Мы рады приветствовать Вас на историко-литературном форуме, посвящённом жизни и творчеству Александра Дюма (отца).
1. Общение на Дюмании строится на принципах вежливости и взаимного уважения участников, поэтому на форуме строго запрещены:
• высказывания, провоцирующие возникновение межэтнических, межгендерных, политических, религиозных и расовых конфликтов;
• мат и оскорбление участников форума в любой форме;
• обсуждение личности участников (в любой форме) и личные разборки;
• обсуждение действий администраторов и политики администрирования форума.
Злостные нарушители этого правила получают окончательный бан и после этого могут посещать форум лишь в качестве гостей.
Примечание. В случае нарушения правил форума, администраторы выносят замечание участнику, нарушившему доброжелательную атмосферу Дюмании. Если эта мера не приносит ожидаемого результата, участник получает второе замечание, после чего выносится временный бан, срок действия которого зависит от конкретных обстоятельств. На время действия бана участник лишается возможности оставлять сообщения во всех разделах форума.
Если же и временный бан не побуждает нарушителя пересмотреть стиль своего поведения, форум Дюмания прощается с ним навсегда.
Если в течение месяца с момента вынесения замечания участник, которому оно было объявлено, демонстрирует лишь миролюбие и уважение к другим обитателям форума, замечание снимается.
2. Администрация Дюмании принимает решение о регистрации новых участников в индивидуальном порядке– поэтому на форуме действует режим премодерации.
3. Официальный язык общения на форуме - русский. Иные языки общения не приветствуются. Потрудитесь использовать нормативную лексику и грамотную речь. Если вы выкладываете цитаты на иностранных языках, то вы же должны их перевести на русский язык.
4. На Дюмании запрещено писать транслитом. Если у вас нет возможности писать кириллицей, пользуйтесь услугами соответствующих сайтов, например, https://translit.net/ и http://translit-online.ru/ или встроенным транслитером форума.
5. Администрация Дюмании настоятельно рекомендует участникам открывать новые темы в соответствующих разделах форума. Если вы не находите открытую вами тему - она была перенесена в другой, более подходящий (на взгляд администратора) раздел. Это также касается сообщений. Исключение - темы и сообщения, нарушающие правило номер 1, которые удалены.
6. Любое сообщение, опубликованное на Дюмании, становится неотъемлемой частью форума. Решение о сохранении или удалении постов зависит только от администрации. Самостоятельно внести изменения или удалить свой пост участник может в течение часа с момента его отправки.
7. Посты, состоящие из одних смайликов, предложений, не выражающих какую-то связную мысль, а так же анимированные подписи и gif-аватары уместны только в разделе «Восторги и мечты». Во всех прочих разделах такие посты, а также флуд и оффтопик без предупреждения удаляются администрацией.
8. Мы оставляем за собой право ошибаться, ибо дюманы - тоже люди, и выражаем надежду, что участники будут жить на Дюмании долго и счастливо, соблюдая вышеизложенные правила.
Отправлено: 18.11.17 17:38. Заголовок: Виконт де Бражелон, или Триста лет спустя
Фэндом: Дюма Александр (отец) "Виконт де Бражелон или Десять лет спустя"; Чуковский Николай «Балтийское небо» (кроссовер) Основные персонажи: Рауль де Бражелон, Константин Игнатьевич Лунин, Николай Серов и др. Рейтинг: R Жанры: Ангст, Драма, Экшн (action), Психология, Философия, AU, Попаданцы, Исторические эпохи, Дружба, Пропущенная сцена Предупреждения: Насилие, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета
Описание: Рауль де Бражелон, получивший восемь глубоких ран, истекающий кровью в своей палатке, сжимая в руке локон Луизы де Лавальер и падая с кровати, мгновенно переносится во времени и оказывается в том же самом месте, только на 277 лет позже. В 1940-м году. Оказавшись в руках квалифицированных специалистов двадцатого века, виконт остаётся жив. Теперь ему предстоит выбрать свой путь в этом мире, раздираемом начавшейся Второй Мировой… Основная задача – заставить Рауля снова захотеть жить!..
Посвящение: памяти Николая Чуковского и всем, вернувшимся и не вернувшимся из боевых вылетов
Эпиграф: "— Как д'Артаньян добр, — тотчас же перебил Рауля Атос, — и какое счастье опираться всю свою жизнь на такого друга! Вот чего вам не хватало, Рауль. — Друга? Это у меня не было друга? — воскликнул молодой человек". А. Дюма.
Примечания: (*) - этим значком помечены во всех главах куски текста, взятые из канона и измененные в соответствии с дополнительным персонажем.
Отправлено: 18.11.17 17:44. Заголовок: Глава первая, в кото..
Глава первая, в которой виконт да Бражелон не понимает, где оказался
- Откуда? - Из Африки. - Все французы? - Все. - Военные? - Да.
Начальник госпиталя, широкоплечий, ещё не старый мужчина с рыжими усами, в роговых очках, сидел в белом халате в своём кабинете, обхватив руками голову, а напротив сидел секретарь обкома. Перед ними на столе лежала бумага со списком иностранных фамилий.
- Так почему их всех к нам? – видимо, уже не в первый раз спрашивал врач.
Секретарь обкома, набравшись терпения, ещё раз неторопливо пояснил:
- Госпиталь эвакуировали из Алжира в Александрию. По пути французский корабль подвергся нападению… Раненых приняло на борт советское судно, следовавшее в Новороссийск. Часть из них оставили в Новороссийске, в больнице, а некоторых перевезли сюда к нам.
- Нападение? Немецкая подводная лодка? – спросил начальник госпиталя, уже скорее участливо, чем раздосадовано.
Секретарь пожал плечами:
- Немецкая или итальянская, не всё ли равно?
Главврач снова вздохнул, оглядывая список.
- А что с сопровождавшим их медперсоналом?
- Всех оставили в Новороссийске. Среди медперсонала тоже были раненые...
- А, да, кораблекрушение... - задумчиво проговорил начальник госпиталя. - И что же мне с ними делать?
- Каково их состояние?
- Почти все средней тяжести. Двое очень тяжёлых, не знаю, как выдержали столько приключений…
Секретарь поднялся с места:
- Значит, так: вылечить, восстановить документы! – прозвучало, как приказ. – А дальше видно будет...
Главврач вздохнул, тоже поднялся и пожал протянутую руку.
- Да, кстати, - добавил секретарь, - завтра прибудет переводчик. Обеспечьте условия для проведения занятий по русскому языку!
…
Белый свет. Глаза открыть больно, но так хорошо их не открывать!.. Звуки… Кто-то движется и переговаривается рядом. Слов не разобрать. Как будто чужой, совсем непонятный язык. Тело неподвижно. И совсем не хочется двигаться. Просто лежать, дремать, снова провалиться в сон…
Что-то изменилось. Сквозь ресницы – всё тот же белый свет. Фигуры в белом движутся, останавливаются. Они смотрят на него. И говорят о нём.
Глаза открылись, немного привыкли к свету. Один ангел в белом с милым ясноглазым лицом склонился над ним, улыбается, о чём-то спрашивает. Хочется улыбнуться в ответ, но не получается.
Постоянный капающий звук. Тонкие короткие стоны – где-то рядом с головой, постоянно, постоянно. Хочется посмотреть в ту сторону, но невозможно повернуться. Этот звук убаюкивает, глаза снова закрываются, снова наступает сон.
Рауль очнулся и долго смотрел на белый кессонированый потолок. Рядом снова кто-то тихонько разговаривал на незнакомом языке, но уже иначе звучали голоса. Оба мужские: один глухой и хриплый старческий голос, другой – приятный и мелодичный. Рауль вслушивался, пытаясь уловить хоть что-то знакомое в этом странном, резковатом говоре, но ничего понятного так не услышал. Виконт разглядывал длинный узкий стеклянный сосуд, прикреплённый к потолку прямо у него над головой, пытаясь угадать, что это, и слушал равномерный гул, доносившийся откуда-то издалека, со стороны открытого окна, сквозь шелест листвы и гомон птиц.
Вдруг мерная беседа двоих незнакомцев прервалась осторожным восклицанием и последовавшим за ним скрипом пружин. И над Раулем возникло заросшее недельной щетиной лицо с улыбающимися хитрыми глазами. Лицо обратилось к виконту с вопросом и, не дождавшись ответа, показало не очень ровные зубы и отодвинулось из поля зрения.
Рауль повернул голову. Существо, странно одетое, в нелепых белых штанах и короткой белой рубахе, проковыляло к стеклянной двери и на минуту скрылось за ней.
Бражелон шевельнулся, желая почувствовать своё тело. Боли нигде не было. На левой руке что-то мешало. Рауль повернулся ещё, скосил взгляд и разглядел на руке над запястьем белый свёрточек, от которого вверх тянулась прозрачная трубочка. Виконт двинул рукой, свёрточек оказался прилепленным. Тогда Рауль с силой рванул руку, свёрточек оторвался, под ним оказалась игла, выскочившая из вены. Потекла кровь.
В этот момент в приоткрытую дверь вбежала тоненькая фигурка в белом, подскочила к Раулю, что-то быстро щебеча, обработала ранку и перевязала крепко руку. Потом юное создание некоторое время стояло над Раулем, глядело на него заботливыми глазами и обращалось к молодому человеку с вопросами. А Бражелон чувствовал только неловкость оттого, что лежит в присутствии девушки и не может даже попросить прощения за свою неучтивость. Не дождавшись ответов, девушка (или ангел) покачала головой, поднялась, забрала стойку с бутылочкой и вышла в дверь.
Существо в штанах вернулось на своё место, которое обиженно скрипнуло, и всё стихло.
Рауль, приподняв голову, осмотрелся. Он находился в помещении с белыми стенами и двумя окнами. Бражелон понял, что он лежит на кровати, укрытый белой простынёй, и в комнате стояли ещё три такие же кровати. На соседней кровати поверх простыни сидело существо в штанах и глядело в кессонированый потолок. Лежащих в кроватях напротив виконт рассматривать не стал, и перевёл взгляд в окно. Занавески колыхались от сквознячка.
«Я не умер? Как же так?»
Рауль помнил, как он летел верхом на коне, как оглянулся туда, где была его армия, где стоял и кричал что-то ему герцог. Потом неожиданное горячее ударило его в грудь, и он не удержался в седле. Упав с лошади, он нашёл в себе силы подняться на ноги. Он пошёл вперёд, к своей цели, к освобождению… Снова что-то нестерпимо горячее ударило в грудь…
Потом он помнил себя лежащим среди друзей. Помнил слова врача, немилосердные и ужасные о том, что он может остаться жить… Помнил наказ оставаться в полной неподвижности… Помнил, как ему нестерпимо захотелось ещё раз увидеть Её лицо, он помнил своё невероятное усилие, чтобы дотянуться, чтобы достать на груди медальон!.. Он помнил то последнее движение, которым он хотел навсегда завершить свои страдания на этой земле…
А дальше он помнил только ощущение полёта. Такое забытое ощущение из какого-то детского сна... Ощущение длилось долго, сквозь горячую боль в груди, невероятно долго. Больше он ничего не помнил.
Рауль снова закрыл глаза и попытался вернуться в это ощущение. Он вспомнил, как его укачивало. Но ощущение полёта не возвращалось. И Рауль не заметил, как задремал. Проснулся он в темноте. Наверно, наступила ночь. Из-за двери, сквозь занавеску, закрывающую стекло, проникал тихий жёлтый свет.
Бражелон двинулся на кровати. Тело его слушалось. Тогда он поднялся и сел. Ныла слишком туго перевязанная рука. Грудь была тоже стянута плотной повязкой.
«Жив…»
Он свесил ноги и встал босиком на холодные доски пола. Ноги слегка дрожали, и кружилось голова.
Виконт бросил взгляд на то, в чём был одет. На нём были очень широкие белые штаны и такая же широкая белая сорочка.
«Какое уродство… - подумал он и вздрогнул, - где медальон?!»
Рауль ощупал повязку на груди, шею. Привычного шнурка не было. Бражелон почувствовал, как похолодела у него спина, и задрожали руки. Он стал судорожно оглядываться вокруг себя, чтобы найти какие-нибудь привычные вещи, и тут только заметил у изголовья кровати столик, точнее даже не столик, а малюсенький буфетик, на котором лежал на белой салфетке такой знакомый и родной предмет – его медальон – медальон с портретом и локоном Луизы де Лавальер. Рауль бросился к нему, схватил дрожащими пальцами, раскрыл его и припал губами к милому изображению. Затем он повесил на шею шнурок, лёг в постель, сжал в руке своё сокровище и закрыл глаза.
Утром пришла другая девушка, тоже в белой одежде, с чёрными бровями и волосами, и раздала всем тоненькие стеклянные колбочки. Сосед сунул колбочку себе под рубаху. Рауль залез с головой под простыню. Ему не хотелось никого видеть. Он лежал, прижимая к груди медальон, и предавался печальным воспоминаниям, когда чья-то рука бесцеремонно сдёрнула простынь. Рауль увидел девушку с чёрными волосами. Рауль вскочил с кровати, сразу вспомнил, в каком он виде, покраснел и уставился на девушку. Она трясла перед его носом колбочкой, потом начала дёргать Рауля за сорочку, видимо, требуя её снять. Рауль обомлел от такой бесцеремонности и, не зная, что предпринять, просто стоял и смотрел. Тогда девушка, не получившая того, чего требовала, погрозила ему пальчиком, развернулась и вышла за дверь. Сосед что-то сказал, улыбаясь во весь рот.
Рауль лёг снова на кровать и уставился в потолок. Ему стало нестерпимо противно от того глупого положения, в котором он оказался. Хотелось встать и уйти. Но, во-первых, он не мог никуда отправиться в таком виде, а где найти привычную одежду, он не знал. Во-вторых, он не представлял, где находится, куда идти, где искать своих.
Рауль понимал только, что находится в лазарете. Больше всего мучило Рауля то, что он не находил взглядом ни одного привычного для себя предмета. Вообще, ни одного. В комнате было множество вещей, совершенно непонятного назначения. Но те предметы, назначение которых было очевидно, как, например, кровати, окно, занавески, стулья и даже доски пола, имели совершенно непривычный вид.
Дверь снова раскрылась. В этот раз на пороге стоял высокий мужчина, тоже весь в белом. При виде его, все три соседа вскочили со своих мест. Рауль тоже поднялся и вытянулся, как в строю.
«Наверно лекарь, наконец», - угадал Рауль.
Мужчина в белом стал подходить к каждому по очереди, тихо разговаривал с каждым, и, наконец, приблизился к виконту. Следом за врачом семенила девушка-брюнетка и зачитывала сведения из бумаг, которые держала в руках.
Врач долго стоял перед Раулем, молча слушая девушку. Когда она потрясла перед носом злополучной колбочкой, врач приветливо улыбнулся Бражелону и указал рукой на кровать, предлагая сесть. Затем сам опустился на соседний стул. Девушка при этом осталась стоять за спиной мужчины. Рауль глянул на неё и, поколебавшись, всё же сел. Врач взял у девушки колбочку, затем медленно тронул Бражелона правой рукой за левую руку, приподнял её немного, затем вдруг сунул колбочку Бражелону за широкий воротник, Рауль дёрнулся, но не успел отстраниться, врач запихнул колбочку ему подмышку и прижал руку. Затем опять улыбнулся, успокоительно погладил ошарашенного Бражелона по руке и спокойно стал что-то говорить. Так сидел он минут пять, не давая Раулю пошевелиться. Затем он вынул колбочку обратно, глянул на неё, передал девушке, снова улыбнулся виконту, встал и вышел.
Рауля снова охватило чувство омерзения. Он хотел лечь обратно в постель, но дверь опять открылась, и в помещение въехал столик на колёсиках, который толкала обширная женщина, улыбающаяся и тоже одетая во всё белое. На столике располагалась огромная кастрюля, стояли стопкой тарелки и накрытые салфетками блюда. Соседи зашевелились, заговорили и начали подходить к улыбающейся даме.
Рауль почувствовал съестные запахи и понял причину всеобщего возбуждения. Перед виконтом возникло небритое лицо. Человек в белых штанах поставил на буфетик рядом с Бражелоном тарелочку с кашей и кружку, накрытую куском хлеба, показал кривые зубы и пошёл есть свой завтрак. Рауль покосился на еду. Несмотря на то, что он уже, видимо, несколько дней ничего не ел, вместо аппетита появилось отвращение.
Виконт лёг, укрылся с головой простынёй, снова нашёл на груди заветный медальон и сжал его пальцами. Давно привычная боль тоски и одиночества с новой силой сдавила грудь.
«Даже просто умереть не смог, неудачник несчастный!» - подумал Рауль и стиснул зубы в бессильной злобе на самого себя.
Отправлено: 18.11.17 17:49. Заголовок: Глава вторая, в кото..
Глава вторая, в которой Рауль полагает, что всё понял
- Добрый день! Кто здесь из Франции?
Рауль вздрогнул, услышав сквозь дремоту родной язык. Он мгновенно выпрыгнул из постели сразу на пол и уставился на вошедшую фигуру. Фигура была женской, но со стриженными завитыми волосами. На плечи этой женщины была наброшена белая одежда, но под ней находился весьма странный костюм. Женщина была одета в узкую серую очень короткую юбку, едва прикрывающую колени. Бражелон почувствовал, что краснеет, отдёргивая взгляд от обнажённых толстеньких ног в туфельках. Сверху он увидел нечто вроде короткого камзола, застёгнутого на три большие пуговицы.
Женщина уверенным шагом приблизилась к Бражелону и протянула ему пухленькую, но довольно изящную руку.
- Здравствуйте! – проговорила женщина, кокетливо улыбнувшись, и назвала своё имя, которое виконт не запомнил.
Рауль секунду в замешательстве смотрел на её руку, затем аккуратно взял её в свою, склонился и прикоснулся к ней губами.
Женщина неожиданно вскрикнула и как-то жеманно рассмеялась:
- Ой, сколько учтивости, месьё, право, это, конечно, очень приятно!
Рауль, не понимая, что он делает не так, стоял и слушал её речь. Женщина говорила странно…
Она уселась на стул, на котором только что до неё сидел врач, разложила на коленях какие-то листки и достала карандаш.
- Садитесь, пожалуйста, давайте с вами поговорим, молодой человек! - произнесла женщина, удивлённо глядя на Рауля снизу вверх.
Рауль сел на край кровати, стараясь не глядеть на обнажившиеся коленки, почти касавшиеся его ног.
- Итак, для начала, я запишу ваши данные для удостоверения личности. Назовите своё полное имя…
- Рауль… - хрипло произнёс Бражелон первое слово, и вспомнил, что последний человек, с которым он говорил, был герцог де Бофор неизвестно сколько дней назад.
Рауль откашлялся и начал сначала:
- Виконт Рауль-Огюст-Жюль де Бражелон.
- Дата рождения? – последовал новый вопрос.
- Одиннадцатое июля.
- Год?
- Тридцать четвёртый.
Женщина вытаращила глаза на собеседника и снова как-то неестественно засмеялась:
- Простите, не поняла. Вам сколько лет?
- Двадцать девять, - спокойно ответил Рауль, снова не понимая, что не так.
- Угу, значит… так, - она прищурилась, закусив кончик карандаша, - значит, одиннадцатый…
И Рауль увидел, как карандаш в её пальцах вывел запись: «1911». Бражелон поднял взгляд на её лицо, не понимая, кто из них сошёл с ума, а женщина как ни в чём не бывало продолжала:
- Место рождения?
- Простите, сударыня, - ответил Рауль, начиная терять терпение, - но я не знаю, где я родился…
Женщина сделала неопределённый жест:
- Дело в том, что это не важно, эту информацию проверять никто не будет, мне просто необходимо заполнить формуляр… Ну, давайте хотя бы приблизительно… Где вы жили во Франции?
- Приблизительно в Блуа, - ответил Рауль, начиная нервничать от этого допроса, не понимая его смысла.
Женщина сделала очередную запись.
- Имена родителей?
Рауль побледнел от гнева и холодно произнёс:
- Разрешите узнать, сударыня, с какой целью вы ведёте эти записи? Кто прислал вас ко мне? Кто вы?
Женщина снова сделала жест нетерпения и закатила глаза, что означало, видимо: «Какой непонятливый!», и принялась объяснять:
- Я – ваш переводчик. Моя задача – во-первых, собрать сведения для восстановления ваших утерянных документов, а во-вторых, обучить вас основам разговорного русского. Что вы ещё хотели узнать? Кстати, странный у вас выговор, молодой человек, вы точно француз? Я плохо вас понимаю, хотя училась французскому у носителей языка!..
У виконта голова шла кругом. Во-первых, он тоже с трудом понимал речь женщины. Она, без сомнения, говорила на французском. Но это было какое-то странное, незнакомое наречие. Во-вторых, даже то, что он понимал из этой речи, не вносило никакой ясности в его положение. Рауль решил продолжать расспрашивать. Он хотел узнать многое.
- Где я нахожусь? – спросил он, глядя прямо на собеседницу.
Женщина словно сжалась под этим взглядом и уже другим тоном стала отвечать:
- Вы находитесь в военном госпитале, в городе Адлере. В СССР, - добавила она на всякий случай.
- Что такое СССР? – спросил Рауль, намереваясь получить максимум возможной информации.
Женщина расширила глаза, не понимая, серьёзно ли он спрашивает, но ответила:
- Союз Советских Социалистических Республик – это наше государство.
Рауль несколько секунд глядел на собеседницу, потом задал следующий вопрос:
- Как называется столица вашего государства?
- Москва.
Рауль надолго замолчал, осознавая услышанное. Это было первое название, знакомое его слуху.
- А как я сюда попал? – задал Рауль вопрос, прежде, чем осознал его.
- Вы сюда приехали из Новороссийска. А в Новороссийск вас доставили морем. Из Африки, – был ответ.
Это было второе знакомое название.
- А кто меня сюда… доставил? И зачем?
Тут женщина несколько смутилась.
- Дело в том, что я не знаю всех подробностей… Вроде бы ваше командование эвакуировало какой-то госпиталь в Александрию. Но ваше судно было потоплено подводной лодкой, и вас вместе с другими ранеными французами приняло на борт наше, советское судно...
- Почему в Александрию? Почему нас не отправили домой, во Францию? – спросил Рауль и поразился тому, как изменилось лицо собеседницы.
- Территория Франции на военном положении, вы не знали? – спросила она почти шёпотом.
- Не знал,– Рауль напряжённо ждал разъяснений.
- Во Франции война с германскими захватчиками, - в голосе женщины звучало недоумение.
Рауль молча смотрел на женщину, видел страх в её глазах и не понимал, чем он вызван. Он чувствовал, что с каждым новым ответом вопросов у него становится всё больше.
"Когда всё это произошло? Сколько же я проспал?.."
- Скажите, пожалуйста, какой сегодня день?
- Двадцатое апреля.
- А год?
После паузы женщина, которая стала уже бледнее простыни на кровати Рауля, ответила:
- Тысяча девятьсот сороковой.
- По какому летоисчислению?
Этого вопроса собеседница уже не выдержала. Она как-то особенно посмотрела в лицо Рауля, встала, аккуратно отодвинув стул, попятилась в сторону двери, проговорила:
- По грегорианскому! Простите, мне пора, завтра я принесу вам учебники и тетради, до свидания! – и выбежала вон.
Рауль стоял, смотрел на дверь и тут понял, что в тишине снова слышит гул со стороны окна. Бражелон повернулся.
Окно!
На непослушных от слабости и волнения ногах он медленно подошёл к окну и отодвинул занавеску.
Впереди, над низкими крышами, блестящими на солнце, и над верхушками кустов, далеко-далеко, он увидел море. Сияющее, лазурное, с мелкими беляшками волн. Ниже был город, самый обычный с первого взгляда, с разноцветными стенами домов и скатными крышами. И уже внизу, под окном, Рауль увидел источник постоянного гула. Там текла серая река, и по этой реке с невероятной скоростью двигался огромный зелёный жук. Он приблизился, с громким шумом промчался мимо окна и скрылся за поворотом, и гул ещё долго затихал где-то вдали...
Виконт почувствовал, что теряет равновесие и, отпрянув от окна, вдруг увидел ещё одного жука, ещё больше предыдущего. С распростёртыми крыльями он летел со стороны моря, снижаясь с оглушительным звуком, как показалось, Раулю, прямо в его окно. Рауль заорал, отпрыгнул назад, споткнулся о ближайшую кровать, больно ударился и потерял сознание.
