки. Они старались объехать остановившуюся машину, но не могли из-за скопления людей. С громкими криками солдаты разбежались и полезли в другие затормозившие машины. Водители орали последними словами на солдат, но ничего уже не могли поделать. Им оставалось только, пробуксовав на льду, сорваться, наконец, с места и погнать вперёд.

Майор и старшина вместе со своим попутчиком и с мешками оказались в кузове, груженном длинными торпедами. С ними был ещё один солдат из отряда, совсем молоденький парень, где-то потерявший свои лыжи, но крепко сжимавший в руках автомат.

«Мессершмитты» шли на очередной заход; машина теперь летела по льду им навстречу. Такие привычные жгуты трассирующих пуль тянулись от самолётов вниз, на лёд вокруг машин. Закрыться было нечем, некуда было спрятаться. Рауль смотрел вверх, на стремительно приближающиеся с оглушающим гулом немецкие самолёты. Смотрел с ненавистью, высоко подняв голову. Это летела навстречу самая смерть. Пули взорвали лёд перед колёсами машины, полуторка резко дёрнулась в сторону, виконт повалился на торпеды, обмороженный шофёр упал прямо на него.

«Мессершмитты» прошли над головами. Рауль выбрался из-под придавившего его тела, шофёр тоже был жив, но не мог подняться, он уж не чувствовал своих ног. Виконт подал ему руку и помог сесть. Затем огляделся, встретил встревоженный взгляд Лунина, слегка кивнул ему: «всё в порядке». Мальчика-солдата в кузове не было. Виконт резко обернулся и увидел уже далеко позади на льду с краю дороги чёрный силуэт упавшего человека.

«Мессершмитты» ушли. Немцы не то прекратили обстрел, не то перенесли его на другую часть дороги. Впереди Рауль уже различал синюю полосу леса, которая расширялась, приближаясь. Скоро он заметил и Осиновецкий маяк, возвышавшийся над лесом, тот самый, который он видел, когда летел через озеро за капитаном Рассохиным.

Наконец они вползли на берег и поехали по колеблющимся синим теням, падавшим от сосен на снег. На берегу раскинулся небольшой и нестройный поселок из каких-то ободранных бараков. Послышался свист паровоза. Товарный состав стоял на железнодорожной ветке. Как и в Кобоне, здесь на снегу громоздились мешки и ящики, прикрытые брезентом. Это было продовольствие, перевезенное через озеро на машинах. Отсюда его по железнодорожной ветке везли в Ленинград на Финляндский вокзал. До Ленинграда оставалось сорок километров, но водитель внезапно остановил машину.

— Сейчас мы обогреемся, спрыгивайте! — сказал он, вылезая из кузова.

Лунин и Бражелон слезли на снег и осторожно опустили из кузова своего спутника.
Перед дощатым, наскоро сколоченным бараком, на размолотом колесами снегу стояло штук десять груженых машин. Из всех жестяных труб на крыше барака валил дым. Майор и старшина снова подхватили под руки обмороженного шофёра и вошли в барак.

В комнате, длинной и просторной, пылали разом три железные печки. Благодатным жаром дохнуло Раулю в лицо, блаженнейшее тепло охватило его со всех сторон. Несколько шофёров с разомлевшими, счастливыми лицами уже стояли и сидели вокруг печек. Они грели воду в ведрах и в больших чайниках, вода кипела, и горячий пар клубился под потолком. Они с наслаждением пили горячую воду из кружек, держа в черных пальцах куски мерзлого хлеба.

Мальчишка с отмороженными ногами, видимо, хорошо был знаком со всеми этими людьми, потому что, заметив его и то, в каком он был состоянии, несколько из них сразу подошли к нему, стали расспрашивать, подхватили, усадили у печи, дали в руки горячую кружку, пообещали отвести в медсанчасть.

Лунин и Бражелон, найдя свободное местечко, разместились на скамейке у стены. Ноги стали ныть сильнее от тепла. Видимо, Лунина мучила та же самая проблема, потому что он начал стаскивать валенки, а затем перематывать портянки. Рауль последовал его примеру. Ногам стало легче. Отдохнувший и обогревшийся водитель полуторки, в которой они приехали, нашёл их через полчаса, и они продолжили путь.

 Отправлено: 01.12.17 17:23. Заголовок: Глава семнадцатая. Л..

Глава семнадцатая. Ленинград

Посещение госпиталя прошло наилучшим образом. Два лётчика второй эскадрильи и ещё моторист из первой, лечившийся от воспаления лёгких, встретили майора и старшину радостно, как родных. В госпитале раненые оказались ещё до перебазирования полка, поэтому было много вопросов о том, что нового в полку и как там, на Большой Земле. Однополчане внимательно выслушали все новости, искренно разделили скорбь о гибели капитана Рассохина и радость побед, но мешки с продуктами оставлять у себя отказались.