Вокруг было темно. И тихо. Наверно, опять была ночь. Рауль открыл глаза и ничего не увидел. Почувствовал только, что опять лежит под простынёй, но на этот раз он совсем не мог двигаться.
«Этого всего не может быть. Я всё-таки умер, - подумал он спокойно. – А я думал, всё будет по-другому… Как в Священном Писании… Всё не так… Ангелы лечат тело, а душа продолжает страдать!».
Рауль почувствовал себя обманутым в своих самых святых чувствах и ожиданиях. Слёзы полились у него по лицу, но он не мог пошевелить руками, чтобы вытереть их, и они скатывались по вискам на подушку, затекали в уши. Он вспоминал заученные с детства тексты из Библии, в которых описывались испытания души при переходе от жизни к смерти, и старался угадать, на каком же этапе теперь он сам находится…
Наверно, он снова уснул, потому что, когда открыл глаза в следующий раз, он увидел над собой двух человек. Один из них был мужчиной с внимательными карими глазами, а вторая – женщина. Это была вчерашняя переводчица.
«Может это он – Господь Бог?» – подумал Рауль про незнакомого мужчину, но не почувствовал никакого благоговейного трепета.
- Здравствуйте! – обратилась переводчица к виконту, совершенно серьёзно, без вчерашних жеманных ухмылок. - Это доктор Иванов. Он хочет побеседовать с вами, а я буду вам помогать…
- Доброе утро! Как вы себя чувствуете? – спросил доктор через переводчицу.
- Хорошо, - хрипло ответил Рауль и постарался ответить на вежливую улыбку врача.
- У вас ничего не болит? – продолжал расспрашивать тот.
- Нет, ничего, благодарю вас, - ответил Бражелон, хотя голова его гудела после вчерашнего падения.
Тогда доктор приблизился к виконту, наклонился к подушкам, на которых тот лежал и проговорил:
- Тогда попробуем так… - и поднял Рауля вместе с подушками, так, что Бражелон оказался сидящим на постели. Рауль почувствовал облегчение и глубоко вздохнул, но по-прежнему не мог двинуть ни рукой, ни ногой.
Рауль огляделся и понял, что находится теперь в другой комнате, намного меньше прежней, с единственной кроватью. Рауль думал, что из слов врача он узнает что-нибудь важное о своём положении, но врач задавал очень обычные вопросы, а сам ничего не рассказывал. Доктор спрашивал о прежней жизни Рауля, о его службе, о родных. Рауль никогда не видел своей матери, даже имени её не знал, вот так жизнь сложилась… Да, воспитывал его отец. Да, с пятнадцати лет на военной службе. Почему так рано, обычно с восемнадцати? Да, рановато… Но во Франции так принято… В кавалерии. Рауль называл имена принцев, под начальством которых служил, но почувствовал, что эти имена ни о чём не сказали врачу. Нечто иное интересовало доктора в рассказе виконта. Он спросил ещё о друзьях Бражелона, спросил, не женат ли он. Нет, не женат. Мрачная тень легла на чело виконта, доктор понимающе поглядел на него. Затем задал ещё несколько ничего не значащих вопросов.
Бражелон отвечал совершенно спокойно, дружелюбно улыбаясь и глядя в глаза собеседнику. Раз уж он уже умер, хуже теперь не будет. Наоборот, у него появилось лёгкое любопытство, а что же будет с ним дальше, и в чём же смысл всего происходящего.
Закончив свои расспросы и, видимо, удовлетворившись ответами, доктор аккуратно приподнял простынь, которой был укрыт виконт. Бражелон понял, почему всё это время не мог пошевелиться. Его руки и ноги были привязаны белыми бинтами к железному ободу кровати. Рауль задохнулся от возмущения в первый момент, но заставил себя сдержать гнев. К тому же врач сразу потянул за концы бинтов и освободил Бражелона от этих уз. Пока Рауль разминал затёкшие руки, врач поднялся всё с той же добродушной улыбкой, попросил его пока оставаться в постели, пообещал ещё зайти на следующий день, и вышел вместе с переводчицей за дверь.
Отправлено: 18.11.17 17:55. Заголовок: Глава третья. Франсу..
Глава третья. Франсуа
- …Восемь сквозных ранений грудной клетки. Огромная потеря крови, но жизненноважные органы не задеты. Было произведено переливание крови, проводится восстановительная терапия. Сейчас ещё очень слаб, нуждается в покое.
За закрытой дверью ординаторской, в присутствии главврача госпиталя, проходил маленький консилиум.
- Какую проводите терапию?
- Понимаете… Тут дело осложняется тем, что у больного сильная аллергия практически на все препараты. Выражается в покраснении кожных покровов, отёках… Его организм не принимает даже антигистаминные препараты. Очень редкий случай… Мы сейчас отменили ему терапию, только наблюдаем.
- Теперь Вы, доктор Иванов! Что Вы можете сказать?
Высокий и статный доктор Иванов даже не поднялся с места:
- С моей стороны, - начал он, - всё чисто. Товарищ… то есть, как его там… - он глянул в лежащую перед ним историю болезни, - господин де Бражелон совершенно здоров. Подозрения, возникшие у товарища переводчицы, считаю беспочвенными. Контузии у него нет… Ни симптомов ретроградной амнезии, которую можно было заподозрить, ни маниакально-депрессивного синдрома я не обнаружил. Хотя он, по-видимому, серьёзно страдает от душевных ран… Он очень крепок телом и душой… Повторяю, он совершенно здоров! Вы ведь сразу перевели его обратно в общую палату по моей рекомендации? Очень хорошо!
...
В советском военном госпитале виконт да Бражелон пребывал уже больше месяца. Из этого месяца первую неделю он в тяжелом состоянии лежал в палате интенсивной терапии, а остальные недели интенсивно выздоравливал в общей.
Рауль перестал пугаться всего непонятного и постепенно привык к обстановке, в которой вынужден был жить. Например, к тому, что свет, зажигался прямо на потолке от одного движения руки. Или к тому, что маленький деревянный сундучок, стоявший на столике, вдруг начинал говорить разными голосами и петь замысловатую музыку (этот сундучок буднично и равнодушно называли словом «радио» с непривычным ударением на первый слог).
Рауль по-прежнему не понимал физики многих явлений, но даже и не пытался понять. Решив, что находится в загробном мире, он перестал чему-либо удивляться и просто воспринимал все чудеса окружающего пространства, как данность.
Давно привычное чувство тоски не покидало виконта, он постоянно помнил о своём медальоне и продолжал носить его на груди под одеждой. В стенах госпиталя Рауль совсем стосковался по свежему воздуху, по людям, которых он привык видеть часто в своей жизни, очень скучал по отцу… И не знал, суждено ли им ещё встретиться, посмотреть друг другу в глаза, в том мире, или в этом, или в каком-то ещё другом…
Раньше он думал о своей смерти, как о двери, которая обещала ему открыться в вечность, подарить свободу, простор, умение летать, понимание всего того, что недоступно пониманию человеку в его бренном теле… А сейчас Рауль чувствовал, что попал в ловушку. В мышеловку, из которой не будет больше выхода. Никогда! Ни разу за всю вечность! Он потерял всё, чем дорожил в своей жизни, и взамен не получил ничего из того, на что надеялся и во что свято верил.
Однажды ночью Бражелон внезапно проснулся с чётким пониманием:
«Это кара за самоубийство!»
Как бы там ни было, а надо было существовать теперь здесь…
Каждый день, во время между завтраком и обедом, Рауль вместе с другими французами, прибывшими одновременно с ним из Африки, ходил в помещение столовой на уроки русского языка. Язык преподавала уже хорошо знакомая Раулю переводчица. Её методика совсем не нравилась Бражелону, и он всегда оставался в столовой с учебниками после занятий. За время своей земной жизни Бражелон накопил большой опыт изучения иностранных языков, и теперь справедливо полагал, что ему самостоятельно вполне удастся довольно быстро выучить и ещё один язык.
Рауль знал: чтобы заговорить на иностранном языке, нужно на нём говорить. И поэтому виконт частенько затевал беседы с носителями языка, которые его окружали: с соседями по палате, по столику в столовой, с медсёстрами, стал кое-как объясняться по-русски даже с доктором Ивановым. Таким образом, за время, проведённое в госпитале, Бражелон успел набрать кое-какой навык разговорной речи и неплохой словарный запас.
Но больше всего в освоении нового языка ему помогло общение с одним из соотечественников.
Одним из французов, занимавшихся вместе с виконтом, был молодой человек Франсуа де Жоффр. Он носил титул барона, был самым улыбчивым, общительным и самым прилежным в учёбе, как показалось виконту. Этот Франсуа тоже часто задерживался в столовой с книгами после того, как его товарищи уже расходились по палатам.
Так получилось, что Рауль с Франсуа вместе стали заниматься в свободное время (а свободного времени в госпитале у выздоравливающих пациентов было предостаточно). Постепенно они совсем перестали посещать обычные занятия, стали общаться между собой для закрепления на русском языке и подружились.
Однажды вечером они сидели в сумраке столовой у самого окна, смотрели на раскачивающийся над улицей фонарь и разговаривали без учебников и словарей на смеси русского с французским и древним французским.
- Странная у вас речь, Рауль, - говорил Франсуа. – А вы откуда родом?
- Из Орлеана, - отвечал Рауль печально. – Неподалёку от Блуа жил…
- Странно… - Франсуа пытался в потёмках разглядеть лицо Бражелона. – А я из Парижа. А кем вы служили в Африке?
- Адъютантом его высочества, - спокойно сказал виконт.
Франсуа снова в изумлении поглядел на собеседника:
- Какого высочества?
- Герцога де Бофора, - ответил Рауль как ни в чём не бывало и спросил в свою очередь, - а вы кем служили?
Франсуа долго смотрел в невозмутимое лицо Бражелона, потом ответил по-французски:
- Я авиатор.
Рауль не знал, что это означает. Чувствуя, что его не понимают, Франсуа пояснил по-русски:
- Лётчик.
Рауль постарался угадать значение этого слова:
- Вы умеете летать?
- Да, - ответил Франсуа, не сводя глаз с лица своего странного собеседника.
- А как вы научились? – теперь Рауль тоже глядел прямо на него с нескрываемым интересом.
- В лётной школе. Недалеко от Парижа...
- И любой может научиться? – продолжал расспрашивать Рауль. – Я тоже могу научиться летать?
- Конечно, - отвечал Франсуа, - поступайте в училище и научитесь… Если медкомиссию пройдёте. Только… - Франсуа еле заметно усмехнулся.
- Только? – переспросил виконт.
- Просто я заметил, что к вам психиатр ходит… - начал Франсуа.
- Кто такой психиатр? – спросил Рауль.
- Ну, тот дядька, высокий, кареглазый, который к вам заходит с переводчицей нашей…
- А, доктор Иванов!
- Да. Так вот, вы ему не говорите, что служили у герцога Бофора.
- Почему? – искренне удивился Рауль.
- Потому что иначе он вас не в лётное училище направит, а в психушку, вам понятно?
- А что такое психушка? – спокойно поинтересовался виконт.
- Заведение такое, - пояснил Франсуа, тоже совершенно спокойно, - где из отдельных личностей делают послушное стадо…
Рауль снова повернулся к окну. Он абсолютно ничего не понял. Но он уже знал, что люди в этом мире очень странно реагируют на совершенно привычные для него вещи, и совсем не удивляются тому, чего он никак не ожидал и не мог себе представить. И поэтому виконт уже уяснил, что о многих предметах из его прошлой, земной жизни, лучше вовсе не упоминать…
Рауль из бесед с товарищем узнавал о жизни этого государства, в котором им приходилось пребывать, а также события, происходившие на международной арене этого мира.
А мир находился в состоянии войны…
Каждый день Рауль вместе с другими слушал радио и пытался уловить в непонятной речи диктора вести о родине. Каждый день французы просили свою учительницу переводить им новости. И она исправно переводила и зачитывала.
Так они узнавали о том, что французская армия несла тяжёлые потери и отступала. Так узнали они о взятии немцами Парижа. Рауль видел в глазах соотечественников боль и досаду на то, что они, ненужные и бесполезные, сидят в чужой стране в то время, когда их сила и мужество так необходимы родине…
Отправлено: 19.11.17 18:39. Заголовок: Глава четвёртая. Дет..
Глава четвёртая. Детские сны
"Любопытно: псих, который думает, что он виконт де Бражелон. Крепко же ему врезало... Хотя, вроде у него травма не на голове. Странно, что же это значит, псих воевал во французской армии? Не, видимо, потом свехнулся. Странный, но добрый... Хороший человек этот Рауль. Может, это, и правда, его имя? Тяжело ему далась эта война. А в спецклинике ему легче не станет, это точно. Надо будет ему помочь как-нибудь"...
...
- Какой-какой год?
- Ах, да, тысяча девятьсот одиннадцатый! – спохватился Бражелон, вспомнив, что надо переводить дату рождения на местное летоисчисление.
Франсуа де Жоффр аккуратно вывел цифры на чистом листке.
Они сидели в пустой столовой и выполняли указание комиссара госпиталя. А именно, составляли автобиографию, необходимую для восстановления утраченных документов.
То есть сначала, разумеется, каждый составлял свою собственную автобиографию. Но виконт де Бражелон быстро понял, что его письменная речь, как и устная, сильно отличается от речи французов, привычной для этого мира. Тогда Рауль подождал, пока Франсуа заполнит свой листок аккуратным мелким почерком, и попросил товарища о помощи.
Дата рождения, место рождения, имена и должности родителей… Виконт не знает имени своей матери. Этот пункт можно пропустить… В школе он не учился, занимался на дому с преподавателями. Что же он изучал? Общество, историю, языки, военное дело. В пятнадцатилетнем возрасте поступил в действующую армию. Почему в пятнадцать? По велению отца…
Франсуа делал записи и всё с большим недоумением слушал ответы Рауля.
- А где вы служили? - спросил Франсуа, имея в виду номера частей.
- Сначала у Его Высочества принца де Конде, затем у маршала Тюренна, затем снова Конде…
- А потом герцог де Бофор, я помню…
- Совершенно верно! – как ни в чем ни бывало подтвердил Бражелон.
Франсуа задумался на минуту, потом произнёс, склоняясь над бумагой:
- Значит так... В двадцать шестом году поступил на службу в регулярную армию. Думаю, будет достаточно...
Теперь уже Рауль удивлённо поглядел на товарища. Бражелону было совсем непонятно, по какой причине он не может здесь откровенно заявлять о своём прошлом, о тех людях, которые сыграли в его судьбе значительную роль и чьи имена он привык произносить с гордостью и безмерным уважением. Рауль не понимал, к чему эта хитрость, которую навязывал ему Франсуа, зачем эта игра. Но ничего не произнёс в ответ. Бражелон вспомнил подробные расспросы доктора Иванова, вспомнил так же о предостережении, сделанном товарищем накануне, и ничем не выдал своего сомнения. Только на душе у виконта стало ещё горше и ещё темнее.
- Дальше, - продолжал Франсуа. – В Африку вас кто направил?
- Никто. Я сам решил, - произнёс виконт.
- Угу… добровольцем… - записал товарищ, - и я тоже добровольцем! А вы в каком году?
- В этом, - осторожно ответил Рауль.
- Угу, в сороковом… Был ранен, доставлен в госпиталь… Дальше всё, как у меня, - закончил Франсуа коротенькую и простую историю жизни виконта де Бражелона.
…
Время шло. Медленно протянулся ещё месяц, и наступало 11 июля.
В этот день граждане Франции, находясь далеко за пределами родной страны, узнали страшную весть. Франция капитулировала. Накануне в курортном городке Виши произошёл созыв Национального собрания, на котором власть в стране была передана генералу Петену с наделением его диктаторскими полномочиями. Петен призвал к сотрудничеству с Гитлером. Борьба была завершена.
Французские воины больше не были нужны своей стране.
Множество противоречивых чувств читал виконт де Бражелон в лицах своих соотечественников. Кто-то был огорчён. Кто-то был надломлен. Кто-то был спокоен и ждал возможности вернуться домой, к семье, к родным и близким после долгой разлуки…
Были и те, которые решили остаться в Советском Союзе. Парторг Васильев пообещал им от имени Коммунистической Партии проявить радушное гостеприимство и распределить каждого по мере его желания и способностей на учёбу или работу…
Рауль не мог разобраться в своих мыслях и эмоциях. Ему казалось, что всё это происходит не с ним. Это был какой-то нелепый, глупый сон. Виконт ждал, что этот сон вот-вот прервётся, и он, Рауль, очнётся в своей постели в замке Бражелон, и рядом будет отец, и всё будет как раньше…
Но сон всё продолжался и завершаться не планировал…
Однажды Рауль спросил у товарища:
- А куда вы, Франсуа, собираетесь ехать из госпиталя? Не хотите сделать попытку вернуться во Францию?
Рауль знал, что у Франсуа в Париже осталась жена.
Лицо Франсуа помрачнело, он ответил:
- Нет. То есть, я хотел бы… Но сейчас не время. Сейчас помочь своей родине мы можем, только оставаясь за её пределами.
Они замолчали. После длительной паузы Рауль повторил свой вопрос:
- Так куда же вы теперь?
- Есть одна мысль… Хочу сделать попытку добраться до Англии.
- А зачем вам в Англию?
- Чтобы сражаться! – с жаром ответил Франсуа. – В Англии генерал де Голль…
- Де Голль? - переспросил виконт. - Кажется, это имя одного из тех, кто сопровождал к королю Жанну д'Арк?
- Верно, - подтвердил Франсуа, как-то странно глянув на Рауля, - Шарль де Голль - наследник древнего рода... Он призывает к сопротивлению. Мы выбираем путь борьбы! Мы хотим быть там, где сражаются за свободу!
Рауль поразился огню, вспыхнувшему на миг в глазах собеседника. Виконт сказал:
- Но вы же военный, вы давали присягу! Вас будут считать дезертиром.
- Пусть! – ответил Франсуа с горькой усмешкой. – Пусть эта шлюха(1) считает меня дезертиром! Плевать!
- Что вы скажете, если я решу ехать с вами в Лондон? - спросил Рауль, но в голосе его не было настоящей уверенности.
Франсуа пожал плечами.
- Я ведь лётчик, а вы – кавалерист… - он принялся сбивчиво объяснять виконту, что сам не уверен в том, что следует предпринять в дальнейшем, и что он не имеет права втягивать товарища, ещё не оправившегося от тяжёлого ранения, в это сумасбродное предприятие…
Но всего этого он мог бы и не говорить. Рауль уже и так понял, что Франсуа не берёт на себя ответственности быть проводником для него, виконта, в этом странном мире…
- Возвращайтесь во Францию, виконт, - мой вам совет! Поступайте в лётную школу, живите спокойно! – закончил свою речь Франсуа.
Рауль вздрогнул.
И понял вдруг, что не хочет в эту Францию. Во Францию, сдавшуюся почти без борьбы, во Францию, половиной которой правит какой-то солдат, а другая половина предана в руки иноземного варвара…(2)
«Это не моя война и не моя Франция, - подумал Рауль. – Свою войну я уже проиграл. А от своей Франции я отрёкся».
- Нет, - ответил Рауль твёрдо. – Я хочу остаться здесь, – а потом помолчал и добавил тихо, - мне, в сущности, всё равно. Меня нигде никто не ждёт…
- Здесь, кстати, тоже есть недалеко лётные школы, - в одобрение этой мысли сказал Франсуа. - Спросите у комиссара госпиталя, он, наверно, имеет возможность направить вас…
«И правда. Раз уж я умер, - усмехнулся про себя Рауль, - почему бы не попросить себе крылья?!»
Через несколько дней Рауля вызвали в кабинет главврача. В этом событии не было ничего неожиданного. Виконт уже давно знал, что выздоравливающих французов начальник госпиталя приглашал на беседу. Но Рауль заметил, что приглашали его соотечественников всегда только строго по одному, и выходившие из кабинета не были склонны распространяться о темах произошедшей беседы.
Постучавшись и войдя в кабинет, Бражелон увидел, что кроме врача здесь присутствовал ещё один человек, совершенно виконту не знакомый. Начав разговор, начальник госпиталя назвал этому присутствующему фамилию виконта, а тому, в свою очередь, пояснил, что перед ним - комиссар госпиталя. Рауль не знал значения этого слова. И так как незнакомец не предложил виконту руку для рукопожатия, Рауль ограничился учтивым кивком в его сторону, как, он заметил, здесь было принято.
Главврач сначала расспросил виконта о самочувствии, сообщил ему, что уже совсем скоро ему предстоит выписка из госпиталя, и, наконец, подошёл к главному вопросу.
- В своей биографии вы указали, что являетесь кадровым военным, э... с пятнадцати лет... - врач оторвал взгляд от бумаг, лежащих перед ним на столе, и с некоторым сомнением посмотрел на пациента.
Виконт спокойно подтвердил правоту этих слов:
- Да, вы совершенно правы.
Тогда начальник госпиталя продолжил:
- Перед нами сейчас стоит вопрос о вашем трудоустройстве по выходе из стен госпиталя. К сожалению, мы не можем обеспечить вас занятием по вашей основной специальности... То есть, на данный момент вы не сможете поступить на военную службу. Поэтому вам необходимо ответить на вопрос, каким вы видите своё будущее в стране Советов, которая гостеприимно предлагает вам все условия для жизни и труда...
Врач замолчал, ожидая какой-то реакции на свои слова со стороны иностранного пациента. Рауль решил воспользоваться паузой и задал вопрос:
- Разрешите узнать, товарищ начальник госпиталя, по какой причине мне нельзя на военную службу?
Главврач глянул на комиссара, до этого момента не участвовавшего в беседе. И комиссар пришёл на выручку. Он отозвался:
- Хотя бы потому, господин Бражелон, что вы не пройдёте в ближайшем будущем ни одну медицинскую комиссию.
- Верно! - подхватил главврач. - Восемь ранений - это вам не шутки. Вас признают временно негодным к воинской службе, поверьте опытному врачу. Итак, - продолжил он, - мы можем также предложить вам обучение по специальности, которую вы изберёте, в том числе курсы повышения квалификации. У вас есть время подумать до полного вашего выздоровления. Или, быть может, вы готовы уже сейчас сообщить нам о вашем решении? Чем бы вы хотели заниматься?
И Рауль понял, что на этот вопрос, которым врач закончил свою речь, ответ у него есть.
- Я хочу летать, - спокойно и твёрдо ответил он, глядя прямо на начальника госпиталя.
- Летать? - удивлённо проговорил врач, снова проглядывая бумаги перед своим носом, - вы разве лётчик? - спросил он.
- Нет, - ответил Бражелон. - Но я бы хотел выучиться.
Главврач откинулся на спинку кресла, бросил взгляд на комиссара, потом снова посмотрел на Рауля.
- Ну уж, товарищ... то есть, господин Бражелон, знаете ли, требования по здоровью, предъявляемые лётчикам, более серьёзные, чем где бы то ни было. Так что, о лётной практике в ближайшее время можете и не мечтать!
Надежда, затеплившаяся было в душе Рауля, растворилась в привычном чувстве тоски. А насмешка, которую он заметил в интонации врача, вызвала в нём презрение к этому человеку и желание поскорее покинуть его тесный кабинет.
- Так что вы подумайте, - поспешно завершил разговор врач, словно что-то почувствовав.
- Постойте, господин Бражелон, - проговорил вдруг комиссар, когда Рауль уже готов был двинуться к двери. - У меня есть к вам одно предложение. Вы очень хотите в авиацию?
- Очень хочу, - ответил Рауль, впервые за долгое время почувствовавший интерес к чему-то, о чём он ещё не знал, но что манило обещанием исполнения несбыточного...
- У нас есть заявка из училища Гражданской Авиации, - спокойно продолжал комиссар. - Пойдёте на аэродром мотористом? Подумайте!
- Пойду! - твёрдо ответил Бражелон. Что тут было думать, если ему всё равно было невдомёк значение этого слова.
И вот, наступил день прощания с госпиталем, с товарищами-соотечественниками, с соседями по палате. Раулю выдали подходящую для путешествия по этой стране одежду, запасное бельё, мешочек с сухим пайком на три дня, а так же выписные документы и письмо в Эмское лётное училище Гражданского Воздушного Флота.
И уже через пару часов Рауль стоял у самого окна в вагоне, уцепившись за поручни обеими руками, и смотрел-смотрел сквозь грязное стекло на летящие мимо деревья, кусты, поля, деревеньки, часовни, снова деревья, речки… В глазах рябило от мелькавших через каждые полторы секунды столбов, но виконт не мог оторвать взгляда от заоконного мира. Поезд то опускался внутрь зелёного коридора, замедлял ход, останавливаясь у каких-нибудь зданий и деревень. Потом опять продолжал путь, разгоняясь до невероятной скорости и взмывая вверх, пролетая над какой-нибудь рекой или долиной, затем снова опускался на землю и неторопливо полз мимо дымящих в небо труб или невысоких домов неведомого городка.
У Рауля захватывало дух, и сердце пропускало удары. Ему вспомнилось, как он совсем маленьким мальчиком бегал во весь дух по зелёному склону берега Луары. Как у него тогда точно так же захватывало дух, как он с разбегу плюхался в воду, подняв фонтан брызг, и хохотал-хохотал от восторга…
Ему вспомнилось, как он в первый раз погнал своего самого быстрого коня карьером вперёд – навстречу стройному ряду неприятельской армии. Он видел нацеленные на него дула, видел дым, слышал хлопки выстрелов и гнал-гнал дальше коня рядом с другими всадниками своего полка, и орал вместе с ними, и чувствовал себя с ними единым целым, и знал, что повернуть нельзя…
И ещё ему вспомнился детский сон, один и тот же сон, который повторялся много раз. В том сне он выходил на край огромного обрыва, смотрел вниз и видел крышу родного дома. Дальше он видел крышу соседнего замка Лавальер, дальше – крыши Блуа, дальше – крыши многих и многих городков и деревень, дальше – реки, дороги, ещё дальше – крыши Парижа (он знал, что это Париж, хотя побывал в этом городе впервые намного позже), и дальше – всю-всю огромную страну, всю Францию. И он отталкивался от края обрыва, взмывал над страной, раскинув руки, как будто раскрывая объятия, и летел-летел… Он на всю жизнь с детства запомнил ощущение полёта из того сна, и никогда оно больше не повторялось в его земной жизни…
А сейчас он стоял в этом душном ящике, который назвали вагоном, вокруг него сидели и лежали люди, грязные, потные, где-то плакал ребёнок, спорили пьяницы, ругались женщины. Кто-то храпел, кто-то тоже смотрел в окно. Но смотрел равнодушно, как будто ездил в поездах каждый день своей скучной и обыкновенной жизни. Но Рауль ничего и никого не замечал вокруг. Он летел по этой неведомой, чужой стране в неведомый и чужой город с названием Эмск. И совсем не знал людей, к которым он едет, не знал, что его ждёт там впереди, в конце этой дороги, не знал, какая судьба ему уготована в этой неведомой реальности...
Он просто смотрел в окно и снова стал тем маленьким, ничего не знающим о большом мире мальчиком, который умел летать!
-----
(1) Игра слов: Pétain – Петен Анри́-Фили́пп – маршал Франции; фр. putain — «шлюха». (2) Южная Франция подчинялась правительству Петена (режим Виши), а Северная Франция и атлантическое побережье были оккупированы нацистской Германией с согласия Вишистского правительства.
Отправлено: 19.11.17 21:08. Заголовок: Глава пятая. Инструк..
Глава пятая. Инструктор Лунин
Константин Игнатьевич Лунин, плотный, крепкий человек сорока двух лет, уже лысеющий заездами со лба, с ясными голубыми глазами на широком лице, стоял на краю лётного поля и с высокого берега смотрел на море.
Раннее утро было тихим, мелкое море почти не волновалось. На востоке заря только-только начинала заниматься, слегка придавая тёмно-синему небу зеленоватые оттенки.
Ровно два года назад он выгнал из дому Лизу. Два года назад, в первую ночь без неё он так и не уснул. Год назад он тоже не мог спать в эту ночь. И сегодня, промучившись в постели несколько часов, он вышел на берег и бродил вдоль моря. Потом пришёл по берегу на аэродром, безлюдный и молчаливый в этот час…
Лунин запрещал себе думать о ней, хотел вычеркнуть её из своей памяти. Но, видно, слишком уж вросли они друг в друга корнями за годы своей семейной жизни. И тем больнее было оторвать, отрубить всё, что было…
Она предала его, и он не мог простить до сих пор. Он всё ещё испытывал боль от её предательства, и боль не становилась тише, несмотря на два прошедших года.
Он смотрел на море, а перед глазами была она, такая, как в тот последний день. Она плакала, просила простить, но он её выгнал. Лунин был уверен в том, что она пойдёт к тому, другому, с которым она встречалась последнее время втайне от него. Но она не пошла к тому, она уехала неизвестно куда. Ну и хорошо, что уехала! С глаз долой…
Мир вокруг постепенно наполнялся привычными утренними звуками. Просыпались птицы, петухи кричали, возвещая приближение нового июльского дня. Потянул лёгкий бриз, и на поверхности моря появились небольшие волны.
«Хорошо, что у нас нет детей, - думал Лунин, - было бы тяжелее».
Он снова спустился по склону к самой воде и погрузил пальцы в набежавшую волну.
Вдруг за спиной послышался звук осыпающейся гальки. Лунин обернулся и увидел, как к его ногам скатился странный предмет. Это был медальончик на шнурке, раскрытый по примеру ракушки. Лунин машинально поднял его и взглянул внутрь. В медальоне было помещено маленькое изображение очень юной светловолосой девушки в старинном костюме.
Вслед за медальоном со склона спрыгнул молодой человек с разметавшимися каштановыми кудрями, и испуганно посмотрел на Лунина и на медальон в его руке.
Лунин ласково улыбнулся парню и протянул ему поднятый предмет. Молодой человек схватил медальон дрожащими пальцами. - Простите, - произнёс он с сильным акцентом и смущённо улыбнулся.
Видимо, он очень испугался, уронив нечаянно своё сокровище со склона, и теперь дрожь понемногу утихала в его теле.
Лунин хорошо знал молодого человека. Его звали Раулем де Бражелоном. Как персонажа из известной книги. Причем парень утверждал, что это не псевдоним: имя было дано ему от рождения. Выглядел он, надо сказать, подстать имени. Его густые темные кудри до плеч и маленькие закрученные усики весьма вызывающего вида бросались в глаза и порождали насмешливые взгляды у служащих на аэродроме. Парню явно было неуютно под этими взглядами, но он сам, казалось, не мог понять, что же не так. Лунину было отчего-то жалко его.
Это был француз, прибывший из эвакуированного госпиталя в лётную школу на работу мотористом. Парень был определён в экипаж к Лунину, и вот уже неделю исполнял свои обязанности, помогая механику.
Парень был странный. Всегда какой-то потерянный, заторможенный, молчаливый, часто не отвечал на вопросы, обращённые к нему, глядел рассеянным взглядом, как будто не понимая, о чём с ним говорят. Лунин списывал это на трудности понимания чужого языка и начинал говорить медленнее, стараясь объяснить Раулю, что имел в виду. Тогда Рауль улыбался, произносил: «я понял-понял», и лицо его на миг светлело, в глазах загорался огонёк дружеского расположения и доверия.
Он был невысокого роста, но крепкого телосложения, сильный в плечах, с тонкими, но сильными руками, с хорошей военной выправкой. Но вместе с тем движения Рауля были какими-то угловатыми, нелепыми. Ему как будто было неудобно всегда в самой простой одежде, в самых обычных бытовых ситуациях. Руки Рауля, тонкие, ухоженные, без единой царапины или мозоля, с трудом подчинялись хозяину, даже совершая самые простые, привычные для всех действия.
Ещё Рауль с трудом переносил технические запахи и громкие звуки... Он вздрагивал каждый раз от звука довольно тихого мотора «У-2». А запахи бензина, керосина, выхлопных газов, жжёной резины заставляли молодого человека бледнеть, зеленеть и хватать ртом воздух. Лунин решил, что Рауль астматик, и не понимал, как его угораздило попасть на такую неподходящую для него должность.
Механик самолёта откровенно издевался над этим нерадивым помощником, заставлял его выполнять только самую грязную работу, таскать инвентарь, не подпуская к подвижным частям самолёта. Он всё время досадовал на то, что приходится тратить слишком много времени на объяснение самого простого, а на вопрос Лунина, отчего он не начинает обучать моториста основным обязанностям, ухмыляясь, отвечал: «Всё равно он тут долго не протянет!».
- Что вы не спите? – спросил, наконец, Лунин стоящего напротив Рауля.
- Я привык вставать рано, - ответил тот с почтительной улыбкой.
Лунин кивнул на медальон, который Рауль повесил на шею, и спросил:
- Там ваша невеста?
Улыбка погасла в глазах Бражелона, и он ответил:
- Была невеста…
- Как это, была? – не понял Лунин.
Бражелон отвернулся к морю и сказал:
- Полюбила другого.
- А вы?
- Я люблю её…
Воцарилось молчание. Лунин ошеломлённо смотрел на Рауля и думал: «Надо же, и у него тоже…», и спросил просто, чтобы заполнить паузу:
Лунин содрогнулся от такого совпадения, показавшегося ему мистическим. И оттого, что он сам знал страдание любви, ему стало очень жалко молодого человека. И очень захотелось помочь ему, поддержать его. Но Лунин совсем не знал как.
Через минуту он спросил:
- Бражелон, а вы когда-нибудь летали на самолёте?
Рауль удивлённо поглядел в лицо Лунина, ответил:
- Нет, - и смущённо замолчал.
Лунин как-то по-особенному посмотрел в его глаза, потом двинулся наверх по склону и сказал:
- Пойдёмте. Полетаем.
До начала рабочего дня оставался ещё час, поэтому механика не было на аэродроме. Лунин нашёл двух ещё не сменившихся ночных дежурных, и вчетвером с ними и Бражелоном они выкатили «У-2» на старт, притащили всё, что было необходимо для запуска мотора, установили под колёса колодки. Затем Лунин попросил одного из дежурных остаться помочь, и спросил моториста, знает ли он, как проводить предполётный осмотр самолёта.
Бражелон целую неделю до этого наблюдал каждый день, как осматривают самолёт, готовят его к полётам и запускают мотор. Но ответил отрицательно.
Тогда Лунин подвел моториста к винту, объяснил его устройство и назначение, затем показал мотор и шасси. Убедившись в исправности головной части самолёта, Лунин двинулся дальше. Лётчик провёл осмотр самолёта, объясняя помощнику своего механика назначение и название всех частей, кратко объясняя их устройство. Бражелон слушал внимательно и глядел на самолёт с некоторой опаской, как на экзотического зверя в зоопарке, к которому почему-то вдруг разрешили подойти близко.
Самолёт был хорошо осмотрен и подготовлен механиком ещё накануне вечером, поэтому предполётный осмотр занял совсем немного времени.
Окончив осмотр, Лунин снова оказался возле винта.
- Сейчас мы с вами будем запускать мотор, - сказал он Бражелону и поглядел в его лицо.
Моторист кивнул, но напрягся, кажется, ещё сильнее. Дежурный стоял поодаль с огнетушителем в руках и загадочно улыбался, глядя на новичка. Лунин кивнул ему в сторону стабилизатора и принялся объяснять Бражелону, что нужно делать:
- Я буду в кабине. Командую вам: «Повернуть винт!» - и показываю, - Лунин выбросил левую руку в сторону и совершил вращательные движения на уровне плеча. Затем продолжил:
- Вы меня спрашиваете: «Выключено?» - это про зажигание – и делаете так, - Лунин скрестил поднятые вверх руки. – Повторите! Бражелон повторил вопрос и движение руками.
Лунин одобрительно кивнул и продолжал:
- Я проверяю ещё раз зажигание, подтверждаю: «Выключено!». Получив ответ, вы берётесь за лопасти и поворачиваете винт по ходу. Вот так. Я в это время заливаю мотор. Затем вы ставите винт на компрессию. То есть, с силой проворачиваете его, отбегаете вправо и кричите мне: «Контакт!». Я отвечаю: «От винта!» и включаю зажигание. Повторите!
Моторист проговорил все действия и команды одну за другой.
Теперь инструктор был убеждён, что моторист отлично усвоит последовательность действий, приняв в процессе непосредственное участие.
Лунин забрался в кабину и проделал вместе с мотористом все необходимые действия. Он видел, как Бражелон неуверенно берётся за винт. Роста мотористу не хватало, так что ему пришлось слегка подпрыгнуть, чтобы достать до лопастей, находившихся в горизонтальном положении. В первый раз Рауль повернул винт не достаточно резко, и мотор не заработал. Пришлось повторить:
- Выключено?
- Выключено!
Поворот винта:
- Контакт!
- От винта! – и мотор дружелюбно затарахтел.
Лунин выпрыгнул из кабины и улыбнулся мотористу, который, казалось, сам ещё не верил в то, что у него получилось.
Дежурный убрал колодки из-под колёс. Лунин протянул Раулю шлем и помог натянуть его на густые кудри. Затем подсадил Бражелона в кабину, пристегнул ремни и залез сам на переднее место инструктора и обернулся. Из-под шлема на него напряжённо глядели голубые глаза. Рауль, вцепившись в сиденье, сидел и не дышал.
«Ну, сейчас станет понятно и мне, и тебе самому, есть ли тебе место в авиации», - подумал Лунин. Самолёт тронулся с места. И вот, преодолев расстояние, необходимое для разгона, «У-2» оторвался от земли.
Небо становилось всё светлее. Лунин повёл самолёт вокруг города, набирая высоту. Город лежал внизу тусклым бесцветным ковром, постепенно уменьшаясь в размерах. А неба и моря, слившихся на западе в одно, становилось всё больше и больше…
И вот, в тот момент, когда самолёт пересёк восточную границу города и оказался над водной гладью, впереди, между небом и морем показалась золотая полоска. Самолёт поднимался всё выше, а из-за линии горизонта всё выше и выше поднималось огромное жёлтое солнце! Небо и море вокруг тоже стали жёлтыми. Лунин стал отворачивать от восхода, заходя на второй круг. Сияние охватывало весь небосвод, окрашивая западное небо в зелёные тона. Вот уже и городские крыши внизу загорелись золотистыми огоньками. Эмск своими очертаниями напоминал огромного летящего журавля с длинной шеей и распростёртыми крыльями.
Когда самолёт вновь развернулся на восток, огромное солнце уже поднялось над горизонтом и стало оранжевым. В мире прибавилось красок, теперь уже можно было различить малюсенькие золотые облачка. Лунин кружил и кружил, каждый круг делая всё шире и улетая всё дальше в сказочный простор между морем и небом. Иногда Лунин оборачивался и видел, как Рауль серьёзно и неподвижно глядел из-под шлема на этот огромный мир широко распахнутыми глазами…
Солнце стало нестерпимо ярким, море стало сочно-голубым с золотистыми гребешками волн. Лунин двинулся в обратный путь, снижаясь и приближаясь к городу. Чем ниже опускался самолёт, тем привычнее становился мир вокруг. Теперь Эмск увеличивался им навстречу, а солнце уменьшалось, постепенно до своих обычных ежедневных размеров.
Вот уже виден внизу аэродром с посадочным «Т», вот самолёт снижается и касается земли своим шасси. И вот «У-2» уже стоит неподвижно на траве, и Лунин привычным движением снимает шлем и выпрыгивает из кабины на плоскость. Затем он помогает вылезти Бражелону. Рауль на непослушных ногах и с ледяными руками принимает помощь, и вот они оба уже возле самолёта стоят друг напротив друга. Рауль срывает с головы шлем, из-под которого выпрыгивают непослушные каштановые кудри, и поднимает взгляд на инструктора.
Сколько было в этом взгляде! Лунин, внимательно следивший за учеником, невольно улыбнулся, увидев эти глаза. Был в них ещё не ушедший страх от только что пережитого, и совершенно детский восторг, и удивление, и досада на то, что всё так быстро закончилось, и страстное желание повторить, ещё раз пережить это…
Рауль схватил дрожащими пальцами руку инструктора и произнёс только одно русское слово:
- Спасибо!..
И Лунин понял, что молодой человек просто не знал, как на новом языке высказать всё, что творилось в его душе. Лунин счастливо смотрел на него, крепко пожимая его руку, и думал: «А ты подружишься с самолётом, парень!».
А вслух произнёс:
- А с волосами надо что-то делать…
Затем лётчик-инструктор вместе с мотористом ещё раз совершили короткий осмотр самолёта.
А потом Рауль, шагая рядом с командиром по аэродрому, мысленно говорил:
«Ах, милая Луиза, если бы Вы могли это видеть, если бы только могли!..»
Отправлено: 20.11.17 15:51. Заголовок: Глава шестая. Эмское..
Глава шестая. Эмское лётное училище Гражданского Воздушного Флота
С прекрасными каштановыми кудрями пришлось расстаться. Местный цирюльник равнодушно, со знанием дела, ликвидировал их механической машинкой. А свои аккуратные маленькие усики Рауль сбрил сам. Точнее, подождал, пока у того же цирюльника закончится работа, и попросил научить его бриться самостоятельно.
С этого дня виконт де Бражелон старался без надобности не смотреть в зеркало.
Постепенно Рауль привык к тому, что его фамилию произносят без приставки «де», привык к отсутствию лакея, привык жить в малюсенькой комнатушке в домике у старой хозяйки возле самого аэродрома. Рауль теперь самостоятельно брился и одевался в простую одежду, подметал пол, стелил себе постель, ел простую русскую еду и пил каждый день чай вместо разбавленного вина, уже не считая это роскошью.
Гораздо сложнее было привыкнуть общаться с людьми, которые его окружали теперь каждый день.
Механики и мотористы, работающие на аэродроме, были простыми людьми из шахтёрских или крестьянских семей, грубоватые, любящие выпить русской водки в шумной компании, отдыхая после работы. У них были совсем другие жизненные ориентиры, нежели у него, совсем другой опыт, другие взгляды. Раулю было любопытно их слушать, но он искренне не понимал, о чём с ними говорить и как с ними дружить.
И они чувствовали его каким-то другим, чуждым себе. Этот новенький моторист не разделял их компании, стараясь в минуты отдыха уединиться. Иногда кто-нибудь пытался пошутить, посмеяться над этим нелюдимым иностранцем, как обычно высмеивают всё, что остаётся недоступным пониманию. Но шутник сразу же напарывался на спокойный, пронизывающий взгляд голубых глаз, на дне которых горела обжигающим холодом жёсткая льдинка. Насмешка исчезала, исчезал и сам шутник, и Рауль снова оставался в одиночестве.
Однажды, уже заканчивая рабочий день, Рауль услышал случайно болтовню механиков. И не стал бы прислушиваться, но вдруг разобрал произнесенное кем-то свое имя. Виконт обернулся. Он увидел механика Ерохина - члена экипажа Лунина. Он курил, сидя рядом с приятелями на бревне возле поленницы.
- О тебе говорим, о тебе, господин, - с нескрываемым презрением крикнул Раулю один из механиков. - Может он тот самый Бражелон и есть? Собственной персоной, а, как считаешь?
Приятели загоготали.
Виконт не раз замечал на себе странные взгляды тех, кто слышал его имя. Как будто это имя было знакомо многим, но никто не считал нужным высказать это прямо.
Рауль не выдержал. Он поднялся и подошел к мужчинам. Встав напротив сидящих, он спросил:
- Откуда вам известно мое имя?
- Ну как же? - продолжая дымить махоркой, произнес товарищ Ерохина. - Бражелон... И эта... Как, говоришь, её?
- Лавальер, - приятели снова мерзко захохотали.
Рауль побледнел. Развернувшись, он шатаясь пошел прочь, не замечая ничего вокруг. Добравшись до домика, в котором жил, и открыв дверь в свою комнатку, он упал на кровать, лицом в подушку и захохотал. Он не мог остановиться, и бабушка-старушка, которая была хозяйкой в этом домике, долго стояла возле открытой двери и не знала, позвать ли кого-нибудь на помощь.
Молодой человек не то плакал, не то смеялся, повторяя какую-то тарабарщину на непонятном языке.
- Я-то думал... Я-то думал, откуда меня знают! Ну как же! Бывший возлюбленный Лавальер! Вот это слава!...
Непосредственный начальник Рауля механик Ерохин был хорошим знатоком своего дела. Лунин всегда был доволен службой самолёта и нередко высказывал благодарность механику за работу.
Хотя ростом он был несколько ниже Рауля, на новенького моториста Ерохин смотрел всегда «свысока», с постоянным насмешливым выражением лица.
- И откуда только таких к нам присылают? – интересовался он в пространство, когда Рауль снова не понимал данного ему задания или совершал какую-то ошибку.
- Ты в школе-то учился, а? – задавал он вопрос.
Не ответить Рауль не имел права, потому что находился на службе, в подчинении у этого человека.
- Нет, - отвечал виконт.
Механик усмехался, нарочно пуская дым махорки в лицо моториста, и наблюдая, как тот, краснея, сдерживается, чтобы не раскашляться.
- А что ты вообще умеешь делать? – был следующий вопрос.
Моторист снова усмехался и отправлял моториста чистить инструменты.
Рауль очень старался достойно выполнять свои обязанности, постоянно спрашивал названия тех или иных деталей и их назначение. Но всё равно постоянно заслуживал только насмешки и издевательства.
Бражелон видел, что этому сыну какой-то крестьянки доставляло несказанное удовольствие помыкать человеком из дворянской семьи, издеваться над ним и всячески показывать ему своё превосходство в знаниях, умениях и жизненном опыте…
Сливая отработанное масло, ползая под самолётом, вычищая шасси от пыли и грязи, задыхаясь от запаха бензина, виконт де Бражелон вспоминал всю свою жизнь день за днём и думал, за какие грехи он заслужил такое… Отца он уважал безмерно, почитал и слушался беспрекословно с детства и до конца. Ненависть ко лжи и всякому притворству граф де Ла Фер воспитал в сыне тоже с ранних лет. Видит Бог, виконт никогда не позволял себе даже малейшей неправды или несправедливости по отношению к какой-либо живой душе. По отношению к своей любви виконт так же не позволил себе ни разу ни малейшей слабости, и здесь ему не в чем было упрекнуть себя. Ни одним словом, ни одним жестом он не позволил себе оскорбить чувства мадмуазель де Лавальер, её чистоту и невинность. И только одному Господу известно, как тяжело было ему, особенно в последние годы, когда встречи были так редки, а его юношеская влюблённость переродилась в настоящую мужскую страсть…
Ему приходилось не раз лишать человеческое существо дарованной Господом жизни. Но виконт был воином. Он честно и отважно исполнял свой долг, никогда не нарушал приказов, вёл себя всегда как истинный дворянин, верно служа отечеству и королю…
А потом он отрёкся от своего короля, не будучи в силах вынести содеянное им…
«Я не мог больше служить ему верой и правдой, - оправдывался виконт перед самим собой, счищая масло с хвостового оперения «У-2». – Дворянин, потерявший веру в короля, потерявший уважение к Величеству, не достоин больше называться верным слугой его…»
И через минуту уже сам обвинял себя: «Кто дал тебе право судить? Кто ты такой, чтобы осуждать своего короля, Помазанника Божия? Ты ведь не осуждал ЕЁ за то, что она полюбила, за то, что предпочла другого?..»
Те несколько минут отдыха, пока инструктор Лунин был в полёте с кем-нибудь из курсантов, механик Ерохин курил поодаль от самолётов, не отходя далеко от стоянки, а Рауль сидел на траве и укорял себя:
«Уныние – тоже смертный грех, ты забыл об этом? Ты предался унынию, отчаянию. Ты взял на себя право вершить свою жизнь – право, принадлежащие одному только Богу…», - и снова уже бежал вслед за механиком к коснувшемуся земли самолёту, для совершения краткого осмотра перед следующим вылетом.
И в мысли виконта стало прокрадываться искушение: «Интересно, возможно ли умереть после смерти? Что будет?»…
Но с того дня, когда командир экипажа Лунин взял Рауля с собой в полёт, всё стало иначе.
Работы не стало меньше, и отношение механика к мотористу ничуть не изменилось. Но теперь виконт уже смотрел на самолёт Лунина не как на невиданного зверя, а как на небесное чудо, испытывая священный трепет. А знания, которыми обладал грубый, насмешливый механик, казались теперь виконту Божественным откровением. Ведь этот человек знал великую тайну полёта и умел вернуть сломанной, больной машине возможность летать!