- У нас паёк нормальный, - говорили они, - нас кормят. А нам и так кусок в горло не лезет, как подумаешь, что за вот этими стенами дети умирают от голода…

После недолгих уговоров и споров было решено поделить провизию. Выздоравливающие провели осмотр содержимого мешков, выбрали для себя то, что посчитали самым подходящим: в основном консервы, копчёную рыбу, сухари. Нашлась в мешке у Лунина и заветная фляга, из которой разлили, таясь от медперсонала, в стаканчики, помянули павших товарищей, подняли украдкой тост за победу.

- А хлебушек и кашу детишкам отнесите! В город…

На том и порешили. Водрузив на спины мешки, ставшие немногим легче, путники распрощались с однополчанами, пожелали всем скорейшего выздоровления и отправились своей дорогой дальше. Можно было вызвать из штаба машину, но майор и старшина решили идти пешком. Им обоим хотелось посмотреть город.

Шли они долго. Медленно брели по улицам, заваленным снегом. Идти можно было только по узкой тропинке вдоль стены. Рауль плёлся вслед за Луниным и оглядывал стены домов. Кое-где виднелись старые таблички с названиями, и виконт читал надписи. «Улица Пестеля» - та, по которой они идут. А вон там, на другой стороне: «Аптека им. Тува», «Цветы». Заваленное снегом крыльцо, пустые витрины… Только напоминание о том, что когда-то здесь была жизнь, ходили люди, покупали цветы. Теперь всё тихо и пусто… Только редкие прохожие встречались им – всё больше женщины, еле бредущие, сгорбленные, в разрезанных валенках, с закутанными в шерстяные платки лицами. Лунин и Бражелон сторонились их, уступая им тропинку и заходя в глубокий снег.^(*)

Они подходили к месту, где улица Пестеля пересекала другую улицу, и Рауль увидел, что один из четырёх углов на перекрёстке сметён бомбой, словно отрезан. Все квартиры всех пяти этажей углового дома были видны снаружи — комнаты, оклеенные разноцветными обоями… Сердце Рауля сжалось в непонятной тоске. И здесь когда-то была жизнь.

«Сколько же людей жило в этом доме? – думал виконт, глядя на столы, заваленные снегом, шкафы, зеркала. – Как похоже на улей! Какие малюсенькие комнатки! И в каждой комнатке жила семья? Неужели все погибли? Или спаслись? Уехали?..» На эти вопросы ответов не было. «Невероятные города… Совсем не приспособленные для войны!»

Лунин свернул за угол, неожиданно ускорил шаг и поспешно приблизился к шестиэтажной угрюмой темно-серой стене с какими-то мрачными лепными украшениями. Издалека казалось, что этот дом цел. Но вблизи стало видно, что все окна дома выбиты. От этого дома осталась только коробка, только фасад, а крыши нет, ни одного междуэтажного перекрытия нет, весь дом как пустой орех. Сквозь впадины выбитых окон виднелись переплетение сорванных, изогнутых взрывом балок…

Лунин остановился, словно застыв, даже не опустил на снег свой тяжёлый мешок, и смотрел на разрушенный дом. Рауль огляделся. «Моховая» - это название улицы на табличке напротив. Значит, сюда они шли? К этому дому? Ну и досталось же этой Моховой! Куда не глянешь – ни одного уцелевшего окна. Дом разрушен, видимо, давно, — наверно, еще в сентябре. И ни одного человека на улице. Только тишина…

Виконт вспомнил, что рассказывал Лунин о Ленинграде, о своей жене, которая жила где-то здесь с матерью, взглянул в лицо майора, и вдруг всё понял… Раулю стало тяжело дышать. Он представил себе, что когда-нибудь вернётся домой, а вместо замка Бражелон, вместо замка Лавальер найдёт только занесенные снегом развалины… Они долго стояли так. Лунин глядел на дом, а Бражелон – на Лунина, и не смел потревожить хоть одним движением воспоминания и тишину этой улицы.

Солнце уже зашло, и между домами клубились голубые морозные сумерки, хотя небо еще сияло. Лунин медленно побрел назад, к углу, словно не зная, куда идти дальше. На перекрёстке он как будто вспомнил, наконец, что не один, повернулся к Раулю, кивнул ему и спросил:

- Какой адрес дал вам Серов?

...

- Вот этот подъезд, - сказал Лунин, останавливаясь возле одного из входов в дом на улице Маяковского. – Квартира должна быть на третьем этаже.

На ступенях крыльца и возле них, в глубоком снегу, явно были видны свежие следы. Рауль ещё раз посмотрел на дом, тихий, мрачный; казалось странным, что в нём ещё хоть кто-то живёт…

Лунин скинул с плеча свой мешок и передал его виконту.

- Вы со мной не пойдёте, Константин Игнатьич? – спросил удивлённый Рауль.

- Я пройдусь, - ответил Лунин. – Зайду за вами через час. Надо ещё в штаб успеть, устроится переночевать.

Рауль только кивнул и взял второй мешок.

«Ему хочется побыть одному хоть немного», - подумал виконт, проводив взглядом Лунина, и дёрнул ручку двери.

Внутри дома было так же холодно, как и снаружи, на ступенях лестницы и на поручнях лежал иней, на ступенях чётко были видны следы. Этой лестницей пользовались, по ней спускались и поднимались! Виконт медленно поднялся на третий этаж. Вот эта квартира. Он с минуту помедлил, а затем постучал, прислушался. Ни звука. Виконт толкнул дверь, она поддалась и распахнулась, он вошёл.

Рауль оказался в прихожей малюсенькой квартирки, такой же, как и все квартирки таких домов в городах, где довелось побывать виконту. В узкий коридор выходило четыре двери, все были закрыты. В квартире было не теплее, чем везде.

- Эй! Есть здесь кто? – крикнул он, и собственный голос показался Раулю неестественно громким и резким в абсолютной тишине.

Где-то послышался шорох, затем шлёпающие шаги. Одна из дверей приоткрылась, и в коридоре возникла фигура, в которой Рауль признал старуху. Она была закутана с головы до ног в какое-то тряпьё, смотрела немигающим взглядом, и глаза её светились в сумерках.

Она сказала что-то, но он не понял, что она ему сказала. Она что-то торопливо начала рассказывать, но у Рауля создалось впечатление, будто он слышит ее рассказ с середины и не понимает, потому что не знает начала.^(*)

Она рассказывала сначала про какую-то женщину, которая вместе с ней ходила за дровами, но потом они обе так ослабли, что уже не смогли ходить, а потом стала говорить, что дети сейчас одни, и ещё про какую-то дверь, которая хлопнула с четверть часа назад. Продолжая говорить, она оглядела виконта, его мешки и кивнула ему следовать за ней.

Старуха быстро просеменила к следующей двери, не постучавшись, дёрнула за ручку, и зашла внутрь. Виконт нерешительно последовал за ней. Помещение за дверью было почти пустым и оттого казалось просторным и гулким. Прямо напротив двери стояла маленькая печка-буржуйка, а напротив печки в глубине комнаты стояла широкая кровать.

Две обвернутые платками головки лежали на подушке. Дети!

- …Вот, я же говорю, она их одних оставила!.. – продолжала старуха свой монолог.

- Кто? – быстро спросил Рауль, чтобы успеть вставить хоть слово в этот поток речи.

- Я же говорю, соседка моя, их мать! Я же говорю, мы с ней за дровами ходили раньше, потом уже не смогли ходить, а теперь, она собралась с силами и пошла, потому как детям всё равно тепло нужно!.. Правда, я её не видела, как она уходила, только слышала, как дверь захлопнулась. Это она меня тревожить не стала…

Старуха всё говорила, а виконт да Бражелон стоял и не дыша рассматривал детские лица. Живы? Всё завязано, только носики торчат. И всё же видно, что вот эта, постарше, девочка, а это мальчик. Неужели не дышат?

- Вы побудьте, а я пойду посмотрю, куда она пошла. Вы же всё равно к ней пришли? Дожидаться будете?

Виконт кивнул.

- Продукты принесли, видать? Это хорошо, - старуха пошлёпала к двери и вышла, оставив гостя одного в полутьме.

Когда шлёпающие шаги затихли за дверью, Рауль шагнул ближе к кровати, прислушался и уловил еле слышное дыхание. Живы! Виконт опустил на пол мешки и продолжал стоять и слушать эти еле заметные признаки жизни и стук своего собственного сердца.

В напряжённой тишине Рауль не ощущал времени и чуть не подскочил на месте, когда из коридора вдруг донеслись шаги, уверенные и стремительные, затем дверь распахнулась, в комнату ворвалась тонкая, маленькая тень, и Рауль вдруг зажмурился от внезапно ударившего по глазам луча карманного фонарика. Впрочем, фонарик только на несколько мгновений задержался на фигуре Бражелона, а потом начал обшаривать комнату и, наконец, остановил своё яркое жёлтое пятнышко света на кровати. Плашмя, поперёк кровати, закрыв детей своим телом, лежала женщина. Виконт в недоумении перевёл взгляд на того, кто, стоя в дверях, светил фонарём, и разглядел в потёмках знакомую грузную фигуру: Лунин!