А к Лунину, к которому с самого начала проникся уважением, теперь Рауль готов был припасть в молитвенном преклонении. Ведь этот человек (или ангел) был тем, кто летал сам и учил летать других!
И работу свою Рауль воспринимал теперь не как тяжкий унизительный труд, а как великую честь, оказанную ему. Ещё он теперь всё время помнил: он сам был в небе! Он летал! И в его душе поселилось страстное желание пережить это снова. А то, что он постоянно находился на аэродроме, в непосредственной близости от самолёта, сам участвовал в подготовке его к полёту, окрыляло душу и вселяло уверенность в осуществимости желания.
Однажды, через неделю после того памятного дня, инструктор вернулся из последнего за день полёта и сообщил механику, что самолёт стал еле заметно заваливаться на одно крыло. Командир отдал распоряжение проверить элероны. Механик подозвал моториста и задал контрольный вопрос: «Где находятся элероны и для чего нужны?». Рауль поглядел на Лунина и вспомнил из его объяснений, что это те части крыльев, то есть, плоскостей, которые отвечают за крен самолёта в воздухе вправо или влево.
Механик удивился правильному ответу и ничего не сказал. Он провёл необходимый осмотр, установил причину неполадок и, отдавая распоряжения мотористу, быстро привёл механизм в норму.
На следующее утро, помогая Ерохину, Рауль какой-то оплошностью заслужил очередной нагоняй.
- Что мы вчера с тобой чинили, уже не помнишь? Голова у тебя или чайник? – обычным своим издевательским тоном поинтересовался механик.
- Отставить насмешки! – вдруг услышал Бражелон грозный голос за своей спиной и обернулся. Механик уже тоже стоял навытяжку перед командиром экипажа, который подошёл к самолёту и слышал последние слова.
- Будете продолжать в том же духе – получите выговор! – Лунин сурово смотрел на механика. – Доложите о готовности самолёта. Механик доложил о проделанной работе. Лунин осмотрел отремонтированные части и, видимо, остался доволен.
Рауль знал, что теперь Лунину предстояло совершить пробный полёт, чтобы проверить, как слушаются элероны управления.
- Через десять минут вылет! - скомандовал командир. - Бортмехаником со мной пойдёт моторист Бражелон.
Бражелон от неожиданности вздрогнул и тихо произнёс уставное «Есть!». Механик Ерохин в изумлении поглядел на моториста, затем на командира экипажа, но ничего не сказал. Не его было дело обсуждать решение начальства.
Лунин скомандовал Бражелону быть готовым. Когда тот натянул шлем и забрался на плоскость, командир вдруг приказал ему занять место в передней кабине инструктора. В недоумении Рауль забрался в кабину и приготовился выполнять дальнейшие распоряжения. А Лунин поднялся рядом на плоскость и сказал:
- Будете запускать двигатель…
Рауль уже знал названия, назначение и расположение всех частей управления самолётом в обеих кабинах. Но порядок запуска он помнил смутно. Бражелон глянул на Лунина, и тот, поймав испуганный взгляд моториста, ободряюще улыбнулся ему и стал подсказывать все действия одно за другим.
Мотор заработал с первой же попытки. Механик убрал из-под колёс колодки, очистив взлётную полосу, и Лунин скомандовал мотористу занять место в задней кабине.
- Сначала просто слушайте звук мотора, - сказал Лунин и забрался на инструкторское место.
Самолёт разбежался и взлетел. Рауль прислушивался к звуку мотора и ничего необычного в этом звуке не замечал. «У-2» набирал высоту, поднимаясь над морем и заворачивая в сторону красного солнечного диска. Как и в первом полёте Бражелона охватил восторг, перемешанный со страхом. Как и в первый раз Рауль не мог заставить себя посмотреть вниз, а только глядел на линию горизонта и боялся пошевелиться. Он забыл о задании слушать мотор и думал только о том, что нигде вокруг, ни сверху, ни низу под ногами ничего нет, кроме воздуха, кроме ветра…
И вдруг он услышал прямо у себя в голове голос:
- Бражелон, приём, слышите меня?
Рауль вскрикнул от неожиданности и услышал снова:
- Значит, слышите, понятно.
Голос начал объяснять, как правильно отвечать на позывные, и Рауль догадался, наконец, что это с ним разговаривает Лунин, чью голову в шлеме он видел прямо перед собой.
А Лунин тем временем продолжал:
- Возьмитесь за ручку управления и мягко поверните строго направо на тридцать градусов, затем обратно.
Рауль не знал, что такое тридцать градусов, но не выполнить приказа не мог. Он дрожащими руками в перчатках прикоснулся к ручке, взялся крепко и стал наклонять её вправо. Самолёт тут же стал наклоняться в ту же сторону. Рауль испугался и резко вернул ручку обратно. Самолёт качнуло, дёрнуло, и он вернулся в горизонтальное положение.
- Я сказал – мягко, - прозвучал спокойный голос лётчика-инструктора. – Попробуйте ещё раз, медленно!
Рауль снова взялся за ручку и снова медленно её наклонил. Самолёт так же медленно наклонился в сторону правого крыла. Виконт медленно произвёл обратное действие.
- Хорошо, - теперь в другую сторону!
Моторист проделал то же самое, только влево.
- Очень хорошо, - снова произнёс Лунин. – Машина слушается чётко в обе стороны?
- Так точно! – ответил по уставу Рауль, хотя ничего не успел понять.
- А теперь держите ручку прямо. Чувствуете, - произнёс Лунин через несколько секунд, - машина идёт без крена! Хорошая работа механика!
Некоторое время они летели молча. Самолёт стал заворачивать обратно в сторону города. Пробный полёт подходил к завершению. Рауль вновь сидел, не шевелясь, поглядывая на приближающийся город, и думал: «Я только что управлял самолётом…».
Когда полёт был завершён. Рауль выбрался из кабины, и предстал перед командиром, бледный, с ещё дрожащими руками. Лунин улыбнулся мотористу, протянул ему руку и сказал:
- Благодарю за помощь!
В конце рабочего дня Лунин, как он часто делал, остался с механиком осматривать самолёт и делать распоряжения к следующему дню полётов. Вечером Рауль нарочно поторопился, заканчивая свою работу, чтобы уйти с аэродрома вместе с командиром.
Шагая рядом с Луниным, Рауль поглядывал на него, набираясь смелости, а потом вдруг произнёс:
- Константин Игнатьич, научите меня, пожалуйста!
- Чему научить? – спросил Лунин.
После паузы Рауль ответил:
- Управлять самолётом.
Лунин пристально посмотрел в лицо моториста и спросил:
- Почему же вы не стали поступать в училище курсантом?
- Я хотел. Но меня не допустили, - проговорил Рауль. – Медкомиссия…
- Вы не прошли медкомиссию? – уточнил командир.
- Нет, меня не допустили до неё, - сказал виконт, - у меня было серьёзное ранение. В госпитале мне сказали, что я негоден.
Следующий день был у Лунина свободным от полётов, потому что его курсанты были в наряде по училищу.
После обеда Рауль пришёл на аэродром. На стоянке самолётов уже ждал инструктор. Подготовка самолёта и запуск мотора не заняли много времени. Через десять минут Бражелон уже сидел в кабине курсанта и слушал, как тарахтит, прогреваясь, двигатель…
- Сначала покружим над морем, - сказал Лунин, поднявшись на плоскость. – Вы попривыкните к управлению. Ноги на педали… - он показал виконту правильное положение рук и ног пилота, объяснил, как держать ручку управления, чтобы машина шла горизонтально, и забрался в инструкторскую кабину.
Действия, необходимые для взлёта, Лунин совершил сам, а когда самолёт набрал высоту, передал управление в кабину курсанта. - Курс прямо! Держите ручку!
Рауль сидел, вцепившись в ручку обеими руками, и выполнял команды. Лунин объяснил ему, как грамотно поворачивать, как управлять рулём высоты и элеронами. И в какой-то момент Бражелон в восторге заметил, почувствовал, что самолёт, действительно, слушается его действий!
- Ручку направо, небольшой крен... Так, ещё немного, разворот!
Рауль выполнил команду и взял курс на аэродром.
Когда на взлётно-посадочной полосе стало различимо посадочное «Т», Лунин велел убавить газ.
Бражелон убрал обороты двигателя.
- Теперь внимание! - произнёс Лунин. - Сейчас мы пройдём над аэродромом на высоте пяти метров. Запоминайте, Бражелон! Эту высоту нужно уметь определять на глаз.
Самолёт медленно пролетел низко над аэродромом, затем снова поднялся и повернул опять к морю. Когда в середине ветрового стекла снова возникло посадочное "Т", Рауль услышал голос инструктора:
- Сейчас мы пройдём на высоте трёх метров!
Самолёт снова снизился и, не совершив посадки, прошёл над травой, в этот раз ещё ниже.
- Запоминайте! - повторил Лунин предупреждение. - На этой высоте мы убираем газ и выравниваем машину! Повторите!
Бражелон повторил сказанное инструктором, а самолёт тем временем уже снова летел к морю.
- Внимание! Ещё одна высота. Один метр!
Самолёт опустился низко-низко и снова очень медленно "проплыл" над всей шириной аэродрома. Виконт видел, как травинки наклоняются от ветра, создаваемого проходящим над ними самолётом. Раулю показалось, что машина вот-вот коснётся земли, но этого не произошло. Самолёт снова взмыл и опять совершил разворот.
- Теперь идём на посадку! Берите управление!
Лунин давал команды одну за другой, и Рауль выполнял все действия. Как только самолёт коснулся земли и остановился, он услышал:
- Давайте ещё раз!
Снова взлёт, набор высоты, круг над морем.
- Курс на посадочное «Т»!
Бражелон выполнял инструкцию… Машина стукнулась о землю двумя колёсами, остановилась. Лунин выпрыгнул из кабины, дав знак мотористу оставаться внутри, осмотрел шасси. Убедившись, что повреждений нет, снова влез в кабину, и Бражелон услышал:
- Ещё раз!
Снова взлёт…
Так продолжалось бесконечное количество раз. Вокруг уже начинало темнеть. Бражелону уже казалось, что он сроднился с этой кабиной, врос в это кресло, глаза не видели ничего, кроме стрелок на приборах и взлётно-посадочной полосы. А прямо в голове сквозь постоянный гул мотора звучал и звучал голос Лунина. Правда, команды инструктора становились реже. Теперь он давал указания только тогда, когда моторист сам совершал неверное действие. А Бражелон выполнял движения всё чётче и, сам не отдавая себе отчёта, всё лучше и лучше чувствовал свой самолёт.
И вот на очередном круге, когда Лунин не произнёс за весь полёт ни слова, а машина замерла возле посадочного «Т», Рауль услышал:
- Ну, достаточно!
Виконт выбрался из кабины и стянул шлем. У него кружилась голова: всё плыло вокруг. Первые несколько секунд он не видел ничего в надвигающихся сумерках. Перед Бражелоном возникло лицо наставника, который тоже уже стоял рядом на земле.
- Поздравляю вас, молодой человек, вы самостоятельно посадили самолёт!
Отправлено: 20.11.17 15:57. Заголовок: Глава седьмая. Эмско..
Глава седьмая. Эмское лётное училище Гражданского Воздушного Флота (продолжение)
- Если вы действительно хотите летать, - сказал как-то Лунин, обращаясь к мотористу, - вам надо немного теорию почитать. Справитесь? Если будет что непонятно, спрашивайте!
Вечером после работы Бражелон отправился в школьную библиотеку. Пока старенький смотритель оформлял формуляр на нового читателя и доставал нужную книгу, Рауль с любопытством разглядывал высокие полки, заставленные разноцветными корешками. В небольшой комнате помещался целый город книг с многоэтажными домами стеллажей и узкими улочками между ними...
Смотрителю совсем не пришлось искать книгу, название которой было написано на листочке рукой Лунина. Видимо, она часто пользовалась здесь спросом.
- Вот, пожалуйста, располагайтесь.
Рауль устроился за столом, открыл первую страницу и улыбнулся. Вверху странички был нарисован летящий самолёт, который тянули за верёвочки в разные стороны четыре человечка. Рауль раскрыл словарь и перевёл надписи. У человечка, тянувшего самолёт вперёд, была табличка с надписью "Тяга", человечек, тянувший вверх, звался "Подъёмная сила", человечек, тянувший назад, именовался "Лобовое сопротивление", а тот, кто тянул самолёт вниз, носил название "Сила тяжести".(1)
Рауль с любопытством стал переводить текст первой главы и постепенно понял, что словарь здесь почти не нужен. Книга была написана простым языком, так что Бражелону, который много времени посвятил изучению именно письменной русской речи ещё в госпитале, было довольно легко понять смысл текста. Время от времени виконту попадались непонятные слова, за значением которыми он лез в словарь, но он быстро понял, что это бесполезное занятие. Так как незнакомые слова, чаще всего, оказывались специальными терминами, которых Рауль всё равно не знал, ни по-русски, ни по-французски.
Тогда Бражелон попросил у библиотекаря листок и карандаш и стал выписывать непонятные слова на бумагу...
...
Первый полёт каждый день инструктор обязан был совершать один, без курсантов. Это было необходимо для оценки метеоусловий, для проверки исправности самолёта и для личной тренировки лётчика. В этот-то первый полёт почти каждый день Лунин и брал с собой Бражелона в качестве бортмеханика. Поднимаясь на необходимую высоту над морем, инструктор передавал управление своему мотористу и преподавал ему искусство пилотирования.
Но Раулю было ещё очень далеко до того, чтобы воспринять эти навыки как искусство. С трепетным чувством он держал ручку управления, следил за показаниями приборов, выполнял первые нехитрые элементы пилотажа и тренировался чётко и мягко совершать посадку. И к своему удивлению получал в случае успеха незатейливое в своей фамильярности поздравление непосредственного начальника механика Ерохина.
Помимо практических занятий Лунин занимался с мотористом теорией. Точнее, отвечал на многочисленные вопросы, возникавшие у того при чтении учебника. Происходило это между делом, в перерывах, во врем обеда в столовой. Нередко и в вечерние часы после работы Лунин охотно оставался объяснить тот или иной сложный момент своему вдумчивому ученику и не торопился домой, словно его совсем никто не ждал...
Процесс обучения невероятно занимал Рауля. Из той первой книги, рекомендованной Луниным, Рауль узнал очень много о природе вещей, о сущности мира, в котором теперь жил. Самое первое и главное, что поразило виконта до глубины души, было обретённое понимание того, каким образом самолёт держится в воздухе. Раньше Бражелон воспринимал полёты - как божественное чудо. Он, не задумываясь особо, полагал, что воздушный кораблик в небе носит Святой Дух, или какие-то другие Небесные Силы, и не дело человеческого разума вникать в происхождение и действие этих Сил. А оказалось, что всё очень просто и понятно! Оказалось, что воздух - это не просто пустота над головой. Оказалось, что на воздух можно опереться, что на него можно лечь, по нему можно идти, зная только законы распространения воздушных потоков. Это было для виконта да Бражелона откровением.
Кроме объяснения физики пространства и теории полётов Лунин давал Раулю как бы невзначай информацию о материалах, применяемых в авиации, о фотографии, о радиотелеграфии. Очень интересными показались Раулю сведения о метеорологии - науке, объясняющий, казалось бы, самые необъяснимые движения в природе.
"Неужели и там, в обычном мире, где я жил, всё это возможно? - думал Рауль. - Почему это откровение не даётся свыше ищущим, жаждущим знания людям? Ведь всё так просто!"
Но эти вопросы оставались пока без ответа.
Однажды в начале зимы, совершая свой обычный полёт над морем, ещё не покрывшимся льдом, Рауль вдруг услышал, что затих мотор. В первый миг дикий страх охватил Бражелона, но он сразу понял: «Имитация отказа двигателя!».
Это Лунин из своей инструкторской кабины убрал обороты двигателя до минимума.
Что надо делать? Во-первых, не допустить потери скорости. Надо было дотянуть до берега и найти площадку для посадки. Рауль повернул в сторону города. Запас высоты был значительным, и Бражелон смело опустил ручку чуть от себя. Такой простой в управлении самолёт, как «У-2», мог очень долго планировать и при удаче мог сам сесть на ровную поверхность, если бы пилот даже совсем отпустил управление. Рауль это знал и был абсолютно спокоен. К тому же он чувствовал рядом с собой опытного лётчика, который, без сомнения, знал, что делает.
Достигнув береговой полосы, Бражелон повернул и пошёл вдоль линии прибоя. Теперь надо было выбрать место, свободное от растительности и рыбачьих лодок. Рауль смотрел вниз и всё никак не мог решиться на посадку, ему всё казалось, что места до следующего препятствия слишком мало… Самолёт летел уже совсем низко, и Рауль, наконец, решился. Но в тот момент, когда он был уже готов совершить посадку, мотор вдруг снова загудел, машина резко начала набор высоты и повернула в сторону аэродрома. Этот экзамен был завершён.
На аэродроме, выскочив из кабины и представ перед инструктором, Бражелон, как обычно, ждал замечаний.
Лунин долго молчал, глядя на моториста, а потом спросил:
- Ну что, готовы вы полететь самостоятельно?
Рауль, не ожидавший этого вопроса, смутился, но ответил:
- Готов! - и почувствовал, как спина его покрылась холодным потом.
- Тогда, вперёд! – инструктор развернулся и спокойно пошёл прочь. Рауль остался совершенно один рядом с самолётом.
Он снова забрался в кабину и видел, как Лунин сказал что-то стартёру - человеку с флажками, стоящему в начале взлётной полосы - и пошёл дальше, к стоянке, где ждал Ерохин.
Рауль поднял руку. Это был знак для стартёра, что пилот готов ко взлёту. Стартёр замахал флажком.
Сказав себе: «Спокойно! Нечего тебе терять!», Бражелон включил газ на полную. Виконт знал, что нужно делать. Взлёт, круг, а, точнее, прямоугольник, над аэродромом и посадка. Самолёт разогнался, виконт привычным движением потянул ручку управления на себя и оторвался от земли. Неожиданно другие ощущения! Как легко самолёт взлетел! Рауль моментально понял: это из-за отсутствия в кабине инструктора! Набирая высоту, он уже готовился к первому повороту. Напряжённо следя за приборами и выполняя все действия уже почти на автомате, он совершил поворот. Переход в горизонтальное положение тоже наступил неожиданно быстро… Второй поворот... И когда летел вдоль края аэродрома к тому месту, где надо было поворачивать в третий раз, вдруг понял: «Я лечу!». Сам! Один. Только самолёт и он, Рауль, виконт де Бражелон, сын графа де Ла Фер! Буря эмоций нахлынула на него, но уже некогда было в них разбираться. Он уже снова смотрел на стрелки и поворачивал в третий, а затем и четвёртый раз, снижаясь и готовясь к посадке.
И вот посадочная полоса, последний метр до земли и посадка, чуть жёстче, чем хотелось бы, но это было уже не важно.
Он выпрыгнул из кабины, стянул шлем и пошёл в одиночестве через пустое в этот ранний час лётное поле. А навстречу ему уже спешили инструктор и моторист.
- Поздравляю! Молодец! - Ерохин, широко улыбаясь, похлопал своего помощника по плечу.
А Лунин просто протянул ему свою большую ладонь. И это рукопожатие было для виконта важнее многих пышных фраз и горячих слов.
В декабре зима на юге России ничем не отличалась от той пасмурной дождливой зимы, к которой привык Рауль.
Только в начале января выпал снег. А в середине месяца вдруг ударил настоящий мороз в двадцать пять градусов. Вот тогда у виконта де Бражелона начались настоящие трудности. Работы на аэродроме стало больше. Чтобы завести двигатель самолёта и для исполнения остальных давно привычных задач теперь приходилось затрачивать гораздо больше сил и времени. Вся работа происходила в поле, на всех ветрах. Руки костенели, нос и щёки с непривычки синели и белели. И только в перерывах, минут на 10-15, можно было согреться в специально приспособленном самолётном ящике - в таких в разобранном виде транспортировали самолёты.
В ящике была устроена печка-буржуйка. Возле неё собиралось человек десять механиков, все курили так, что от дыма щипало в глазах и невозможно было дышать. Но Рауль, привыкший за полгода и к дыму, и к рассказам бывалых "стариков", ловил вместе со всеми блаженное тепло, терпел боль в отогревающихся руках и ногах, и снова бежал вслед за механиком Ерохиным на ветер, в поле.
Ерохин в эти дни стал молчаливее, перестал цепляться к мотористу из-за мелочей, старался в нужный момент подбодрить помощника, подсказать, помочь. Рауль понимал, что механику тоже нелегко, несмотря на привычку и к климату, и к подобному труду. Виконт видел, как отважно механик справляется с любыми трудностями, как творчески и вдохновенно решает самые сложные и неожиданные задачи, которые в такой мороз случались на каждом шагу, и тоже стал внимательнее и доброжелательнее относиться к этому человеку. Этих двух абсолютно разных людей объединила в эти дни их общая работа и общая ответственность.
Во время полётов было ещё холоднее, чем на земле, хотя это было сложно себе представить. Даже на незначительной высоте полёта "У-2", мороз был ощутимее. В кабине пилот находился почти без движения, злой колкий ветер жестоко стегал по лицу. Совершив посадку, Рауль с трудом выбирался из самолёта, не чувствуя ни рук, ни ног, и сразу старался как можно скорее размять окоченевшие конечности, потому что нужно было готовить самолёт к следующему полёту.
Но все тяжести своей первой русской зимы виконт де Бражелон переносил стойко, не жалуясь и не падая духом. Он даже радовался тяжёлой работе, радовался своим редким самостоятельным полётам, радовался, падая ночью в постель, тому, что через две секунды уснёт без сновидений до самого утра, а завтра опять не будет времени на раздумья и тоску...
Но время на раздумья всё равно находилось. Мысли, как вода, просачивались через малейшие щёлочки, оставленные между практикой и теорией.
"Может, просто людям ещё не доступно понимание всего этого среди их земных забот и страстей, - пытался угадать Рауль. - Быть может, только перешагнув через грань земной жизни, человек способен научиться всему? Или просто человечество должно немного потерпеть? Дорасти до понимания?.."
Виконту, совсем истосковавшемуся в чужом мире среди чужих людей, мучительно больно было оттого, что он не мог, не имел никакой возможности рассказать обо всём, что познал, тем, с кем привык всю жизнь делиться всеми своими радостями и горестями.
"Вот бы явиться во сне отцу, д'Артаньяну или... ей, рассказать, поделиться... Неужели не поймут? Не поверят?"
А между тем в том обществе, в котором Рауль пребывал, он ни разу не слышал упоминания о Боге, о Высших силах, о чём-то привычном и знакомом с детства из церковных книг. Либо существа, окружавшие виконта, сами были этими небесными силами и просто не говорили о себе как о чём-то сверхъестественном. Либо наоборот, этот мир был так далёк от Бога, что Его и не вспоминали... Рауль не мог придумать разумного объяснения. Всё вокруг уж очень не было похоже на то, что он ожидал от Небесного Царствия. Бражелону хотелось спросить кого-нибудь, что на самом деле произошло, когда он погиб, и где он вообще находится... Правда, молодой человек никак не мог сформулировать вопрос, чтобы тот не показался странным и неуместным (воспоминания о докторе Иванове ещё не изгладились из памяти Рауля). И виконт так и не решался заговорить о том, что волновало его больше всего.
Ответ пришёл сам.
Однажды, просматривая корешки книг на библиотечной полке, Рауль остановился взглядом на заинтересовавшем его названии: "История авиации".
На первых страницах книги рассказывалось о самых первых попытках человека оторваться от земли. Упоминание о Леонардо да Винчи и его чертежах летательных аппаратов удивило и насторожило виконта. Рауль сел за стол ближе к лампе и продолжил чтение. Взгляд скользил по странице с текстом и вдруг зацепился за ещё одно знакомое имя. Это был рассказ о турецком учёном Хезарфене Ахмеде Челеби, который, предположительно, перелетел в 1630-м году пролив Босфор на первом в мире планёре. У Рауля похолодели руки.
Он знал эту историю! Байки о Челеби, который, как будто бы, спрыгнул с Галатской башни в Стамбуле и приземлился целый и невредимый на другой стороне Босфора, ходили при дворе Людовика Четырнадцатого. Многие смеялись над этой легендой, но были и те, кого она воодушевляла и вдохновляла на романтические стихи.