. . .

В углу, на полу сиял огонек на фитильке, вставленном в скляночку, и зловещие тени прыгали по стенам и потолку. Девочка, проснувшаяся от падавшего ей в лицо света, сидела на кровати и ела извлечённый из мешка хлеб, тоненькими, скорченными пальчиками отрывая куски мерзлого мякиша от разломанной буханки.
Мальчик тоже был еще жив, однако разбудить его не удавалось. Мать набила ему рот хлебом, но он, видимо, был совершенно к этому равнодушен. Хлеб так и лежал во рту. Прошло несколько страшных мгновений, когда казалось, что его уже невозможно заставить есть. Вдруг ротик его задвигался.(*)

— Жует, жует! — закричал Лунин. — Смотрите, глотает!(*)

Вдруг он заметил, что женщина так до сих пор ни кусочка и не съела.

- Почему вы не едите?! – неожиданно резкий голос Лунина заставил виконта вздрогнуть. – Это ещё что такое?! Смотрите, какие мешки! Там всё, всё – только еда! А ну-ка, ешьте давайте! Вам силы нужны! Как дети без матери?! Ешьте, ешьте!

Рауль во все глаза смотрел на командира, грозно нависшего над маленькой женщиной и сующего ей в руки ломоть хлеба. Рауль ещё ни разу не слышал, чтобы Лунин поднял голос на кого-либо.

Она испуганно взяла хлеб, села на край кровати и послушно стала есть.
Пока она ела, Лунин следил за ней с выражением лица взрослого, призвавшего ребёнка к порядку.

Глаза привыкли к полумраку. Осмотревшись, Рауль увидел возле холодной печки на полу швейную машинку (точно такая же была у его квартирной хозяйки в Эмске), а рядом с ней – топор.

- Простите, - повернулся виконт к женщине, но запнулся, не зная, как к ней обратиться, – madame…

Она уставилась на него вытаращенными глазами и произнесла:

- Маша.

Рауль поднял топор и спросил:

- Маша, где вы брали дрова для печи?

Женщина пожала плечами:

- Где придётся. В квартирах. Мебель жгли…

Рауль перевёл взгляд на Лунина.

- Правильно! Молодец! – воскликнул майор. – Теперь надо, чтобы было тепло! – он махнул рукой старшине, призывая следовать за собой, и, освещая себе дорогу фонариком, вышел из квартиры.

Рауль первый раз видел Лунина в таком воодушевлении. Казалось, майор нашёл для себя новый смысл жизни: именно здесь и сейчас не было ничего важнее, чем трудиться и совершать подвиги ради этой женщины и ее детей.

В какой-то пустой, брошенной квартире они нашли скамейки и полки. Виконт стоял с топором в руке, нерешительно глядя на скамейку, перевёрнутую у его ног.

- Дрова не приходилось колоть? – спросил Лунин и, видя растерянный взгляд старшины, взял у него топор.

Быстро расколов мебель, он скинул на пол свой тулуп, и Рауль свалил на него дрова. Они притащили всё в комнату к Маше; Лунин растопил печь.

- Детям не хлеба одного нужно, а супа, каши, - говорил он. - Вот мы сейчас сварим... Вода в подвале?^(*)

Они взяли котелок и ведро, спустились в подвал, набрали воды из чудом уцелевшего трубопровода.

Вернувшись и водрузив котелок с водой на печку, Лунин стал вытряхивать из мешков их содержимое на газеты, расстеленные возле огонька. Торопливо он вытаскивал всё: вот еще буханка хлеба, вот еще полбуханки, обрезки, ломти, сухари. Жестянки, жестянки, пакетики с сахаром, пакетики с крупой... Он словно боялся, как бы в мешках чего-нибудь не осталось, он тряс их и выворачивал наизнанку.^(*)

Крупу он ссыпал в котелок, помешивая большим черпаком, потом обратился к виконту:

- Посмотрите, что там ещё сгодится для каши: сало, соль где-то была, - но заметив в полутьме растерянный, почти испуганный взгляд старшины, Лунин махнул рукой, - а ладно, я сам.

Майор колдовал у печи, а старшина со стеснённым сердцем смотрел за его священнодействием. «Всё этот человек умеет: поднять в небо самолёт и сварить в котелке кашу, спасти товарища в бою, и сохранить жизнь этим малышам, этой женщине – он спасёт их, они будут жить, они должны жить!», - Раулю впервые в жизни было стыдно за то, что он не умеет готовить. Он был сейчас готов сделать любую работу, натаскать воды, наколоть дров, да хоть вымыть пол, если бы была в этом необходимость, выполнить какое угодно поручение, лишь бы быть хоть чем-то полезным!

Вскоре странное кушанье из круп и сала было готово. Лунин заставил всех, и Рауля тоже, поесть это варево, а мальчика, так и не проснувшегося, даже сам кормил с ложки.^(*)

- А можно тарелку на кухню снести? Одной старушке?.. – спросила Маша. - У нас там на кухне старушка одна лежит...
- Ваша мамаша?
- Нет, просто старушка, Анна Степановна, соседка... Можно?
- Конечно, можно! Это всё, всё ваше! — сказал Лунин в восторге. — Распоряжайтесь, как хотите...^(*)

...

Женщина и дети спали на кровати, а Лунин и Бражелон сидели на полу, подстелив под себя свои тулупы, наслаждались теплом и продолжали бросать в печь щепки.

«Не за дровами она ходила, нет, не за дровами», - думал виконт, снова прислушиваясь к дыханию спящих.

- Константин Игнатьич, - тихонько спросил он, - как вы нашли Машу?

- Я её случайно встретил на улице, - отозвался Лунин, - я не знал, что это она.

Рауль поглядел в лицо командира, озарённое светом, падавшим из раскрытой дверцы печурки.

- Как же так получилось?

- Она шла, шатаясь, я догнал её, сказал, что у нас хлеб есть. А она посмотрела, говорит: «дети», и сюда привела.

- Куда же она шла?

- Не знаю, может хоть какую-то помощь искала...

«Искала помощь... Надеялась до последнего, когда уже и надежды не было... И ведь Господь вознаградил ее за надежду, послав нас!», - он обхватил колени и смотрел, смотрел в огонь. Оба они, майор и старшина, были слишком взволнованы, чтобы спать.

Сам не заметил как, но виконт всё же уснул прямо на полу, свернувшись калачиком на своём тулупе. Когда он проснулся, был уже день. В комнате было очень тепло, и на печке, тоненько звеня, закипал чайник. Виконт моментально вскочил на ноги. Маша, склонившись над котелком, стоящим на краю рядом с чайником, помешивала оставшуюся вчерашнюю кашу. Она улыбнулась Раулю доброй улыбкой, от которой у него на душе стало так же тепло, как в комнате рядом с печкой.

Дети смотрели на него с кровати, — теперь уже и мальчик не спал. Все платки с них были сняты, потому что в комнате стало тепло, и оба они не лежали, а сидели среди подушек, как птенцы в гнезде, и видны были их голые, неправдоподобно тонкие ручки.^(*)

Потом проснулся и Лунин. Проснувшись и оглядевшись, он тоже сразу встал и закричал, улыбаясь:

- Завтракать! Завтракать!

Через минуту они уже доедали кашу, пили кипяток с сахаром, заедая хлебом. Лунину явно доставляло наслаждение кормить их, смотреть, как они едят.

Маша разговаривала с ними просто, словно со старыми знакомыми. Она рассказала, что она учительница, что школа ее эвакуировалась летом, а она застряла, потому что копала противотанковые рвы. Она рассказала, как пошла работать в мастерскую, где шили теплые шапки для бойцов. Она показала готовые шапки и швейную машину, но из слов ее они поняли, что в мастерскую она не заходила уже давненько, потому что у нее не было сил крутить машину. Ещё рассказала, что мальчик ее вот уже несколько дней как совсем разучился говорить, а сегодня заговорил опять.^(*)

— Сережа, вкусная каша? — спросила она сына.
Мальчик, с полным ртом, застеснялся, улыбнулся, кивнул и ничего не сказал.
— А кто мы такие, знаешь? — спросил Лунин.
— Моряки! — ответил мальчик, с восхищением глядя на золотые нашивки у Лунина на рукавах.^(*)

Проглотив несколько ложек каши, дети снова заснули. Они были так слабы, что насыщение немедленно вызывало в них сонливость.

После завтрака Лунин засобирался уходить. Виконт тоже поднялся, но майор остановил его:

- Вы останьтесь пока. Надо в штаб сходить, но здесь тоже надо остаться. Я один схожу.

Рауль послушно кивнул.

Лунин натянул тулуп.