Дальше в книге говорилось о попытках полётов в восемнадцатом-девятнадцатов веках и о настоящих планёрах века двадцатого, но Бражелон дальше читать не стал.
Рауль поднялся с места и подошёл к книжной полке, беспомощно оглядывая корешки и не зная, где искать то, что ему было нужно. Подозвав дежурного, виконт попросил его о помощи, и на непослушных ногах побрёл вслед за семенящим по проходу старичком.
Рауль чувствовал себя облитым ледяной водой из ушата. Библиотекарь нашёл нужную книгу и подал её своему постоянному посетителю. "Всемирная история" - значилось на обложке.
Рауль поблагодарил смотрителя и вернулся за стол. Виконт хотел выяснить для себя только один вопрос: почему здешняя мировая история не только совпадает с историей его мира, но и продолжает её?
Открыв привычный русско-французский словарь и учебник по истории, виконт отыскал параграф истории Франции и принялся читать. Сначала он переводил всё дословно, затем стал искать перевод только ключевых слов, потом забыл про словарь совсем, потому что основной смысл текста был ясен и так.
Когда совсем стемнело, библиотечный смотритель легонько тронул Рауля за плечо. Бражелон вздрогнул, как от удара. Смотритель разрешил забрать книгу с собой, и Рауль провёл ночь в своей комнатке за столом перед самой керосиновой лампочкой.
На следующий день моторист Бражелон ошибся с определением высоты, заходя на посадку над совершенно белым заснеженным полем. Он со всего маху бухнул самолёт на ледяную землю. "У-2" споткнулся, клюнул носом посадочную полосу и поломал винт. А начинающий, но везучий пилот всего лишь ударился лицом о ручку управления.
С этого дня командир экипажа Лунин стал совершать пробные полёты один.
…
Лунин был родом из-под Вологды, и, несмотря на одиннадцать лет, прожитые на юге, он до сих пор скучал по родной северной природе и по холодной, настоящей зиме. Такие морозы здесь были редки. Лунин радовался этому ледяному воздуху, от которого щипало в носу, радовался скрипу снега под сапогами, радовался вихрю снежинок, разлетающихся от винта самолёта.
Лунин видел, как трудно переносили холод курсанты, большинство из которых выросло в этих южных краях. Они все теперь постоянно ходили в тёплых лётных комбинезонах, в неуклюжих унтах и шапках-ушанках.
Без сомнения, Лунин видел и то, как тяжело было в такой мороз механикам и мотористам выполнять свою работу. Он и раньше всегда старался помогать своему механику в его нелёгкой работе, отлично разбираясь в авиатехнике и чувствуя свою ответственность и за человека, который находился в его подчинении, и за доверенную ему машину.
Теперь, зимой, пока стоял такой мороз, Лунин ни разу не ушёл с аэродрома до тех пор, пока самолёт не был проверен, подготовлен к следующему дню и затащен в ангар. А согревшись со всеми возле печки, когда уже и механики расходились по домам, к своим семьям, Лунин нередко оставался со своим мотористом Раулем Бражелоном, чтобы объяснить тому очередную главу из книги или разобрать ошибки пилотирования, допущенные утром.
Лунину, за все годы работы с людьми, ни разу не приходилось общаться с иностранцами. Рауль был первым. За двадцать лет своей лётной практики Лунину случалось встречать опытных военных, искусных лётчиков, которые держались великолепно и были достойны своих чинов и своего положения. Но теперь Лунину казалось, что этот молодой человек сделан из другого теста, нежели обычные русские люди. Наблюдая за Бражелоном, Лунин невольно любовался какой-то его особенной статью, великолепным умением владеть собой, его королевским спокойствием. Лунин сравнивал его со сказочным принцем, который по какой-то причине покинул своё сказочное королевство, и решил инкогнито выучиться летать. И вместе с тем было в облике моториста нечто настораживающее. Обычный его спокойный, почтительный взгляд иногда вдруг загорался неожиданным огнём. Как будто острое лезвие вспыхивало вдруг отражённым холодным светом…
В полётах Бражелона не было ничего выдающегося. Наоборот, ему отчего-то было очень трудно справляться даже с простыми заданиями. Реакции его были быстры, но он хуже чувствовал пространство, чем, например, курсанты Лунина. Ему требовалось гораздо больше времени и упражнений, чтобы довести до автоматизма самые необходимые лётчику движения.
Но одна особенность давала Бражелону преимущество даже перед курсантами. Он был самым бесстрашным учеником. Он, как казалось Лунину, совсем не испытывал волнения в воздухе. Рауль с первого раза бросался выполнять даже самые сложные манёвры, на которые у первокурсников не хватало духу. Это бесстрашие вовсе не объяснялось только возрастом (моторист был значительно старше курсантов училища). Бражелон напоминал Лунину человека, который подошёл к самому краю огромной пропасти и спокойно стоит и смотрит вниз. Он будто играл с судьбой. Лунина настораживало такое хладнокровие, и он невольно стал приглядывать за Раулем, подмечая все изменения его настроения.
Когда Бражелон разбил самолёт, Лунин испугался по-настоящему. Подбежав к мотористу вместе с механиком, он помог Раулю выбраться из кабины и первым делом оглядел его, целы ли руки, ноги, заметил сильный ушиб на левой скуле. Бражелон беспомощно озирался, не понимая, что произошло. Вызвав дежурного врача и отправив молодого человека в медпункт, Лунин осмотрел повреждение машины и отправил самолёт в ремонт.
Лунин решил дать Раулю отдых от полётов на неопределённый срок и решил быть к нему ещё внимательнее.
В тот день курсанты Лунина тоже остались без полётов. Инструктора вызвал к себе в кабинет начальник училища и поинтересовался, кто из курсантов совершил аварию. Лунин ответил, что самолёт разбил он сам. Начальник был несказанно удивлён и попросил инструктора объяснить, как же так вышло. Лунин спокойно и, как всегда, без лишних слов пояснил, что ошибся, определяя высоту выравнивания. Начальник согласился с тем, что над снежным полем, действительно, можно ошибиться, но от такого опытного лётчика как Лунин невозможно было ожидать подобной ошибки. Лунин невозмутимо стоял перед начальником, и ничто не изменилось в его лице, как будто он давно привык говорить неправду.
Начальник училища отправил инструктора на медицинское освидетельствование и, получив подтверждение тому, что пилот не был пьян, определил в качестве наказания для него на первый раз строгий выговор.
Следующее после этого происшествия утро выдалось тёплым. Из низких облаков сыпал крупными хлопьями густой снег. Даже если бы самолёт был исправен, полётов в этот день, явно не могло быть. Лунин пришёл на аэродром и заметил Рауля сидящим на поленнице у хозблока прямо под снегопадом. Молодой человек поднялся и поприветствовал инструктора со своей обычной учтивостью. Лунин спросил:
- Как вы себя чувствуете?
- Благодарю вас, хорошо, - был сдержанный ответ.
- Что же вы тут? Пойдёмте в мастерскую! - сказал Лунин, и они вместе направились в цех, где происходил ремонт самолёта.
- Вы, вероятно, получили какое-нибудь неприятное известие? – спросил Лунин, глядя на моториста.
Бражелон усмехнулся и сказал:
- Можно сказать и так…
Они шли молча до самой мастерской. А у входа Бражелон остановился и вдруг спросил тихо:
- Константин Игнатьич, вы верите в возможность перемещения во времени?
- Как это, перемещение во времени? – не понял Лунин.
- Можно ли за один миг миновать триста лет? Умереть и оказаться живым триста лет спустя? И обнаружить, что мир изменился, что ничего привычного уже не существует, что все любимые люди давно умерли, а ты зачем-то всё продолжаешь жить… - Бражелон поднял на наставника взгляд, как будто хотел проникнуть в его душу, как будто от ответа Лунина зависел сейчас весь смысл его, Рауля, жизни.
Лунин долго смотрел в эти пронзительные глаза и ответил правду:
- Нет, не верю.
Огонь в голубых глазах погас, курсант опустил голову.
Лунин вспомнил медальон Рауля, его невольное признание о безраздельной любви к девушке Луизе и подумал: «Так он точно долго не протянет!»
Сам Лунин всегда спасался от неуместных мыслей и от душевной боли, только уходя с головой в любимую работу.
- Идёмте, - проговорил он, открывая дверь в цех, - самолёт чинить.
Как ни сурова была зима, но закончилась она быстро. На смену ей пришла тёплая южная весна, полная ароматов и птичьих песен, а затем – и очередное знойное лето. Лето 1941 года.
Одним воскресным днём Лунин как раз собирался на аэродром, когда вдруг услышал шум в общем коридоре. Через минуту раздался стук в дверь, и соседка, пожилая добрая женщина, в халате и в сбившимся платке, не дожидаясь ответа, вбежала и с ужасом в голосе произнесла:
- Константин Игнатьич, беда, беда! Война…
-----
(1) Имеется ввиду книга Ассена Джорданова «Ваши крылья».
Отправлено: 20.11.17 16:04. Заголовок: Глава восьмая. Мобил..
Глава восьмая. Мобилизация
Она всегда ждала его здесь, сидя прямо на гальке у самой воды. После окончания работы он в сумерках находил её на этом пустынном берегу, и они вместе шли вдоль моря. Он обнимал её, и она тихонько говорила о том, как прошёл её день. Иногда она спрашивала о его работе, но он пожимал плечами и отвечал, что всё хорошо. Он никогда не умел рассказывать… Да и что было рассказывать, обычные аэродромные будни.
Свернув с пляжа и поднявшись по крутому склону в город, они сворачивали на длинную тёмную улицу и, сделав таким образом крюк, возвращались к аэродрому. Совсем недалеко от лётного поля, в домике с зелёной крышей, в маленькой квартирке они прожили вдвоём неполный десяток лет…
В последний вечер перед отъездом Лунин снова прошёл по пляжу и по улице, но совсем один. В последний раз. Увидит ли он ещё когда-нибудь эти крашеные заборы, эти сливы, эти пешеходные дорожки, проложенные в тени под сенью плодовых деревьев… Как мучительно всё здесь напоминает о ней!..
…
В первый же день войны Лунин пошёл в военкомат. Там уже толпилось много народу. Все стояли молча, мрачно и решительно дожидаясь своей очереди. Тех, кто заходил в кабинет, молодой лейтенант, проверив документы, направлял на медкомиссию и объяснял, куда и когда нужно явиться с вещами.
Лунин тоже дождался и вошёл в кабинет. Лейтенант посмотрел документы, покивал головой и спросил:
- Инструктор?
- Инструктор, - ответил Лунин.
Лейтенант снова покивал, оглядел Лунина с ног до головы, задержался взглядом на его сливающейся со лбом лысине, потом отдал документы обратно и попросил подождать. Лунин ждал перед дверью два часа, потом зашёл снова. Лейтенант недовольно посопел носом и попросил зайти через два дня.
Через два дня Лунин пришёл снова. На этот раз тот же лейтенант отправил инструктора с документами к начальнику отделения.
Начальник отделения объяснил Лунину, что его, Лунина, опыт инструкторской деятельности необходим здесь, в тылу, что здесь тоже предстоит много работы, что нужно будет обучать молодых лётчиков, которые смогут дать достойный отпор врагу. Лунин слушал молча, упрямо склонив голову, не спорил, но и не согласился. Выйдя из кабинета, он поразмыслил немного и затем, решившись, зашагал к лестнице на второй этаж, где располагался кабинет военкома.
Переждавший небольшую очередь перед кабинетом, Лунин был принят. Военком, представившийся майором Ефимовым, тоже просмотрел документы инструктора и прямо заявил, что не имеет права принять решение без консультации с начальством. И попросил Лунина зайти через неделю.
Через неделю народу в коридорах военкомата было не меньше, чем в первые два дня войны.
Майор Ефимов был чрезвычайно занят и попросил Лунина подождать с полчаса. Ровно тридцать минут Лунин шагал по узкому коридору взад-вперёд. В течение этого времени в кабинет военкома и обратно то и дело проскальзывали подчинённые с серьёзными лицами, косо и настороженно поглядывая на Лунина.
Ровно через полчаса Лунин постучался снова.
- Простите, товарищ, подождите ещё, - сказал майор Ефимов, - или зайдите завтра!
Но Лунин отступать не собирался:
- Я подожду, - ответил он и снова вышел из кабинета.
В коридоре было темно, шаги гулко отдавались эхом в пустоте, и Лунин решил спуститься вниз.
На первом этаже было куда светлее и многолюднее. Лунин оглядел присутствующих. Некоторые лица показались инструктору знакомыми. И вдруг взгляд его остановился на молодом человеке, который стоял почти у самого окна и из своего угла хмуро наблюдал за толпой призывников. Это был моторист Бражелон.
Лунин поспешно подошёл к нему. Молодой человек встрепенулся, заметив командира, и вытянулся как в строю. Лунин молча встал рядом, и они принялись наблюдать вместе.
Дверь кабинета раскрылась, и оттуда вышел высоченный детина, почти коснувшийся головой притолоки. К нему сразу же поспешил худощавый товарищ с беспокойным вопросом:
- Ну что?
- Всё нормально, - сдерживая голос, но все-таки слышно на весь коридор проговорил детина, беря товарища под руку и вальяжно двигаясь к выходу.
- Чего? Бронь дали?
- Ага, - был ответ, - я ж ценный работник производства!..
Они вышли на улицу.
«Это с мясокомбината, что ли, работничек?» - подумал Лунин, и какое-то гадкое чувство охватило его, и желание во что бы то ни стало добиться своего стало ещё крепче.
Очередь понемногу продвигалась, но народу меньше не становилось, потому что на месте уже прошедших появлялись всё новые призывники и добровольцы. Несмотря на распахнутые окна, было душно и жарко. Лунин вынул платок и вытер выступивший на лбу пот.
- Давно ждёте? – спросил он Бражелона.
- Давно, - ответил тот. – Я ещё на прошлой неделе приходил. Но этот… военный сказал, что не может принять решения из-за моего гражданства.
- Из-за гражданства? – не понял Лунин.
- Да, у меня ведь нет советского гражданства, – со своей обычной почтительной улыбкой пояснил моторист. – Вот меня и попросили прийти сегодня ещё раз.
«Наверно, тоже звонили куда-нибудь «наверх», - предположил Лунин, - советовались…»
- Я думал,- проговорил тихо моторист, глядя на командира, - не обидитесь ли вы, что я решил вот так, в армию уйти... А вы тоже, оказывается, решили.
Наконец, Бражелона вызвали в кабинет. Лунин решил дождаться его возвращения, чтобы узнать о его успехах, а после снова пойти наверх.
Ждать пришлось недолго. Уже через пять минут дверь распахнулась, и Бражелон, неровно ступая, вышел в коридор, но не вернулся к Лунину, а двинулся в другую сторону – через весь длинный коридор первого этажа к противоположному окну. Лунин окликнул его, но тот не обернулся. Тогда командир поспешил сквозь толпу за своим мотористом следом, но настиг только возле подоконника, на который Бражелон облокотился в бессилии. Лунин тронул моториста за плечо. Тот поднял бледное лицо.
"Э, да ты, никак, плачешь!", - мысленно воскликнул Лунин, увидев в глазах моториста предательскую влагу, и спросил только:
- Что?
Бражелон мотнул головой, что означало полную неудачу.
- Что вам сказали? – спросил Лунин настойчивее.
Бражелон выпрямился:
- Простите, товарищ командир, - проговорил он. – Мне сказали, что в рабоче-крестьянскую армию дворян не берут. Я ведь дворянин, - уточнил Рауль, видя, что командир продолжает в недоумении смотреть в его лицо.
- Пойдёмте со мной! – сказал Лунин. – К начальнику.
- Простите, товарищ командир, я не пойду, - проговорил Бражелон, уже совершенно совладав с собой. Его голос прозвучал спокойно и твёрдо, и Лунину вновь померещилось, что на него прямо глядят два голубых кусочка льда.
- Ждите меня здесь! – сказал Лунин.
Бражелон вытянулся перед командиром, а Лунин уже спешил к лестнице на второй этаж – к кабинету военкома.
"Ишь ты, принц голубых кровей, - усмехнулся по себя Лунин, проходя по уже знакомому коридору, - обиделся! Сейчас выясним, зачем тебя обидели".
Майор Ефимов, уставший, но в прекрасном расположении духа, принял Лунина очень любезно.
- А, Константин Игнатьевич, - не то вопросительно, не то утвердительно произнёс майор, - вы дождались, значит, проходите!
Лунин стоял по стойке «смирно» возле стола военкома.
- Значит, хотите на фронт? – спросил майор.
- Хочу, - ответил Лунин.
- Ну что же… Сейчас начинают формирование запасных полков, мы вас направим, - пообещал майор. – Пройдите в первый кабинет – вам выдадут карточку учёта.
Но, к удивлению майора, Лунин никуда не ушёл, а продолжал стоять «навытяжку».
- Вы хотели что-то сказать? – удивлённо поинтересовался военком.
- Так точно, товарищ майор. Разрешите обратиться по другому вопросу.
- Обращайтесь.
- Товарищ майор, что же это ваши подчинённые самому товарищу Ворошилову не верят? – спросил Лунин и увидел, как майор Ефимов побледнел.
- Потрудитесь объяснить ваши слова, Константин Игнатьевич! – произнёс военком.
- Вы, разумеется, помните, товарищ майор, - начал объяснять Лунин, - в тридцать девятом товарищ Ворошилов на заседании Верховного Совета говорил, что в нашей стране окончательно ликвидированы эксплоататорские классы. Так что же, товарищ майор, ваши подчинённые тычут носом людей в их происхождение?
- Кого тычут носом? – переспросил Ефимов, став уже белее воротника своей рубашки.
В нескольких словах Лунин рассказал майору историю своего моториста Бражелона, который решил вступить в ряды Красной Армии и получил отказ.
- Бражелон, Бражелон… - пробормотал Ефимов, что-то припоминая. – Ах, да, француз… Не может быть, чтобы из-за происхождения… Так…
Майор порылся в ящике стола, вынул какую-то бумагу, затем снял трубку телефона и попросил тот час же позвать к нему политрука Петрова. Через несколько минут в кабинет вошёл молодой человек с узким лбом и маленькими бегающими глазками.
- Товарищ политрук, - безо всякого вступления начал майор, - потрудитесь объяснить причину отказа гражданину Франции Бражелону! Ведь решение было принято два дня назад по поводу его желания служить в РККА.
Политрук Петров замялся, опустил глаза и произнёс:
- Понимаете, товарищ майор, вы упустили одну важную деталь… У него родственники за границей… И я посчитал своим долгом…
- Что?! – Ефимов вскочил со своего места и навис над столом и над политруком Петровым, став, как показалось Лунину, зелёным от злости, и обратился вдруг к Лунину, но не глядя на него:- Можете быть свободны, Константин Игнатьевич, этот вопрос мы сейчас уладим...
Лунин вышел, но не успел закрыть дверь, как за его спиной раздалось громовое:
- Ты с кем споришь? Ты что, на Колыму захотел? Ты что прицепился к этому французу? - Лунин поспешно двинулся в сторону лестницы, но какое-то время продолжал слышать даже из-за закрытой двери:
- Он же не бронь пришёл у тебя просить! А ну, пошёл вон – документы ему оформлять!..
Лунин спустился на первый этаж к окну, где всё ещё ждал моторист.
- Идите обратно к Петрову, - сказал ему Лунин. – Документы получать. Отправляют вас, - и, не дожидаясь ответа моториста, постучал в дверь с номером «1».
Войдя в кабинет, первое, что он увидел, были карточки учёта, разбросанные по полу, и молоденький писарь с бледным измученным лицом, судорожно собирающий их дрожащими руками под суровым надзором не менее измученного начальника.
Лунину выдали карточку учёта и объяснили, куда и когда он должен ехать. Выйдя за дверь, Лунин проглядел документы. Карточка была заполнена только наполовину, некоторые строчки формуляра были пустыми.
«Ладно, сам заполню, может, потом», - подумал Лунин и сунул документы в карман.
…
Из окна последнего вагона на поворотах был виден весь состав во всю свою длину, дымящий трубой паровоза и ползущий по просторам этой необъятной страны.
Рауль лежал на верхней полке купе плацкартного вагона, с тоской смотрел на пролетающий за окном чужой мир и в который раз вспоминал всё то, что произошло с ним за последние дни, месяцы, за последний год...
Рауль уже сроднился с чувствами тоски и одиночества. Эти чувства, казалось, навсегда поселились в его сердце, они пустили корни, проросли и давно стали хозяевами в его душе. Слишком давно. Ещё триста лет назад…
Значит, он не погиб. Точнее, погиб не он. Погиб мир. А он, Рауль остался жить. Уезжая в Африку, Рауль искал своей смерти, а всех остальных оставлял жить. А получилось наоборот. Умерли все, кого он любил. Больше не существовало ничего, к чему он привык и что считал незыблемым и вечным. Не было больше чёткой и понятной лестницы сословий, не было больше законов, которым Рауль всю жизнь следовал. Не было больше монархии. А если она и осталась в каких-то уголках этого мира, то эта была только насмешка над истинной монархией. Да что монархия! Люди решили, что могут обойтись даже без Бога! Устои мира рухнули, всё смешалось и погрузилось в хаос. И он был обречён жить дальше в чужом мире, среди этого хаоса, среди чужих людей. Не слишком ли жестокое наказание?
И все эти люди вокруг него – это они разрушили мир, в котором он родился, вырос, в котором служил и любил! А на обломках священного храма теперь поклоняются своим жалким идолам. Русские, французы – какая разница! Двести лет или двадцать лет назад – всё равно! Всё, что произошло за эти три века, виконт воспринимал как единое событие, случившееся и в одночасье перевернувшее всё с ног на голову. Революция прошла по миру смертоносным бедствием, никого не оставила в стороне. Люди всего мира изменились. Слишком изменились за триста лет…
А он, виконт де Бражелон, пришелец из далёкого прошлого – лишний здесь среди них.
«Опять лишний, - думал он с горькой усмешкой. – Однажды ты уже был лишним. Не нашёл себе места, хотел покончить разом со всем. Вот, покончил. Получай то, что заслужил! Можешь повторить подвиг. Даже любопытно, куда тебя следующий раз занесёт!».
И от того, чтобы всадить кухонный нож в сердце, его останавливало тогда только опасение, что новая попытка самоубийства будет не удачнее первой…
В минуты особого упадка и душевной боли Рауль нередко замечал на себе внимательный взгляд инструктора Лунина. Этот взгляд как будто призывал расправить плечи, поднять голову и продолжать выполнять свою работу. И Бражелон продолжал.
И единственной молитвой, которую виконт де Бражелон повторял теперь и утром, и вечером, и во время работы, было: «Господи, зачем Ты меня сюда отправил? Господи, зачем Ты меня отправил сюда?!».
Читать виконт стал всё меньше, а со временем, к удивлению Лунина, совсем перестал ходить в библиотеку. Весной Лунин снова стал брать Бражелона в полёты. Он продолжал заниматься, чтобы не огорчать своего инструктора, и даже вполне успешно совершал самостоятельные вылеты. Но вскоре Раулю стало ясно, что он уже не может вести такую жизнь дальше…
Он стал подумывать о том, чтобы вернуться к своему привычному образу жизни, то есть, поступить на военную службу. Он знал, что значительная часть этого мира была вовлечена в войну. Кто воевал и против кого – так ли уж важно? Когда он отправлялся в Африку с герцогом де Бофором, не было ли ему всё равно, за кого и против кого он шёл драться?..
Но чем больше он обдумывал пути воплощения идеи в реальность, тем яснее ему становилось, что в данный момент, будучи иностранцем в стране Советов, он такой возможности не имеет.
СССР всеми силами старался сохранять независимость в этом конфликте, разгоравшимся всё ярче и уже начинавшим языками пламени лизать его огромные подошвы. Вся эта необъятная страна словно сидела затаившимся зверьком, стараясь не шевелиться, и надеясь, что беда пройдёт стороной… Разумеется, что в этих условиях правительство было заинтересовано в том, чтобы не допустить ни одного гражданина, своего или иностранного, находящегося на территории страны, к военным действиям.
Рауль несколько раз вспоминал Франсуа и свою робкую идею удрать с ним в Лондон. «Да уж, первый порыв всегда бывает правильным, это верно», - с горечью сожаления думал Бражелон.
Но вот наступило лето. А летом произошло то, о чём боялись говорить вслух и даже думать все, кто окружал виконта в училище и во всём городке под названием Эмск. Враг вторгся на территорию страны. Для всех граждан Советского Союза призывного возраста была объявлена мобилизация.