- Вы еще придете? – спросила Маша. – Когда вам уезжать?
- Приду. Уезжать не позже чем завтра... Когда попутная машина будет, - ответил майор. - Послезавтра мы уже должны быть у себя в части...
- А где ваша часть? Далеко?
- По ту сторону кольца...
- Я так и думала... ^(*)

Он уже надел шапку, но она доверчиво положила руку на его рукав, и он не решался отодвинуться от нее.

- Я не благодарю вас, потому что всё равно никакой благодарности не хватит, вы сами знаете, — сказала она, переводя взгляд с майора на старшину и обратно. — Я понимаю, что вы это не для меня сделали, и мне легко принять от вас...
- Маша... — начал было Лунин, но так ничего не сказав, повернулся и вышел.^(*)

Старшина сорвался вдруг с места и бросился вслед за майором. На лестнице он догнал его.

- Товарищ майор! – виконт, забывшись на мгновение, тоже схватил Лунина за рукав тулупа, - Константин Игнатьич, мы ведь не можем их здесь оставить, они здесь погибнут! Мы можем их увезти? Мы должны увезти их, Константин Игнатьич!

Лунин коротко кивнул:

- Я разузнаю, что смогу. Побудьте с ними пока, помогите, чем надо. Я разузнаю, - и побежал по заиндевевшей лестнице, застёгивая тулуп на ходу.

Рауль стоял и смотрел вниз, пока не затихли торопливые шаги, хлопнула входная дверь. Затем пошёл обратно и медленно вернулся в комнату Маши.

Маша стояла, наклонившись над швейной машинкой. Когда Рауль вошёл, она обратилась к нему:

- А как вас зовут?

- Рауль де Бражелон – ответил Рауль, уже привычно произнося своё имя без титула.

Её брови удивлённо поднялись, и неожиданная улыбка осветила её худое, измученное голодом и тревогами лицо.

- Как в книжке? – спросила она, и в вопросе её было удивление, смешанное с почти детским любопытством, и радость оттого, что услышала знакомое имя, такое неожиданное, совсем неуместное здесь, в этой комнате, рядом с больными детьми, в этом холодном доме, в измученном городе, на этой войне, имя, возникшее из давней светлой сказки…

И Рауль понял и улыбнулся ей в ответ:

- Да, как в книжке.

- Вы француз?

- Да.

- Я сразу подумала, что вы француз! Как же вы оказались в советской армии? – и в этих вопросах было то же простое, доверчивое любопытство.

- Неисповедимы пути Господни…

Она оглядела его всего ласковым, доверчивым взглядом, а затем снова повернулась к своей машинке:

- Господин Рауль, не могли бы вы помочь мне поставить её на подоконник. Я теперь поела и смогу шить. А потом схожу в мастерскую: надо отнести готовое, - она кивнула в сторону нескольких десятков готовых шапок, сложенных в углу.

- Вы полагаете… мастерская всё ещё работает? – запнувшись, спросил виконт, у которого вдруг защемило сердце от этого «господин Рауль».

- Они-то точно работают, - уверенно ответила Маша.

Рауль хотел было поинтересоваться о причине её уверенности, но тут со стороны кровати донёсся тоненький голосок:

- Мама, мама…

Маша в мгновение оказалась возле кровати и уже гладила по голове сына.

- Мама, полежи со мной…

Она тут же, нисколько не смущаясь присутствием в комнате постороннего мужчины, легла рядом с ребёнком и прижала его головку к своей груди, тихо-тихо шепча ему ласковые слова.

Виконт поднял швейную машинку и поставил её на подоконник. Больше заняться ему было нечем. Он сел на пол возле печи, на то место, где ночью они сидели с Луниным. Голос Маши постепенно смолк, дыхание стало ровным, и Рауль понял, что женщина уснула. Ничего удивительного: она тоже была очень слаба, и непривычное количество еды возымело своё действие и на неё.

Снова настала необычайная тишина. Снаружи не проникало ни единого звука. Рауль слышал только дыхание спящих да своё собственное. «…Как будто и войны нет…», - вспомнил Рауль слова Серова, сказанные в один такой же тихий вечер.

Серов… Вот, значит, какая она, его Маша. Она здесь, в Ленинграде, со своими детьми. Значит, она так и не уехала со школой, осталась. А Серову не написала. Рауль, повернув голову в сторону кровати и тяжко вздохнул. Как Серову будет тяжело, когда он узнает. Узнает, убедится в том, что она просто не хотела его видеть. Сейчас у него есть хоть какая-то надежда, пока он ещё не уверен, не знает, где она, что с ней. Наверное, и не нужно ему говорить. Но как же они теперь смогут промолчать? Он же станет спрашивать и сам всё поймёт по их недомолвкам. Бедный Серов! И он тоже…

За дверью послышались быстрые шлёпающие шаги. Соседка. Дверь тихо отворилась, Рауль вскочил на ноги и увидел суровое старческое лицо и большую костистую руку. Эта рука протягивала виконту пустую миску из-под каши. Рауль машинально взял миску; старуха оглядела спящих, потом перевела взгляд на виконта.

- Это он должен был продукты привезти! – вдруг сказала соседка, и Рауль вздрогнул. – Он, когда тогда приезжал, тоже какие-то гостинцы привозил детишкам, а их не было, они на Валдае тогда были, а я думала, что уже уехали с матерью…

Старуха говорила, говорила, а Рауль, побледнев, смотрел на неё. Ему казалось, что она услышала его мысли из своей кухни, поэтому явилась рассказывать.

- …Тоже военный, в форме, вот он и должен был продукты привезти, вот тогда было бы всё правильно… Летом он приходил, сидел со мной весь день, всё уйти не мог, а ушел — ни одного письма не написал.^(*)

- Серов? – только и смог вставить Рауль в этот бесконечный поток слов.

- Да откуда я знаю, Серов, Белов? Военный, говорю! И до войны военный был. Всю весну каждое воскресенье приезжал. Как не нужно было, так ездил, а как стало нужно — пропал. А она мучается, всё ждёт-ждёт, что он напишет, а он не написал… А что ж ему писать, коль он думает, что она уж за Уралом?.. Только вот я думаю, если бы хотел, так написал бы…

У виконта голова шла кругом.

- Так она ждёт? – эхом спросил он.
- Если спросить, скажет, что не ждет.
- А если не спросить?
- Если не спросить, так ждет.^(*)

Старуха вдруг замолчала, а потом проговорила тихо:

- А его не убили?

- Нет, - так же тихо ответил виконт.

Соседка как-то надменно подняла голову, оглядела стоящего перед ним Рауля с ног до головы и молча вышла за дверь.

Бражелон долго стоял, совершенно сбитый с толку. Затем он прошёл по комнате. Сидеть неподвижно в этой тишине было больше невозможно, нужно было найти себе хоть какое-то занятие. Увидев, что в ведре нет ни капли воды, Рауль схватил его и пошёл в подвал к водопроводу. Вернувшись, он заметил, что в комнате стало опять прохладно. Он затопил печь, сложил в неё остатки заготовленных вчера дров. Проделывая это, он не старался соблюдать тишину, но Маша не проснулась. После этого виконт взял топор и отправился в ту квартиру, в которой они с Луниным нашли накануне мебель. Оставшиеся там лавки он кое-как расколол и притащил, так же как вчера, в тулупе. В комнате было всё так же тихо, никто не просыпался.

Начинало темнеть: короткий зимний день уже подходил к концу. Когда в коридоре хлопнула дверь и послышались знакомые поспешные шаги, Рауль вздрогнул от радости. Дверь распахнулась, и Лунин застыл на пороге комнаты, в ужасе глядя в сумерках на неподвижные бледные лица на кровати.

- Константин Игнатьевич, они спят, - мягко сказал Рауль, поняв первый испуг командира.

Лунин облегчённо вздохнул, вошёл, скинул тулуп.

- Давно уснула? – спросил он шёпотом.

- Почти сразу, как вы ушли.

Лунин в нерешительности смотрел на спящую, затем огляделся, отметил про себя огонь в печи, полное ведро воды и кучу дров в углу, одобрительно кивнул старшине. Затем прошёл по комнате, обошёл кровать, снова стал смотреть в лицо спящей. Было похоже, что он не знает, что предпринять, и Рауль спросил:

- Товарищ майор, вам удалось что-то разузнать насчёт отъезда?

- Удалось, - кивнул Лунин и стал торопливо рассказывать, - удалось, мы вывезем их! Мне утром надо будет пойти обратно в штаб, взять документ, дождаться машины, потом заеду сюда, и мы все уедем... Знаете, старшина, кто мне помог? Ховрин! Помните Ховрина?

- Это тот журналист, который принял доктора а летчика?

- Да, он! Я встретил его в штабе, и он смог помочь.