Рауль выждал несколько дней и тоже отправился в военкомат.
Военный с двумя квадратиками на значках в петлицах долго изучал документы виконта, потом посетовал на то, что у того нет советского гражданства, сделал какие-то записи в тетрадь и попросил Рауля прийти за ответом через неделю.
Ровно через семь дней виконт пришёл снова. Именно тогда, дожидаясь своей очереди, он вдруг увидел того, кого никак не думал встретить в военкомате – своего командира инструктора Лунина.
Рауля позвали в кабинет. Уже другой военный, молодой парень с маленькими глазками, тоже долго изучал документы, потом скептически покачал головой и уточнил:
- Иностранец, значит?
- Так точно, - был ответ.
- Родственники за границей есть?
- Нет.
- В переписке с кем-нибудь «оттуда» не состоите?
- Нет, не состою, - отвечал Рауль вполне спокойно.
Военный снова уткнулся к бумажки, а потом вдруг хлопнул рукой по столу:
- Как же вы говорите, что родственников нет, когда сами написали в биографии, что жив отец?!
Рауль вздрогнул и ничего не ответил. Действительно, составляя свою биографию с помощью Франсуа в госпитале, он же ведь ещё не знал…
- Врёте в лицо, молодой человек, - прозвучало насмешливо, - а ещё дворянин!
Последние слова были произнесены почти издевательски:
- А известно ли вам, кстати, господин виконт, что у нас Рабоче-Крестьянская Красная Армия? И она не нуждается в услугах аристократов!
Виконт де Бражелон стоял, выпрямившись, бледный, с холодом во взоре, устремлённом на собеседника, и не мог произнести ни слова. Не дожидаясь, пока его тем же тоном «попросят» удалиться, он развернулся на прямых ногах и, так и не проронив ни слова больше, вышел за дверь.
Он не видел никого вокруг, не помнил, куда пошёл, как склонился к окну. Слёзы затуманили глаза. Он чувствовал себя раздавленным, униженным, втоптанным в грязь этим солдафоном, этим безродным нахалом, который смел ТАК с ним разговаривать!.. Раньше, там, в своей прежней жизни, в своём привычном мире, он, не задумываясь, врезал бы кулаком по этой наглой роже так, чтобы её обладатель улетел в угол. А если бы это был дворянин в офицерском чине, то на месте проткнул бы его шпагой, и был бы в праве так поступить, и отец не осудил бы его за это. Но здесь в своём праве был этот ублюдок. Здесь не было понятий уважения, чести, достоинства, привычных Раулю. Этим миром правили невежи, показавшие нос из грязи и возомнившие себя хозяевами жизни… И здесь он, виконт да Бражелон, ничем не мог ответить на оскорбление…
Вдруг кто-то тронул его за плечо. Виконт вздрогнул, поднял глаза. Над ним склонился Лунин.
Рауль совсем забыл про своего командира, который ждал его перед дверью…
- Что вам сказали? – спросил Лунин.
Виконт повторил слова принимавшего его военного. Бражелон и подумать не мог, что Лунин возьмётся помочь…
А Лунин помог.
Рауль не знал о том, что произошло в кабинете военкома Ефимова, так и не расспросив об этом Лунина.
Первоначально Рауль просился в кавалерию. Но места в кавалерии ему не дали. Его направили на его прежнюю должность - на работу мотористом - в запасной полк. В тот же, куда отправлялся его командир Лунин.
С прохождением медкомиссии на этот раз у виконта не возникло никаких проблем. К наземному персоналу требования по здоровью были менее строгими, чем к лётчикам. Рауль заявил, что жалоб на здоровье у него нет. Врач осмотрел рубцы на груди, удивился, что с момента ранения прошел всего год, и вынес вердикт: "Годен!"
И вот виконт де Бражелон снова ехал в поезде. Рядом с ним на соседней верхней полке лежал инструктор Лунин, но не смотрел в окно, а лежал на спине с закрытыми глазами. Спал или только делал вид, что спит.
Рауль смотрел на своего командира и испытывал смешанные чувства по отношению к нему. Этот человек, низкого происхождения, другого воспитания и с другими привычками, тоже был частью этого ненавистного виконту мира, участником той Гражданской войны.
Но, когда Раулю дали направление в полк, и оказалось, что ехать они должны вместе, Рауль, неожиданно для себя самого, обрадовался. Виконт почувствовал вдруг, что сильно привязался к этому человеку, и что ему теперь было бы тяжело расстаться с Луниным.
Бражелон чувствовал и со стороны Лунина какое-то особенное внимание к себе, впрочем, не понимая, чем оно вызвано. Это внимание не объяснялось только отношением чуткого руководителя к своему подчинённому. Было тут и что-то другое. Так получилось, что Лунин был единственным пока человеком в этом мире, который отнёсся к виконту с простой добротой и участием. Рауль не был для Лунина просто аристократом-чужаком, которого непонятно каким ветром занесло в страну коммунистов. Лунин как будто интуитивно чувствовал человека, попавшего в беду, и старался поддержать, помочь, но очень ненавязчиво, не влезая в душу с расспросами.
Будучи мотористом в его экипаже, Рауль нередко ловил себя на том, что ему стало важно мнение Лунина о нём. И всё чаще, даже в обычных бытовых ситуациях, принимая решения и совершая те или иные действия, он задавался вопросом, одобрит ли Лунин его поступки. Так за всю свою жизнь Бражелон привык оглядываться на мнение о себе графа де Ла Фер…
Нет, Лунин совсем не был похож на отца. Нечего было и сравнивать его с тем дворянином, с великолепным вельможей, которым являлся по своему происхождению и воспитанию граф де Ла Фер! Инструктор Лунин был простым, несколько грузным человеком, имеющим очень узкие познания, всю жизнь зарабатывавший себе на хлеб - и даже прославивший своё имя - своими руками... Но Рауль так скучал по отцу, что, отмечая особенные черты Лунина – спокойный проницательный взгляд, немногословность, прямоту и строгость, - невольно находил в них сходства с милыми, до боли знакомыми, родными чертами графа.
Рауль никак не мог поверить в то, что отца больше нет. Нет нигде, и никогда больше не будет… Когда Рауль задумывался о времени, о прошлом, о будущем, о настоящем, у него голова шла кругом, и он бросал попытки распутать этот клубок. Но ему всё казалось, что есть где-то какая-то другая Франция, его Франция. И хотя туда невозможно добраться, там всё равно продолжают жить и ждать его и граф де Ла Фер, и д’Артаньян, и граф де Гиш, и Луиза де Лавальер… Хотя, она, наверно, и ждать не будет, то есть, не ждёт… то есть, и не ждала…
Мощный поток бьёт в спину. «Un…» Миллионами игл пронзил сердце животный, всепоглощающий страх… «…deux…» Руки, игнорируя разум, ищут, за что уцепиться, но вокруг огромная пустота… «…trois…» Пустота, которая бьёт, сминает и швыряет… «…quatre…» Кошмарный сон… Проснуться! Проснуться! Но пробуждения нет, смертельное падение наяву! «…cinq…» Чего испугался?? Ты этого хотел! Теперь вместо страха восторг: Да! Туда! Скорее! К земле! «…six…» Если умереть снова, что будет на этот раз?? «…sept!» Всё! Рывок! Тело бросает вверх, как от удара. Тишина.
Полминуты назад назад Рауль с бешено колотящимся сердцем сидел в первой кабине самолёте "У-2".
Команда инструктора - и виконт де Бражелон вылезает на крыло. Бешеный ветер чуть не сбивает с ног, а внизу - пустота. Один шаг и семь секунд свободного падения...
И вот, он неподвижно повис между небом и землёй. Тянут тугие ремни, над головой распахнут огромный белый купол парашюта...
…
Когда они прибыли по назначению, оказалось, что полк только формируется.
По прибытии на место Лунину и Бражелону пришлось разлучиться. Лётчики и техники жили в разных зданиях и питались в разных помещениях столовой.
Увиделись они снова только на строевом собрании, на котором командир полка коротко и чётко объявил лётному и техническому составу порядок формирования эскадрилий, программу боевой подготовки.
На вооружении в полку были учебные самолёты «Як-7», «МиГ-3» и «И-16». Лётчики, прибывшие в полк переучиваться на новые типы истребителей, были зачислены в эскадрильи на самолёты «Як» и «МиГ». Тех же, кто никогда раньше не летал на истребителях, определили на самолёты типа «И-16». Среди таких лётчиков оказался и Лунин.
Вечером того дня, когда были сформированы эскадрильи, инструкторы полка пришли в помещение столовой, где ужинали лётчики, чтобы познакомиться, пообщаться с лётным составом своего полка в неформальной обстановке. К столу, за которым сидел Лунин с ещё несколькими товарищами по эскадрилье, тоже подошёл инструктор. Это был невысокий плотный человек, возрастом немногим старше Лунина, с еле заметной проседью в волосах и внимательным чуть насмешливым взглядом. Познакомившись со своими будущими курсантами, он поинтересовался, хорошо ли те устроились, всем ли довольны.
В ответ голос подал один из лётчиков, молодой парень со значками младшего лейтенанта в петличках:
- Что же это получается, товарищ командир, мы готовимся бить врага на фронте, а летать должны на устаревших самолётах? - И правда, - поддержал его кто-то из-за соседнего стола, - «И-16» с вооружения снимают, его с фронтов отзывают, заменяя новыми машинами, а мы должны на нём учиться?
Другие лётчики недовольно загудели, выказывая своё согласие с товарищами.
- Так вот оно что, - спокойно проговорил инструктор и поднял руку, призывая к тишине. – Недовольство, значит, высказываете самолётом. Это вы зря. Да будет вам известно, товарищи лётчики, что «И-16» ещё на вооружении и наравне с «Яками» и «ЛаГГами» используется на фронтах. В том числе на самых сложных участках. И выполняет самые сложные боевые задания, показывая отличные боевые качества. И, знаете ли...
Инструктор отодвинул свободный стул, присел за стол к лётчикам и обвёл всех испытующим взглядом. За двумя соседними столиками воцарилась тишина. Не слышно было даже звона ложек о тарелки.
- "Ишачок" наш прошёл большой путь, товарищи лётчики, - заговорил снова инструктор после паузы. - Мы в Испании хорошо подружились с этой машиной. Сейчас его, действительно, заменяют новыми машинами, но только из-за того, что он не способен развивать большую максимальную скорость. Но... поверьте мне, в бою мы на максимальных скоростях не летали. В бою необходима манёвренность! А вот по манёвренности "ишак" даёт фору любому самолёту противника! Слышали, наверно, как говорят, что он способен вокруг столба развернуться? Или, как мы говорили, вертеться на костыле! А-а, ну вот... - глаза инструктора заметно потеплели. Он сидел как раз напротив того молодого лётчика, который первым высказал своё недовольство самолётом, а теперь, уткнувшись взглядом в свою тарелку, не знал, куда деваться под взглядом инструктора.
- Да уж, часто мы с этим самолётиком спасали друг другу жизни, - продолжал рассказывать тот. - Да и в этой войне немало советских лётчиков уже прославили свои имена, сражаясь именно на "И-16"! Да, этот самолёт считается одним из самых сложных в управлении… От вас, товарищи, требуется проявить упорство в учёбе, чтобы продемонстрировать своё мастерство владения самолётом! И можете быть спокойны, если уж вы научитесь летать на «ишаке», вы сможете летать на любом другом истребителе!
Инструктор поднялся, задвинул стул на место и добавил:
- А если ещё у кого остались вопросы, могу уточнить, что в полку есть несколько самолётов «У-2». Самолёты этого типа сейчас тоже на вооружении на фронтах. Так что, имейте в виду, если кого не устраивает «И-16», могут быть варианты… Приятного аппетита, товарищи!
…
В первый день занятий Рауль работал на аэродроме. Виконт уже несколько дней знакомился с новым самолётом, участвуя в подготовке его к полётам. Этот самолёт был совсем иным, нежели тот, с которым Рауль работал и на котором учился летать в Эмске. «И-16», короткий, толстый, с огромным тупым носом и только с одной парой крыльев, видимо, не зря носил такое серьёзное и угрожающее название «истребитель».
Техник самолёта, худощавый человек в очках, возрастом на пару лет старше Рауля, не тратил время попусту. Он всегда очень обстоятельно объяснял своему помощнику даже мельчайшие детали, отвечая долго и подробно на каждый заданный вопрос. Этот человек был буквально влюблён в доверенный ему самолёт и готов был рассказывать часами обо всех особенностях его характера, лишь бы только был терпеливый слушатель. И такого техник нашёл в лице нового моториста. Рауль с интересом слушал техника, следил за его действиями, удивляясь такому личному отношению к самолёту, и, сам того не заметив, увлёкся и втянулся в работу.
Но, к немалому огорчению техника, столь терпеливому и усердному мотористу недолго пришлось работать на аэродроме.
В конце первого же для полётов техник с весьма озадаченным видом подошёл к Бражелону и сообщил, что тот должен незамедлительно явиться в штаб полка. Рауль был удивлён не меньше и, закончив работу, поспешил выполнить приказ.
...
- Товарищ Бражелон!
Рауль вздрогнул от этого столь непривычного обращения и вытянулся, не понимая, чем удостоился такой чести. Начальник штаба полка встретил виконта довольно приветливо и теперь с нескрываемым любопытством рассматривал прибывшего моториста.
- Товарищ Бражелон, мне доложили относительно вас некоторые сведения, не указанные в вашей биографии… - начал начальник штаба безо всякого вступления.
После этих слов последовала пауза, во время которой Рауль почувствовал, что кровь отхлынула от его лица, а кончики пальцев похолодели.
«Какие ещё сведения?», - только успел подумать виконт, но начальник штаба продолжил, словно отвечая на этот мысленный вопрос:
- Мне доложили, что, хотя вы и прибыли в полк мотористом, фактически вы являетесь начинающим лётчиком и имеете определённое количество часов налёта, это верно?
Рауль густо покраснел, услышав эти слова, и ответил:
- Так точно.
- Почему же вы не указали об этом в биографии?
Рауль молчал, не зная, что ответить. Он, разумеется, сразу понял, откуда в штабе полка знают, что он летал.
«Лунин… – проговорил про себя виконт, и сердце его наполнилось тёплой радостью. – И здесь вы обо мне подумали, Константин Игнатьевич!».
- Ну, да ладно, - сказал начальник штаба, так и не дождавшись ответа, - не указали – так не указали. Скажите, пожалуйста, вы хотите летать?
- Да.
Рауль стоял «навытяжку», глядя прямо в лицо начальника штаба полка, а сердце в его груди бешено колотилось.
- Ну что же, я предлагаю вам доказать это на практике. Вам предстоит пройти небольшое испытание, чтобы инструктор мог узнать уровень вашей подготовки. Завтра вы выполните задание на привычном для вас «У-2». Если справитесь, что же, я не возражаю – пересядете на истребитель. Желаю вам удачи, товарищ Бражелон!
...
Рауль волновался перед полётом чрезвычайно. Но страха за себя, за свою жизнь у него не было.
Виконт очень боялся только одного: подвести своего учителя и командира. Ведь не просто так Лунин попросил испытать Рауля в воздухе. Лунин поверил в него! Поверил в то, что Рауль сможет справиться с этим заданием. Поверил Лунин и в то, что Бражелон, будучи зачисленным в эскадрилью, летая на боевом самолёте, сможет стать настоящим военным лётчиком… А это означало быть зачисленным в авиаполк, отправиться на фронт, полюбить однополчан - как своих товарищей, возненавидеть их врага - как своего собственного, биться наравне с опытными лётчиками, и отдать свою жизнь за кого-то из них.
Виконт не мог позволить себе упустить такой шанс.
Ожидая инструктора на лётном поле, Рауль вдруг заметил Лунина. Оказалось, что тот выбрал время и пришёл посмотреть на полёт своего бывшего моториста. Рауль бросился к нему и от всей души принялся было благодарить за участие. Но Лунин поморщился, сделал протестующий жест и довольно холодно сказал:
- Вы лучше задание выполните сначала. Это и будет вместо благодарности.
Оказавшись в кабине «У-2», услышав привычный шум мотора, взявшись за ручку управления и поставив ноги на педали, Рауль справился с волнением, взлетел и отлично выполнил полёт.
...
На следующий день виконт де Бражелон был зачислен лётчиком в учебную эскадрилью на самолёт «И-16».
С первого же дня начались напряжённые тренировки. Взлёт-посадка, построение в воздухе, слётанность в паре. И высший пилотаж. Это был совсем другой самолёт и совсем другие ощущения от пилотирования. Было сложно, было страшно. Были неудачи и ошибки. И снова, и снова Рауль слышал после приземления от инструктора:
- Ещё раз! - и всё начиналось сначала, пока пять, десять раз подряд не получится правильно.
Раньше для виконта де Бражелона полёты были мечтой, волшебством, божественным чудом, навевавшим священный трепет. Теперь же оказалось, что полёт – это обычная работа. Такая же, как фехтование, езда верхом или битва… К концу четвёртого дня Рауль уже грамотно взлетал, пристраивался за ведущим, чётко держал дистанцию и сажал самолёт, доводя эти действия до автоматизма.
А на пятый день один из пилотов, совершив грубую ошибку при посадке, повредил нос и винт учебного самолёта. И Бражелон, а с ним ещё три курсанта остались без полётов на несколько дней. Рауль попросил позволения участвовать в ремонте самолёта, но ему отказали в этом. Бражелон числился теперь лётчиком в полку и не имел права помогать техническому составу, а все правила здесь строго соблюдались.
Несколько дней Бражелон занимался только физической подготовкой, да ещё ходил на лётное поле смотреть, как летают другие пилоты, и в том числе Лунин. Наблюдая за тем, как его бывший командир выполняет фигуры высшего пилотажа, Рауль услышал вдруг однажды за своим плечом:
- Да, сразу чувствуется почерк опытного лётчика!
Рауль повернул голову и увидел одного из инструкторов полка. Тот стоял с биноклем в руках и удовлетворённо восклицал:
- Как заходит на вираж! И не скажешь, что первую неделю на истребителе летает! Учитесь, молодой человек! Наблюдайте, стремитесь к такому же качеству работы!
И Рауль с не меньшим восхищением наблюдал за полётами Лунина, жалея о собственном вынужденном бездействии.
Но вот, самолёт был снова исправен. В первый день возобновления полётов инструктор объяснил ученикам, как выполнять замедленную бочку.
Времени на страх и сомнения не было, и поэтому Бражелон взлетел и повторил за инструктором свою первую фигуру высшего пилотажа. Это не было сложно. Гораздо проще, чем посадка. Он уже давно понял, что самое главное в воздухе – чёткое и хладнокровное выполнение инструкции. И тогда самолёт сделает всё сам.
За первой фигурой высшего пилотажа последовали другие. Дни сменялись днями, за первой неделей занятий последовала вторая, затем третья… Два раза в небе над аэродромом натягивали полотняный конус, и Рауль впервые стрелял по цели, нажимая вместо курка пистолета кнопку гашетки. В конце июля виконт де Бражелон совершил свой первый прыжок с парашютом…
А первого августа в воздухе на высоте двух тысяч метров над аэродромом Рауль вёл свой первый учебный воздушный бой с одним из лётчиков той же эскадрильи.
Бражелон, который до недавнего времени вообще не мог понять, чем же занимается лётчик на фронте войны, теперь пытался представить, что кружащийся рядом истребитель – самолёт врага. Перед обоими соперниками стояла задача: зайти противнику в хвост и как можно дольше удерживаться там, при этом не подставить «под удар» свою собственную спину.
Сперва оба самолёта крутились друг за другом, как зайцы вокруг ёлки, но никто из них не мог приблизиться к другому на нужное расстояние. Через несколько минут оба лётчика поняли, что можно маневрировать. Они стали набирать высоту и делать попытки атаковать сверху. Или наоборот старались опуститься ниже, «вынырнув» в самом неожиданном месте. Оба находили применение тем фигурам пилотажа, которые каждый из них лучше всего усвоил за дни обучения. Всё это они проделывали пока очень неуверенно, на большом расстоянии, шарахаясь в сторону друг от друга, не чувствуя ещё габаритов своего самолёта и не понимая, на какое расстояние можно безопасно приблизиться к другому.
Рауль очень увлёкся этой схваткой. Нервы были напряжены до предела. Следя за самолётом соперника, который оказывался то снизу, то сбоку, то сверху, то подлетал слишком близко, Бражелон то и дело забывал следить за приборами. Потом, спохватываясь и отслеживая правильность показаний, он вдруг терял из виду противника, или обнаруживал, что улетел слишком далеко от аэродрома (ведь он всё ещё не мог привыкнуть к скоростям, которые развивал «И-16»), и ему приходилось возвращаться, крутить головой во все стороны и всё начинать сначала.
И несмотря на то, что ничего толкового не получалось, Рауля вдруг охватила какая-то жёсткая радость. Уже уставший, но разгорячённый этой нескончаемой каруселью Рауль заходил на очередной разворот и собирался снова броситься догонять соперника. Не разумом, а каким-то шестым чувством Бражелон ощутил, что что-то пошло не так. Лишком перетянул он ручку управления, или слишком пережал педали… Самолёт, вместо того, чтобы плавно развернуться и аккуратно спикировать, находясь в самой верхней точке этой кривой, вдруг завалился на правое крыло, медленно опустил нос и сорвался вниз.
Пилота вжало в спинку сидения. Земля стремительно приближалась, всё быстрее и быстрее закручиваясь против часовой стрелки…
Рауль однажды отрабатывал выход из штопора, находясь в двухместном самолёте вместе с инструктором. И теперь Бражелон среагировал мгновенно, зная, что нужно делать. Он отклонил ручку от себя и надавил до упора на левую педаль – чтобы повернуть рули направления влево, то есть в сторону, противоположную вращению. В прошлый раз именно таким образом Раулю удалось прекратить вращение, а затем, взяв ручку на себя, вывести самолёт в горизонтальный полёт.
Но на этот раз ничего не произошло. Самолёт продолжал падать.
И тогда Рауль испугался. Холодная волна страха в один миг окатила его с головы до пят.
«Это всё? - промелькнула молнией мысль. - Зачем же я учился летать?»
В следующий момент в сердце виконта всколыхнулось злое негодование на самого себя и на свою странную судьбу:
- Ну уж нет, только не так и не сейчас! – сказал себе Рауль и крепче вцепился в ручку управления.
Самолёт вращался с бешеной скоростью. Раулю казалось, что голова его вот-вот сорвётся с плеч.
«Прыгать!» - откуда-то явилась спасительная мысль, и Бражелон отстегнул ремни.
Но какая-то немыслимая сила прижала виконта к спинке, и он не мог уже не то, что выбросится из кабины, но даже просто пошевелиться.
«Да что же ты не слушаешься?! – мысленно обратился Бражелон к самолёту, будто тот мог услышать мысли пилота. – А ну, кому сказал, стоять! Тпру!!!».
Рауль не знал, крикнул ли он это вслух или просто подумал. Но, словно по волшебству или, действительно, выполняя команду пилота, машина вдруг перестала вращаться.
Плюхнувшись на сиденье, Рауль резко потянул ручку на себя. Самолёт неохотно поднял нос и понёсся в сторону аэродрома.
В воздух взмыла зелёная ракета. Это Бражелону приказывали садиться.
Стянув с головы шлем и выпрыгнув из кабины, Рауль дотронулся ладонью до фюзеляжа и, к удивлению техника, с минуту стоял неподвижно и глядел на самолёт. У этого механического коня тоже, оказывается, есть свой характер. Он может быть строптивым, но и слушаться умеет…
Бражелон похлопал бок машины, попрощавшись, и отправился докладывать обо всём произошедшем.
Выслушав доклад курсанта о том, как самолёт свалился в штопор и какие действия предпринял пилот, чтобы из него выйти, инструктор похлопал Рауля по плечу и сказал:
- Страху, наверно, натерпелись, а? Ничего, то ли ещё будет! «Ишак» - капризная машина, похлеще иной барышни. Чуть что не по ней – сваливается или ещё какие кренделя выкидывает. К ней приспособиться надо, понять её нрав. А будешь элеронами хлопать – пропадёшь. Ну, ладно, на сегодня хватит. Идите отдыхать.
…
Лунин, наблюдавший с земли за учебным боем Бражелона, видел всё. Видел, как два самолёта устремлялись друг к другу и снова в страхе шарахались в разные стороны. Лунин, наблюдая опытным взглядом, отмечал ошибки и по привычке обдумывал, какие замечания сделал бы он обоим курсантам и за что похвалил бы, если бы являлся их инструктором сейчас. Видел Лунин, как самолёт Бражелона, совершая переворот, свалился в штопор и камнем полетел к земле. Всё произошло за какие-то три-четыре секунды. Лунин видел, как метрах в трёхстах от земли машина прекратила вращение и вышла в горизонтальный полёт. Лунин покачал головой, вынул платок и вытер лоб.
Доложившись инструктору, Рауль сразу же поспешил к своему бывшему командиру. - Ну как? – спросил Лунин. - Страшно, - простодушно признался Бражелон.
И когда они уходили вместе с аэродрома, Рауль поделился своими чувствами:
- Понимаете, Константин Игнатьич, на какой-то миг мне показалось, будто вовсе нет никакого самолёта. Как будто эти крылья стали моими собственными крыльями, словно мои руки обрели оперенье… Я падал с небес на землю подбитой птицей, и мне вдруг стало невыносимо больно от утраты этого дара – лететь! И мне так захотелось обратно в небо! Сначала не мог ничего поделать, а потом словно поймал ветер, лёг на него и взмыл… И, когда уже летел над лесом, вспомнил, что я в самолёте. Эта машина стала словно частью меня… то есть, я стал частью её… - Рауль запнулся, растерянно глядя на Лунина, и смущённо улыбнулся. - Я никогда ещё не испытывал ничего подобного, товарищ командир!
Лунин глядел в лицо Бражелона, с удовольствием слушал искренний рассказ о ярких впечатлениях, восхитился умением так красиво описывать свои эмоции (при том на иностранном языке) и с радостью заметил новый свет в глазах молодого человека. Опытный лётчик сразу узнал отблеск огня, что пылал и в его собственном сердце все те двадцать лет, в течение которых он летал.
- Поздравляю вас, молодой человек,- сказал Лунин Бражелону,- вы стали лётчиком!
...
- Константин Игнатьич, я только не понял про элероны. Инструктор сказал, что они хлопают?
Лунин безобидно рассмеялся.
- Есть такое русское выражение: "хлопать ушами", - пояснил он. - Означает - быть невнимательным. А лётчики говорят: "Не хлопай элеронами!".
Отправлено: 24.11.17 10:11. Заголовок: Глава десятая. По до..
Глава десятая. По дороге на фронт
Над головой медленно двигались звёзды. А на западе, пронзая ночную тишину, била артиллерия. Выстрел – разрыв, выстрел – разрыв… От каждого взрыва вздрагивал воздух. И Рауль никак не мог догадаться, близко ли бьют или далеко.(*)
Виконт де Бражелон за свою жизнь очень привык к звукам войны. Он привык слышать звон клинков, ржание лошадей, крики людей, призывный голос трубы. Привык Рауль к свисту пуль над головой, привык к пальбе пушек… Но звуки, сотрясающие эту сентябрьскую ночь, были совсем не похожи на всё, что ему доводилось слышать до сих пор. Сейчас ему казалось, что это само безоблачное небо исторгает раскаты грома…
Рауль прислушивался к этим звукам, смотрел на звёзды и поглядывал на лицо Лунина, который сидел рядом на придорожной траве и тоже смотрел на небо. Виконт вспомнил вдруг, как первый раз увидел этого человека на аэродроме в первый же день по прибытии в Эмск. Сколько времени прошло с тех пор? Чуть больше года… Но Раулю казалось уже, что не одно десятилетие. Сколько воды утекло с тех пор… Сколько всего Рауль пережил за этот год, сколько узнал, сколько повидал в этом мире!
Четыре города. Четыре разных, чужих города, так не похожих на города Франции семнадцатого века, повидал Рауль в веке двадцатом. Сначала был Адлер на берегу Чёрного моря. Затем – маленький Эмск на берегу моря Азовского. Потом был город Курск, где базировался запасной полк, в котором виконт де Бражелон научился летать на истребителе «И-16».
А после Курска была Москва. Именно в Москве находилось Главное управление Военно-воздушных сил Красной Армии, в котором Лунин и Бражелон получили направление в действующую часть.
Рауль был поражён, ошеломлён, оглушён этим огромным городом, его широкими улицами, скоростью транспорта и количеством людей на этих улицах и под ними. Восхищён красотой и богатством подземных залов метро, предназначенных не для великосветских приёмов и придворных увеселений, а для повседневного пользования простых горожан.
Виконт видел на улицах играющих детей, обеспокоенных женщин и серьёзных мужчин, быстро и деловито шагавших вдоль проспектов и бросавших спокойные, твёрдые взгляды на двоих прохожих в форме военных лётчиков.
Рауль настороженно, с нескрываемым удивлением смотрел вокруг и заметил на себе взгляд Лунина. Лунин, в свою очередь, с любопытством наблюдал за иностранцем, впервые оказавшимся в столице его родины.
- Я впервые в таком многолюдном городе, - пояснил виконт свои чувства.
На это Лунин пожал плечами и ответил:
- Многие уже эвакуировались. Это – кто остался пока.
Эвакуация? Но ведь город так далеко от фронта!..
Самые высокие здания были замаскированы чёрными полотнищами. Яркие шпили и купола покрашены чёрной краской, а самые заметные фасады в центре столицы разрисовывались малярами так, чтобы не бросались в глаза и были похожи на простые жилые дома городских окраин.
Рауль никак не мог взять в толк, к чему всё это. Неужели кого-то может обмануть такой наивный маскарад?
А на площадях и на крышах тех или иных домов Рауль видел установки неизвестного ему назначения, рядом с которыми постоянно дежурили солдаты с биноклями в руках. И только каким-то чутьём опытного воина Рауль угадал в этих сооружениях артиллерийские орудия. Нацелены они были прямо в небо…
Много вопросов к этому городу и к его жителям зародилось в сердце и в уме виконта де Бражелона в течение первого дня пребывания в Москве. И ответы на все эти вопросы принесла первая же ночь.
Ночью Бражелон был разбужен громким звуком, непохожим ни на что другое. Этот звук, низкий, протяжный и пронизывающий, разорвал на части душную московскую ночь, проник через раскрытую форточку, наполнил всё пространство вокруг и гудел в голове так, что казалось, она вот-вот разорвётся от напряжения. Рауль, наверно, закричал, потому что Лунин, тоже вскочивший, схватил его за плечи:
- Это воздушная тревога! – постарался он перекричать сирену, затем взял оглушённого виконта за руку и потащил из комнаты вниз по абсолютно тёмной лестнице – во двор.
Во дворе толпились люди, тоже покинувшие здание по тревоге. Многие выскочили на улицу, но суровый дворник с большой метлой настойчиво попросил всех зайти обратно во двор.
- Ну что, в метро пойдём? – спрашивал кто-то в толпе.
- Да что толку-то? Поздно уже. Да, у нас безопасная сторона… Твои-то где?
- Мои уже там, на станции. Они теперь только там ночуют…
Рауль заметил, что толпа состояла, в основном, только из мужчин. Все они вели себя спокойно, переговариваясь о чём-то незначительном, словно вой сирены и всё, что происходило вокруг, совсем не волновало их.
Все, стоявшие рядом, подняли головы к небу. Рауль тоже посмотрел туда. Сначала он видел только яркие лучи, пронизывающие всё небо от земли до редких облаков. Но через минуту он заметил вдруг неясные тени над дальними крышами. И одновременно услышал вой и разрывы снарядов. Крыши озарились вспышками далёких взрывов.
В следующий миг один из лучей нащупал в небе цель – вражеский бомбардировщик. Большая чёрная машина медленно двигавшаяся прямо над городом, сделала попытку скрыться от всевидящего ока прожектора, но ей не удалось удрать. Лучи цепкой хваткой держали её на виду, и вокруг уже грохотали разрывы зенитных снарядов.
Самолёт, освещённый прожекторами, скрылся из виду, звуки разрывов отодвинулись на восток.
- Собьют! – уверил кто-то из толпы.
- Может собьют, а может и нет, - ответил скептически другой голос.
Чувствовалось, что для этих людей не в новинку было подобное зрелище.
Рауль оторвал взгляд от лучей в небе и посмотрел вокруг себя. Рядом стоял Лунин. Виконт не мог видеть глаз своего командира, потому что тот стоял чуть впереди, как будто заслоняя Рауля своим плечом, и всё ещё сжимал его руку, будто мог этим защитить от опасности. Сердце Бражелона сжалось от этого неосознанного проявления заботы.
Они простояли так до отбоя тревоги. Когда уже люди вокруг стали расходиться, Лунин повернулся, и вопросительный взгляд его, полный тревоги, выдал всё, что происходило в его душе.
Рауль только кивнул в ответ, будучи не в силах произнести ни слова. И они вместе вернулись в свою комнату.
...
За всю следующую неделю авианалётов на Москву не случилось.
А в конце этой недели Константин Игнатьевич Лунин и Рауль де Бражелон получили направление в морскую авиадивизию на Балтику. Облачившись в морскую военную форму, они направились на Ленинградский вокзал, потому что только в Ленинграде им должны были сказать, где находится их дивизия.
Добраться до Ленинграда оказалось не так просто. Мимо подожжённых бомбами лесов и свежих воронок, зияющих вдоль железнодорожной насыпи, поезд шёл очень медленно, то и дело, останавливаясь в самых неожиданных местах. На четвёртые сутки пути поезд, проехав по мосту через Волхов, остановился совсем. К вечеру стало известно, что совсем недалеко от Ленинграда немцы вышли на железную дорогу и перекрыли её. Но вместо того, чтобы повернуть обратно в сторону Москвы, состав вновь тронулся с места и двинулся вдоль левого берега реки Волхов на северо-восток.(*)
Три следующих дня поезд упрямо тащился сквозь пылающие леса, пока возможно было двигаться вперёд. И вот, на седьмые сутки пути, на станции Волховстрой стало ясно, что дальше дороги нет. Говорили, что на станции Мга, как раз на полпути между Волховстроем и Ленинградом, "что-то случилось". По распоряжению начальства отсюда поезд должен был отправляться в сторону Вологды.(*)
Лунин и Бражелон взяли свои чемоданы и вышли из вагона.
Все пути на станции были забиты эшелонами. В вагонах теснились старики, женщины и дети. Это ленинградцы ожидали очереди, чтобы пересечь по мосту Волхов и уйти на восток по единственной свободной дороге.(*)
Долго бродили двое лётчиков в морской форме между эшелонами, пока вдруг не оказались рядом с паровозом, который был повёрнут не на восток, а на запад. К паровозу был прицеплен только тендер и ни одного вагона. Из окна паровоза выглядывал пожилой усатый машинист в промасленной кепке.(*)
- Куда вы? – спросил его Лунин. - В Ленинград, - ответил машинист. - Мы с вами! – крикнул Лунин и ухватился за поручни лесенки, ведущей на тендер.
Забравшись сам, он помог подняться Бражелону. Молодой помощник машиниста неодобрительно посмотрел на непрошеных пассажиров, но ничего не сказал им.
Паровоз свистнул и тронулся с места. Бражелон и Лунин, усевшись на полено, посмотрели друг на друга, не произнеся ни слова. Так удачно они ехали дальше. Но что ждало и впереди?
- Вы бы мне хоть дрова подавали, товарищи пассажиры, - сказал помощник машиниста, глядя в пространство между Луниным и Бражелоном.(*)
Оба согласились немедленно и стали вытаскивать поленья из кладки. Они работали легко и неторопливо, в паровоз мчался уже во всю, гремя на стрелках.
Только в сумерках, внезапно затормозив, паровоз остановился возле одного из станционных зданий. В наступившей тишине стало отчётливо слышно, как на западе бьёт артиллерия. Выстрел – разрыв, выстрел – разрыв. Машинист с помощником ушли и долго не возвращались. Наконец, когда совсем стемнело, пришёл помощник машиниста и сказал: - Вылезайте. Дальше проезда нет. Немцы Мгу взяли, - добавил он совсем тихо.(*)
Пассажиры послушно взяли свои чемоданы, спрыгнули с тендера и шагнули в непроглядную тьму.
- Вы здесь в любую избу постучитесь, – сказал им помощник машиниста. – Переночевать всюду пустят. - А где тут шоссе? - спросил Лунин. - Шоссе тут недалеко, вот так, километра три, - показал рукой помощник машиниста. – Если железную дорогу перерезали, так и шоссе перерезали, – добавил он неуверенно. - А вдруг не перерезали, - сказал Лунин и пошёл в указанном направлении. Бражелон не отставал от командира ни на шаг.(*)
...
И вот, они вдвоём сидели на перекрёстке у шоссе, прямо на траве у обочины, и смотрели в звёздное небо. За два часа мимо не проехало ни одной машины. Ни в одну сторону, ни в другую. Но оба продолжали ждать.
- Шоссе обстреливают, – вдруг сказал Лунин.
Рауль вопросительно взглянул на него.
- Обошли Ленинград с юга, перерезали последнюю железную дорогу. Теперь обстреливают последнее шоссе.
Рауль хорошо помнил карту этой части страны, которую долго изучал ещё в Москве, желая знать, куда лежит их путь. Виконт помнил, что от этой железной дороги до берега Ладожского озера всего несколько километров. Немцы выйдут к озеру, и круг замкнётся…
Выстрел – разрыв, выстрел – разрыв…
Рауль подумал об этом городе, который вот-вот окажется внутри вражеского кольца…
- Вы были когда-нибудь в Ленинграде, Константин Игнатьич? – спросил виконт. - Был один раз, - ответил Лунин. – Прожил целое лето. Я в Ленинграде женился.(*)
Рауль удивлённо повернулся к своему командиру. За весь год их знакомства и совместной работы виконт ни разу не слышал о том, чтобы у Лунина была жена.
- А где же теперь ваша жена? – спросил Рауль. Лунин слегка нахмурился. - Нет у меня жены, - сказал он. - Умерла? – тихо спросил виконт. - Разошлись.(*)
Они снова замолчали надолго. Рауль был поражён этой неожиданной откровенностью Лунина. Виконт чувствовал, что Лунин сказал про жену случайно, и теперь молодому человеку было стыдно, что он так долго расспрашивал командира об этом.
Его размышления прервал какой-то звук. Лунин и Бражелон вскочили одновременно с травы и уставились в ночную тьму. Звук приближался с восточной стороны – со стороны Волховстроя. Скоро стало ясно, что к ним по шоссе ехала машина.
Лунин зажёг фонарик и посветил им на дорогу. Вскоре из тьмы в круг света выскочила машина. Лунин закричал и бросился прямо к колёсам. Машина остановилась. Приоткрыв дверцу кабины, на Лунина глядел молоденький шофёр с озорным мальчишеским лицом.(*)
- Подвези! – сказал ему Лунин. - А вам куда? – спросил шофёр. - А ты куда едешь? - В большую деревню. - И нам туда же, - сказал Лунин, забрасывая в кузов свой чемодан. - Туда проезда нет, товарищ майор. - А ты как же? - Я уж как-нибудь, мне надо. - Нам тоже надо, - сказал Лунин и полез в кузов.(*)
Бражелон забрался вслед за командиром. Они уселись на соломе, прислонившись спинами к задней стенке кабины, и машина понеслась дальше.
Машина мчалась, и звуки артиллерии становились громче. Выстрел – разрыв, выстрел – разрыв. Теперь было отчётливо слышно, что выстрелы – слева, а разрывы – справа. Но было заметно, что машина везёт их к разрывам, а не к выстрелам.(*)
Со временем к этим звукам прибавился ещё третий звук – воющий и протяжный – звук летящего снаряда.(*)
Машина всё прибавляла ходу. Разрывы грохотали уже совсем близко. Они следовали один за другим, и при вспышках Рауль видел свои ноги, и задний борт машины, и ободранные деревья по краям дороги.(*)
Вдруг Рауля тряхнуло и сильно стукнуло о борт. Машина внезапно остановилась, как-то странно нагнувшись своей передней частью, ещё раз дёрнулась и замерла. Рауль вскочил на ноги и перегнулся за борт. Мальчик-шофёр выскочил из кабины. Он что-то крикнул своим пассажирам, но крик заглушил грохот разрыва, совсем близкого. Лунин резко дёрнул Рауля за одежду, и они вместе повалились в кузов. Но через мгновение они вскочили и увидели шофёра, который крикнул им:
- Бегите в лес! - А ты? – спросил Рауль. - Бегите! Бегите! Я сейчас!
Рауль посмотрел на Лунина, который перебрасывал свой чемодан через борт. Рауль спрыгнул вниз и увидел воронку, в которую угодила передними колёсами машина. Шофёр вынырнул из-под машины и полез в кабину.
Через секунду они снова услышали отвратительный приближающийся вой. Падая, Лунин снова схватил Рауля за руку, чтобы заставить упасть тоже. Краем глаза виконт заметил, как огромные стволы, чёрные на фоне пламени, переломились, как соломинки. Вскочив снова, Рауль увидел, что задние колёса машины крутятся, пробуксовывая в дорожной пыли. Мальчик-шофёр выглянул из кабины, оглянулся на задние колёса, увидел, что пассажиры остались возле машины и крикнул им:
- Толкайте тогда!
Лунин навалился на задний борт машины, Рауль последовал его примеру. Снова раздался звук приближающегося снаряда. Лунин снова повалил Рауля под кузов машины и упал рядом. При разрыве их обсыпало комьями земли. Они вскочили и снова принялись толкать пробуксовывавшую машину. Через каждые несколько секунд они слышали вой снаряда и падали, а после разрыва вскакивали и толкали снова.
- Кажется, потише стало, - сказал Лунин.
Действительно, стало как будто немного тише. Разрывы гремели где-то сзади. Теперь Лунин и Бражелон уже не падали перед каждым разрывом, и сильнее навалились на борт. И вот, машина двинулась, колёса зацепились за дорогу и выехали из воронки.
Лунин поднял свой чемодан, снова забросил его в кузов и сам забрался внутрь. Рауль увидел счастливое лицо мальчика-шофёра, который благодарно махнул им рукой из приоткрытой кабины. Рауль махнул в ответ и тоже забрался в кузов.
Машина понеслась. Разрывы теперь гремели далеко позади. Виконт де Бражелон посмотрел на Лунина. Лунин улыбался.
Чувство счастья и покоя охватили Рауля.
«Проехали! Мы проехали!» - думал он и улыбался в ответ.
Отправлено: 24.11.17 10:32. Заголовок: Глава одиннадцатая. ..
Глава одиннадцатая. В эскадрилье
Коля Серов, молодой лётчик двадцати семи лет, высокий, худощавый, слегка сутулившийся, в лётном комбинезоне и мохнатых унтах стоял в землянке командного пункта эскадрильи. Вместе с девятнадцатилетним рослым Юрой Чепелкиным он слушал у неприкрытой двери, как командир разносил их товарища Байсеитова.
- Я сбил «юнкерс», - повторил уже в который раз одну и ту же фразу Байсеитов и коротко обернулся назад. - Мне плевать, что ты сбил «юнкерс»! – орал капитан Рассохин. – Ты бросил его! Понимаешь?! Ты бросил его! Рассохин был в бешенстве. Он сидел за столом, ярко освещённый керосиновой лампой, и его глаза из-под кустистых рыжих бровей вместо привычной насмешливости изливали сейчас ярость и ненависть. - Ты бросил его аккуратненько, - продолжал капитан, - ты его ведомый, ты должен был следить, чтобы никто не зашёл ему в хвост! А ты бросил его! Байсеитов стоял, выпрямившись, теребил в руках свой шлем и каждые полминуты оглядывался назад, словно проверял, нет ли кого-нибудь за его спиной.(*)
Вдруг раздался звонок со стороны входа. Ровно через две минуты на пороге комнатушки появился маленький Игорь Кабанков, а за его спиной виднелись две фигуры, скрытые сумраком коридора.
- Кабанок, ты видел его? – шёпотом спросил Чепелкин вошедшего товарища. Кабанков кивнул и подошёл к двери Рассохина. - Правда, что он прожил ещё минут двадцать? – продолжал расспрашивать Чепелкин. - Не знаю… Минут восемь, может быть… - ответил тоже шёпотом Кабанков, остановился возле приоткрытой двери и заглянул внутрь.(*)
- Я сбил «юнкерс», - снова повторил за дверью Байсеитов и опять оглянулся.
- Ты погнался на «юнкерсом», а его застрелили! – орал Рассохин. – Ты бросил своего ведущего!
Серов видел, как Кабанков мучается оттого, что всё это слышат посторонние, и как он выжидает удобную минуту, когда можно будет войти. Но, так и не дождавшись удобной минуты, Игорь толкнул дверь и шагнул в комнату. Вслед за ним двинулись двое пришедших.
Один из них, тот, что был постарше, с майорскими нашивками на рукавах кителя, прошёл совсем близко от Серова. Его лицо, широкое, открытое, но очень обыкновенное, показалось Серову странно знакомым. И лицо это выражало в тот момент сильнейшее волнение. Входя в комнату, майор вынул из кармана платок и вытер лоб.
«Где же я его видел?», - успел подумать Серов.
Из комнаты послышался резкий глухой звук – это Рассохин ударил кулаком по столу.
- Пошёл вон! – велел он Байсеитову, но не криком, а почти шёпотом, словно поперхнувшись гневом.(*)
Байсеитов развернулся на прямых ногах и на мгновение замер, не зная, как обойти в маленькой комнате вошедших людей. Наконец, протиснувшись между Кабанковым и незнакомым майором, он вышел вон.
- Капитан, - проговорил Кабанков, - к вам прибыли товарищи из дивизии…
. . .
Серов отвернулся от двери и посмотрел на Байсеитова. Тот стоял в углу, нарочито вальяжно отставив в сторону правую ногу в мохнатом сапоге и, продолжая мять в руках шлем, напевал себе под нос какую-то песенку и очень старался не глядеть в лицо ни Серову, ни Чепелкину. Каждые полсекунды он оглядывался, словно проверял, не стоит ли кто-нибудь за его спиной.
И Серову вдруг стало жалко его.
Ещё несколько минут назад Серов тоже пылал гневом по отношению к товарищу. Коля с начала войны летал ведомым капитана Рассохина и очень хорошо знал свою задачу в бою: прикрывать спину командира. И не бывает в бою такого случая, когда можно оставить своего ведущего, не бывает!
А Байсеитов оставил… Он, увлечённый схваткой, разгорячённый боем, погнался за удирающим самолётом противника. А в этот момент его командира убили…
Это был уже пятый вылет за сегодняшний день. "Юнкерсов" опять было больше сотни. Заполнив собой, казалось, всё небо, они снова шли бомбить Балтийский флот. Корабли стояли, зажатые в заминированном заливе между южным берегом и островом Котлин, и представляли собой желанную цель для противника. И только снаряды зенитных орудий да ещё маленькие стайки истребителей, которые со всех сторон налетали на армаду бомбардировщиков и кусали её, как назойливые мухи, мешали прицельно сбрасывать бомбы.(*)
Одной из таких стаек и была эскадрилья капитана Рассохина. В пятый раз за день она поднялась в воздух и отчаянно бросилась прямо в самую середину армады. Серов шёл за капитаном, повторяя каждое его действие, игнорируя дорожки трассирующих пуль, тянущиеся к нему со всех сторон, и стреляя только по тому самолёту, по которому вёл огонь капитан.
Серов видел, как рядом сражаются его друзья по эскадрилье и знал, что в этом бою участвуют и первая, и третья эскадрильи их полка, поднявшиеся по команде с других аэродромов и тоже бросившиеся в эту схватку.
"Юнкерсы" то шарахались в разные стороны, то сбивались в кучи. Истребителям снова удалось посеять панику в их стройных рядах! А когда бомбардировщики стали сбрасывать снаряды в воду, разворачиваться и врассыпную удирать обратно, Серов понял, что и в этот раз задача была выполнена!(*)
Рассохин повернул в сторону острова Котлин, и Серов, всё так же следовавший точно за ним, увидел, как капитан начал раскачивать свой самолёт с крыла на крыло. Это был знак эскадрилье собраться вместе.
Серов видел, как с одной стороны, чуть сзади, повинуясь приказу, пристроился за капитаном Игорь Кабанков со своим ведомым Чепелкиным, видел и то, как с другой стороны заняли своё место в воздухе самолёты старшего лейтенанта Никритина и лейтенанта Байсеитова.