Глаза Лунина даже в наступивших сумерках светились нескрываемой радостью. Но в следующую минуту он взглянул на спящую и снова заволновался:

- Только мы ей ещё не сказали. Надо поскорее уговорить её уехать, помочь собраться…

Он засветил огонёк на фитильке и поставил склянку так, чтобы свет падал ей прямо в лицо. Веки ее вздрогнули, но она не проснулась. Тогда он набрался храбрости и взял ее за руку.^(*)

Она открыла глаза, показавшиеся при мерцании огонька огромными, темными и блестящими.
— Это вы? — спросила она тихо и еле заметным движением пальцев пожала ему руку.
Она спустила ноги с кровати, села, поправила волосы, ласково смотря ему в лицо. Он сейчас же, торопясь и волнуясь, стал ей выкладывать всё.^(*)

Она слушала молча. Её молчание Лунин, видимо, истолковал как несогласие. Ему стало страшно, что она откажется ехать, и он настаивал, требовал, громоздя один довод на другой. Он говорил ей, что здесь она погибнет без всякой пользы, для победы, что здесь она и ее дети едят хлеб, который так нужен бойцам, защищающим город; что у нее нет никакого права бессмысленно жертвовать детьми; что это Гитлер хочет, чтобы дети ее погибли, для того он и устроил осаду, и она, спася своих детей, разрушит планы Гитлера; что там, за озером, поправившись и поправив своих детей, она сможет работать или воевать, как ей больше понравится, и быть полезнейшим для страны человеком, и главное — опять и опять, что она не имеет права жертвовать детьми.^(*)

Рауль, стоя поодаль в сумерках комнаты, во все глаза глядел на своего командира с невольной улыбкой. Это была самая длинная речь Лунина за всё их полуторагодовое знакомство.

Маша тоже слушала внимательно и молча, но выражение лица ее постоянно менялось, и он жадно следил за ее лицом, стараясь отгадать, что в ней происходит.

- Хорошо, - сказала она. – Только я хотела спросить.

Маша перевела взгляд на виконта, стоявшего в стороне в тени, и произнесла:

- Я думала, что вы… Вчера, когда мы пришли, вы ведь были уже здесь, так?

Виконт шагнул ближе, чтобы оказаться в свету огонька, и ответил:

- Так. Я пришёл, когда вас не было дома.

- Кто вы? – спросила Маша, и голос её дрогнул. – Откуда вы приехали?

Рауль бросил взгляд на Лунина, но тот молчал.

- Мы лётчики, - ответил старшина. – Мы служим на Балтийском флоте. В эскадрилье…

Тут он запнулся, потому что женщина тихонько вскрикнула и прижала к губам дрожащие пальцы.

- Так вы лётчики? – переспросила она и почти шёпотом добавила, - вы от него? Это она дал вам адрес?

Рауль чуть заметно кивнул.

- Почему же вы не сказали сразу? – женщина переводила испуганный взгляд в Бражелона на Лунина. – Почему он сам не приехал? Он… он жив?

- Почему вы ему не пишите? – спросил Лунин вдруг резко и сурово. – Он там извёлся весь, места себе не находит, не знает, где вы, что с вами! Могли бы хоть слово написать, хоть что-то сообщить, что живы! Почему вы ему не пишите?

- Я не знала, куда писать, - пролепетала она.

Лунин нависал над ней, большой, строгий, а она, маленькая, худая, мяла в руках порывало.

- Не знала она, куда писать, на знала! Что набросились на девочку?! – вдруг донеслось со стороны двери.

Все повернули головы и увидели соседку Анну Степановну. Она стояла в дверном проёме и зло сверкала старческими выцветшими глазами. – Не оставил он адреса! Не оставил! Сунул мне какую-то бумажку: перешлите ей, мол! Он же думал, что она уехала, так вот и сказал - перешлите. Потом, как ушёл, я поглядела: ничего там нет, только цифры какие-то, ни адреса, ни ответа, ни привета!

- Где? – Лунин резко повернулся к ней. - Где эта бумажка?

- Сунула куда-то, не помню куда… Не оставил он адреса, не знала она, куда писать, не знала! И он ни строчки не написал, ни строчки!..

Анна Степановна продолжала говорить и говорить. Лунин смотрел на неё молча, в отчаянии опустив руки и, казалось, не знал, ругаться ему или смеяться. Столько сомнений, отчаяния, тоски, страдания выпало на долю двум любящим людям только из-за того, что эта пожилая женщина приняла номер полевой почты за «какие-то цифры» и сунула неизвестно куда.

Маша сидела, опустив голову и всё так же сжимая руками покрывало на своих коленях. Дети спали. Лунин опустился на корточки перед женщиной, стараясь заглянуть ей в глаза и произнёс:

- Я отвезу вас к нему! Поедем завтра…

Она кивнула и подняла взгляд. По щекам её текли слёзы.

 Отправлено: 01.12.17 18:03. Заголовок: На фоне этой вселенс..

На фоне этой вселенской трагедии неудачная любовь Рауля выглядит просто жизненной неудачей... Кажется, он и сам это начинает ощущать.