Но Серов не знал, что Никритин был уже смертельно ранен. Не знал Серов, как Никритин, истекающий кровью, сумел найти в себе силы, чтобы довести свою машину до аэродрома, и совершить посадку, и умереть уже на земле, на руках своих боевых товарищей…
Теперь их осталось пятеро из двенадцати лётчиков эскадрильи...
И вот сейчас, стоя вместе с товарищами в землянке командного пункта, Серов почувствовал вдруг очень отчётливо, что не имеет права осуждать Байсеитова. Ни один из них не имеет права осуждать, злиться и не прощать. Каждый имеет право только защищать, понимать, поддерживать, любить своих товарищей. Иначе ни один из них не выживет…
. . .
- Серов! – вдруг услышал Коля голос Рассохина и тут же повернулся и вошёл в дверь, рядом с которой и стоял всё это время.
- Ну, Коля, мы с тобой расстаёмся, - сообщил Рассохин Серову. – Теперь твоим ведущим будет майор Лунин. Он прибыл к нам командиром звена и будет летать на самолёте Никритина. - Есть, товарищ капитан, - сказал Серов.(*)
Значит, эти двое лётчиков прибыли в эскадрилью в качестве подкрепления!
- А Байсеитова я себе возьму, - сказал Рассохин, - любого другого он погубит!
Серов сразу разгадал идею Рассохина. Командир эскадрильи не решался доверить жизнь нового лётчика такому ведомому, как Байсеитов. И эта догадка огорчила Серова. Так же как и то, что ему предстояло расстаться в воздухе с любимым командиром…
Серов взглянул на майора Лунина, с которым ему предстояло теперь летать. Майор как-то испуганно смотрел на сурового Рассохина и явно чувствовал себя не в своей тарелке оттого, что стал невольным участником разлада в эскадрилье. Серову захотелось как-то подбодрить майора. Когда их взгляды встретились, Серов улыбнулся ему как мог более приветливо и заметил, что взгляд майора потеплел, и его глаза тоже улыбнулись в ответ.
«И всё-таки, где же я его видел?» - снова подумал Серов.
- Ну, а второго самолёта у меня нет, товарищ старшина, - развёл руками Рассохин, обратившись ко второму лётчику, стоявшему рядом с майором Луниным.
Это был молодой человек года на три старше Серова. Он стоял неподвижно, глядя прямо на капитана, словно каменная скульптура. Что-то необычное было в нём, и Серов невольно задержался взглядом на его лице с правильными чертами, высоким лбом, которое казалось несколько бледным в этой комнате при свете керосиновой лампы.
«Иностранец?» - подумал Коля.
Рассохин тоже долго смотрел в лицо старшины:
- Не огорчайтесь, мы что-нибудь придумаем, - неопределённо пообещал капитан и взглянул на часы. – А теперь ужинать!
. . .
В столовую пошли впятером: Серов, майор Лунин, молодой старшина, Байсеитов, и Чепелкин. Байсеитов напевал себе под нос какую-то песенку и через каждые несколько шагов оглядывался назад.
Все остальные шли молча.
Майор Лунин и старшина несли свои чемоданы.
«Лунин… - вспоминал Серов, - такая фамилия была у одного лётчика…»
Коля вспомнил один из портретов, вырезанных им однажды из какой-то газеты.
«Когда же это было? Кажется, лет десять назад… Нет, тринадцать! Да, правильно, тогда шёл первый год, как я окончил семилетку».
Лицо на том портрете было моложе, чем лицо майора, без морщинок вокруг добрых глаз и без лысины надо лбом…
Возле самой столовой их догнал Рассохин. Поравнявшись с Луниным, он спросил с улыбкой:
- Вы ведь вологодский, майор? - Вологодский, - ответил Лунин. - Я сразу узнал. С первого слова. И я вологодский. Земляки! – от недавней ярости Рассохина не осталось и следа, и в глазах его снова играли такие привычные Серову насмешливые искорки. - Я тоже сразу узнал, - ответил Лунин.(*)
Рассохин опять улыбнулся, прибавил шагу и убежал от них.
Во время этого короткого разговора старшина немного отстал от Лунина, и тогда Серов решился и тронул спутника майора за плечо. Тот удивлённо обернулся. Взгляд голубых глаз, бывший недавно ледяным, оказался внимательным и приветливым.
- Простите, пожалуйста, - робко обратился к старшине Серов, указывая кивком головы на майора, - а это тот самый известный лётчик Лунин?
- Простите, товарищ старший лейтенант, я смогу ответить на ваш вопрос, только если правильно пойму его, - проговорил старшина, с заметным французским акцентом. - Чем именно известен лётчик Лунин, которого вы знаете?
Серов назвал один дальний перелёт ещё конца двадцатых годов и спросил, не участвовал ли в нём майор.
- Да, вы совершенно правы, - ответил старшина, - товарищ майор участвовал в том перелёте.
- Ну вот, я так и думал, что это он! - обрадовался Серов. – Я многих его учеников встречал.
- Я тоже его ученик, - сказал старшина и улыбнулся.
Видно было, что он рад был встретить человека, который знал Лунина, хоть и не лично, и тепло к нему относился.
- Старший лейтенант Серов, - представился Коля.
- Старшина Бражелон, - отозвался старшина.
. . .
Быстро светало. На фоне светлеющего неба были видны тёмные макушки елей, за которыми только что скрылись улетевшие на боевое задание самолёты.
Чёрная туча, которая всю ночь закрывала небо, теперь отодвинулась на юг, открыв светлеющий простор над головой, и косматые верхушки этой тучи теперь только виднелись из-за елей.
Рауль стоял возле командного пункта, ёжась от утреннего холода, и слушал стихающий гул моторов шести «И-16» эскадрильи капитана Рассохина.
В одном из этих шести самолётов улетел в свой первый бой майор Лунин. А Рауль остался на земле. Он смотрел в неприветливое утреннее небо, и холодная тоска снова сковала сердце чёрной цепью…
Где-то там, за ёлками, простирались воды холодного, неприветливого, чужого моря…
Через несколько минут Рауль вновь услышал гул, приближающийся слева, и снова увидел шесть самолётов эскадрильи, которые пронеслись над ёлками с востока на запад – со стороны Ленинграда к мысу Лисий Нос, – затем повернули и снова скрылись из виду.
Это Рассохин водил эскадрилью над водами Финского залива в ожидании встречи с противником.
Рауль устал смотреть на небо и опустил взгляд к земле. По пустому аэродрому разбредались техники и мотористы. Отправив в воздух свои самолёты, они остались ждать…
К виконту подошёл очень длинный человек в форме техника и представился:
- Деев. Техник самолёта комиссара эскадрильи.
- Старшина Бражелон, - ответил Рауль, вытянувшись перед старшим по званию и приложив руку к козырьку фуражки. – Лётчик. Без самолёта.
Деев постоял немного молча, пристально рассматривая Рауля, затем сел на бревно, устроенное недалеко от землянки командного пункта, видимо, специально для ожиданий, и пригласил Бражелона сесть тоже.
Когда Рауль опустился рядом, Деев сказал:
- Вы ведь вчера из Ленинграда прибыли, старшина? Расскажите, как там, в городе?
Рауль, действительно, вместе с Луниным был накануне в Ленинграде. Они пробыли в городе почти весь день, объездили множество мест, повидали много секретарей, представителей и заместителей, пока не оказались, наконец, в штабе своей дивизии. И уже там они получили указание по телефону от командира полка явиться непосредственно во вторую эскадрилью полка в распоряжение капитана Рассохина.
«Как же так получается, - не понял тогда Рауль, - майор Лунин попадает в распоряжение к капитану? И даже в армии тут всё вверх дном!»
Оказалось, что во вторую эскадрилью как раз отправляется грузовая машина. На этой машине они и отправились на северный берег Финского залива – навстречу финским войскам, наступавшим по Карельскому перешейку и остановленным на линии Сестрорецк-Белоостров.(*)
Недалеко от берега залива на поляне в лесу, приспособленной под аэродром, и базировалась эскадрилья под командованием капитана Рассохина.
- В городе спокойно, - ответил Рауль.
Ленинград поразил виконта так же, как прежде Москва. Такой же огромный, но совсем другой город. С такими же длинными, прямыми улицами, обширными площадями, непривычного вида фасадами. С набережными каналов, мостами, со свежим, резким, влажным воздухом…
Взглянув в глаза техника Деева, Рауль заметил в них беспокойство и недоверие. Тогда Рауль рассказал о людях, которых видел на улицах города.
Огромное количество народа. Люди всех возрастов: мужчины, женщины, старики, подростки, матери с детьми… Студенты, домохозяйки, возвращающиеся с базара, мальчишки, запрыгивающие на подножки трамваев…(*)
- Кажется, что жизнь идёт своим чередом, - говорил виконт, - но на каждом шагу - приметы войны…
Вдаль по боковым переулкам уходили глубокие рвы, линии надолб и колючей проволоки. Из-за заборов тянулись вверх хоботы зенитных орудий. В угловых домах окна были заложены кирпичом и оставлены узкие бойницы, которые зорко и безмолвно наблюдали за всем вокруг. И на всех лицах, самых разнообразных, видна была спокойная настороженность. (*)
- Я уверен, город готов дать отпор врагу, - закончил свой рассказ Рауль. – Поверьте человеку, который полжизни провёл в действующей армии.
Деев снова посмотрел в небо над ёлками. Тучи уже не было видно, она целиком скрылась за лесом.
- Вы из Ленинграда? – спросил виконт, чувствуя беспокойство и тревогу Деева.
- Нет, я из-под Смоленска, - ответил тот. – От своих уже больше месяца вестей не получаю…
Деев вдруг как-то по-особенному взглянул на Бражелона, которого неведомые ветры войны занесли так далеко от своей родины, от родных и близких людей, и произнёс:
- Да какая разница, кто откуда! Вся земля стонет от горя под ногами этих гадов…
Рауль догадывался, какую работу выполняет этот человек все дни и ночи на этой войне. Днём – провожая и встречая своего лётчика, по много часов тревожась за его судьбу, помогая, проверяя и перепроверяя самолёт перед следующим боевым вылетом, а ночью – залатывая, залечивая раны изувеченной машины, чтобы к утру вернуть ей силы и возможность снова отправляться в бой…
Глядя в серые глаза техника и слушая его голос, звучащий спокойно и твёрдо, Рауль почувствовал, что этот человек привык всю свою боль скрывать глубоко в собственном сердце, а тяжёлую свою работу выполнять спокойно, упорно, не жалуясь и не сгибаясь под этой тяжестью…
. . .
Холодное утро незаметно сменилось ясным осенним днём, ветерок ласково играл травинками на поле.
Деев поднялся с места и поднял взгляд к верхушкам елей. И Рауль тоже услышал гул приближающихся моторов. Техники и мотористы, которые разбрелись кто куда, вышли на лётное поле и тоже стали напряжённо всматриваться в небо. Ожидание подходило к концу. Вот-вот покажутся из-за леса самолёты. Но все ли?..
И вот из-за деревьев начали выскакивать истребители эскадрильи Рассохина. По одному. Первый, за ним сразу второй, затем третий, четвёртый…
Деев и остальные техники поспешили в ту сторону, где на траве было выложено посадочное «Т». Первый истребитель – самолёт капитана Рассохина – уже коснулся колёсами земли, и к нему уже спешил его техник.
Рауль, повинуясь какому-то безотчётному чувству тревоги, пошёл вслед за Деевым. Ещё не запомнив самолёты эскадрильи по номерам, виконт с нетерпением наблюдал, как один за другим они совершают посадку и как пилоты выскакивают на траву. Рассохин, за ним – постоянно оглядывающийся Байсеитов. Из следующего самолёта выскочил лётчик очень маленького роста – комиссар эскадрильи Кабанков. И из последнего – рослый Юра Чепелкин…
Не было Серова и Лунина.
Капитан Рассохин прошёл мимо Рауля, только глянув на виконта из-под своих косматых рыжих бровей. Байсеитов прошёл чуть дальше, поминутно оглядываясь и проверяя, не идёт ли кто-нибудь за ним следом.
Кабанков остался возле самолёта, что-то объясняя Дееву, глядя на того снизу вверх и махая руками. Наконец, выяснив все вопросы с техником, он тоже пошёл в сторону командного пункта. Поравнявшись с Раулем, он вдруг встал рядом, молча посмотрел несколько минут на верхушки ёлок, а потом вдруг начал говорить:
- Мы все рядом были… Капитан дал команду собираться домой. Мы с Чепелкиным подошли, пристроились, а майор не заметил приказа, наверно… Они с Серовым в тучу ушли.
Затем он посмотрел снизу вверх прямо на Рауля и сказал:
- Горючего у них ещё минут на пятнадцать. Скоро вернутся! Ничего… - развернулся и пошёл прочь.
Рауль остался один. Он сел прямо на траву.
«Что произошло? – думал виконт. – Лунин не заметил, не послушался приказа командира? Этого быть не может! Что же тогда случилось? Поломка? Повреждение управления?..»
На краю поляны Деев и другие техники осматривали вернувшиеся машины.
«Лунин опытный лётчик, - продолжал размышлять виконт, - ему, без сомнения, удастся посадить даже неисправную машину. Запас высоты должен был быть большим, чтобы дотянуть до берега, только вот кем занят противоположный берег, советскими войсками или врагом?..»
Рауль обернулся в поисках кого-то, кому можно было бы задать этот вопрос, но рядом никого не было. Виконт снова поднял взгляд к верхушкам елей.
"Хорошо, что Лунин не один. Если самолёт Серова исправен, он скоро вернётся. И все будут знать, что произошло, и где Лунин вынужден был совершить посадку… Хорошо, что лётчики летают парами! Хорошо, что всегда рядом есть товарищ, который поможет, который не имеет права уйти…»
. . .
Из-за елей выскочил самолёт и стал заходить на посадку. Это был истребитель «И-16». Он был один.
Виконт поднялся и, двинувшись к остановившейся машине, увидел, как лётчик спрыгнул на землю и снял шлем. Это был Серов. Со стороны землянки командного пункта к нему уже подбегал капитан Рассохин.
- Почему один?! – орал Рассохин на бегу. – Где майор?!
- Я потерял его, когда он в тучу ушёл… - услышал Рауль тихий голос Серова, вытянувшегося перед капитаном.
- Почему вернулся один? Ты не имел права возвращаться один! – орал Рассохин, задыхаясь от гнева и быстрого бега.
- Ну, так заправляйте его быстрее! – махнул Рассохин рукой в сторону заправщика, который уже и так мчался по лётному полю прямо к самолёту Серова. – После окончания заправки – сразу в воздух!
Серов провожал взглядом уходящего прочь капитана, когда к самолёту подошёл Рауль.
- Я потерял его в туче, - тихо стал отвечать Серов Бражелону на немой вопрос. – Уж я искал, искал… Сейчас ещё пойду искать. Туча ушла, теперь можно низко над землёй пройти…
Он не договорил. Голос Серова звучал виновато и растерянно. Лётчик стоял, ссутулившись, избегая прямого, испытующего взгляда старшины Бражелона, то и дело поглядывая в небо над ёлками. Он чувствовал себя виноватым в том, что потерял из виду своего командира. Только вчера Коля осуждал Байсеитова за то, что тот оставил в воздухе своего ведущего, а сегодня сам, получается, поступил так же…
"В первом бою никто не гибнет", - вдруг вспомнил Рауль чьи-то слова из далёкого прошлого, из своей прошлой жизни…
Неправда! Виконт де Бражелон слишком много раз видел молодых солдат, совсем юных ребят с горящими глазами, для которых была открыта широкая и длинная дорога в будущее - к блестящей карьере, к воинской славе, к жизни - но которые не смогли пережить свой самый первый бой…
Рауль снова посмотрел на ёлки и вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким среди этих чужих людей, под этим чужим небом, на этой совершенно чужой войне. Только один человек стал своим, почти родным в этом чужом мире. Так неужели и этого человека больше не будет?..
Через пять минут Серов вылетел, а Рассохин приказал всем остальным незамедлительно явиться в столовую, так как пришло время обеда. Капитан знал, что передышка временна, что немцы бомбят флот почти постоянно, и что новая команда к бою может прозвучать в любую минуту.
. . .
В камбузе, как лётчики по-морскому называли столовую, все ели молча. Слышен был только стук ложек о тарелки.
Рауль не мог заставить себя есть. Он уже минут пятнадцать возил ложкой в тарелке, когда вдруг дверь распахнулась, и на пороге показался сияющий, счастливый Серов, а рядом с ним – уставший и смущённый Лунин.
Все, находящиеся в столовой, встретили их радостными улыбками и восклицаниями.
— Заходите, заходите, майор, — сказал Рассохин. — Пообедаем.
Он улыбался каждой морщинкой своего веснушчатого лица.
Но Лунин медлил. — Я, кажется, не всё правильно делал, товарищ капитан, — сказал он. — Всё, — сказал Рассохин. — Что всё? — Всё неправильно, — сказал Рассохин. — Заходите. — Я, товарищ капитан… — начал было Лунин. — А по правде говоря, я не сомневался, что вы выберетесь, — сказал Рассохин. — Проголодались? Хильда, борщ товарищу майору!(*)
Хильда, девушка-эстонка, маленькая, с беленьким милым личиком, как у куклы, принесла поднос с тарелкой, при этом, как и все, улыбаясь Лунину радостно и ласково.
Напряжённое молчание в помещении сразу сменилось оживлённой беседой. Лётчики шумно обсуждали события, подробности боя.
Потом Серов расскажет, что встретил майора над заливом, когда тот уже возвращался "домой". Расскажет, что майора преследовали два вражеских истребителя, которые сразу же ушли, как только заметили второй советский самолёт.
Расспросив позже Лунина, Рауль узнает, что тому пришлось совершить вынужденную посадку из-за остановки мотора. Лунин даже вкратце объяснит бывшему мотористу, в чём состояло повреждение, и как удалось в краткий срок в полевых условиях его устранить.
Еле уловимую тень заметит внимательный ученик в глазах своего наставника во время этого рассказа, но не сможет догадаться, что именно она означает. И радость от того, что Лунин вернулся живым и невредимым, будет важнее этой недосказанности…
А пока Рауль слушал молча, рассматривая счастливые, возбуждённые лица своих новых товарищей, и поглядывая на Лунина. Лунин ел с большим аппетитом и был всё ещё смущён, но, видимо, так же счастлив, как и остальные, а главное – жив!
Вообще, да ) Но уже, к сожалению, ничего не поделаешь, если только модераторов попросить исправить. А как тогда говорили? Может быть, Стелла, подскажет? ;)
Насчет авиации - я немножко в теме, в школе командую залом боевой славы. А почему в тексте ничего не исправить, и причем тут модераторы? Есть опция "правка". Я у себя на "Дюмасфере" только этим и занимаюсь, правлю и правлю. А насчет " в шоколаде" - может, заменить на что-то более нейтральное, "всё путем", "всё схвачено". Такой приблатненный колорит получится, для того детины - в самый раз.
Кнопка "правка" на этом форуме работает только первый час после публикации поста. Ваши варианты мне нравятся. Найду возможность исправить. Спасибо еще раз )
Рыба , "все путем", " все схвачено" - это шестидесятые, восьмидесятые. Стелла, хоть она и древняя, но все же родилась сразу после войны. Может, "все в ажуре"? Или "заметано"?Оффтоп: И то не очень уверена.
Отправлено: 24.11.17 13:07. Заголовок: Я не обижаюсь, мне п..
Я не обижаюсь, мне просто смешно стало.))) Оффтоп: Родители у меня вообще не жаргонили, если честно. Дед если и знал слова такого рода, то это были еще времена Николая 2, и он их забыл; мама знала такие выражения только на французском. Я, как пошла в школу, общалась с родителями больше на уровне "кушать, спать, пора в школу." Жаргон, и многое впридачу, узнала только в семидесятых - мы с подругой до того только с Мушкетерами общались, сверстники нам были до лампочки.
Отправлено: 24.11.17 15:55. Заголовок: Но-но, я тоже древня..
Но-но, я тоже древняя, можно сказать, ископаемая рыба.
Кто их знает, эти словечки, я тоже как-то не привыкла подобным образом изъясняться.
Я тут про другое подумала: Рауль честный и чистый, но он всё-таки человек войны, и это очень правильно, что автор отправляет своего героя в 40-е годы. Сражаясь на стороне правды, он может вновь обрести себя, начать верить в людей и любить жизнь. Чем закончится эта история, не берусь угадывать, но очень хочется, чтобы мальчик вернулся домой, к отцу. Это было бы только справедливо.
Пост N: 678
Info: А я мечтала исправить мир... Но, слава Богу, не знала, как.
Рейтинг:
11
Отправлено: 24.11.17 16:18. Заголовок: Lumineux, с большим ..
Lumineux, с большим удовольствием читаю Вашего "Бражелона". Очень хорошо и интересно написано (хотя я совсем равнодушна к виконту из книг Дюма, ваш мне нравится), герои Чуковского очень похожи, и виконт узнается. А иллюстрируете вы всё сами? Тоже очень понравился такой подход. Вдохновения вам дальнейшего, а нам увлекательного чтения. Жду, когда же Раулю Дюма подкинут. Он же начнет с "Трех мушкетеров", да? Или сразу с себя, любимого?
Я тут про другое подумала: Рауль честный и чистый, но он всё-таки человек войны, и это очень правильно, что автор отправляет своего героя в 40-е годы. Сражаясь на стороне правды, он может вновь обрести себя, начать верить в людей и любить жизнь. Чем закончится эта история, не берусь угадывать, но очень хочется, чтобы мальчик вернулся домой, к отцу. Это было бы только справедливо.
Нередко встречаю мнение, что Рауля из книги Дюма хочется взять за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы он посмотрел вокруг и понял, что делает. Эта работа - такая попытка его тряхонуть. Через многое ему придется пройти, многое осознать. И хотя я знаю, чем все должно закончится по сюжету, я пока не знаю, к какому внутреннему результату он придет. Посмотрим. Путь не близок...
Рошешуар пишет:
цитата:
Lumineux, с большим удовольствием читаю Вашего "Бражелона". Очень хорошо и интересно написано (хотя я совсем равнодушна к виконту из книг Дюма, ваш мне нравится), герои Чуковского очень похожи, и виконт узнается. А иллюстрируете вы всё сами? Тоже очень понравился такой подход. Вдохновения вам дальнейшего, а нам увлекательного чтения. Жду, когда же Раулю Дюма подкинут. Он же начнет с "Трех мушкетеров", да? Или сразу с себя, любимого?
Спасибо Вам! Я думаю, что пройдя через самоубийство, он должен был измениться... Рада встретить человека, знакомого с героями Чуковского! :)) Я постаралась написать их максимально канонными. Иллюстрирую сама. Если я имею точное представление, как должен выглядеть персонаж, очень хочется донести это представление до читателей. Подкинут ещё не скоро ))) Но всё будет!
Рауля из книги Дюма хочется иногда встряхнуть, потому что он идеальный, безупречный, правильный. Таким его отец воспитал, и ведь не зря же по воле Дюма сын есть только у Атоса. А вот мир, в котором живет Рауль - не идеален. И мир читателя - тоже. Потому Рауль и выпадает и из своего мира, и из мироощущения читателя. Ему не встряска в итоге нужна, а смерть, уход. Вот у Вас в фике этот уход и случился, всё очень закономерно. Хорошо, если для героя это станет выходом. А еще лучше - восхождением.
Отправлено: 24.11.17 22:26. Заголовок: Атос воспитал из вик..
Атос воспитал из виконта солдата. Он и Луару в широком месте переплывал и сам, и верхом, занимался физическими упражнениями, прекрасно фехтовал и стрелял. Помните в 15лет он из 15 раз попал по мишени 12. Прекрасный результат! А уж если так метко умеешь стрелять из оружия 17 века, то научиться стрелять из военного Макарова века 20-пара пустяков. У Рауля наметанный глаз и верная рука, военный-это его профессия. Он умеет побеждать свой страх-душить в самом зародыше, и действовать хладнокровно в соответствии с боевой обстановкой. Поэтому сумел стать летным механиком, а затем и летчиком. Тут он вполне вписывается. Но вот что касается политического строя и сталинского террора того времени, вот тут Раулю трудно было бы вписаться, помалкивать. Он по другому воспитанный человек. Конечно шок от попадания в будущее на 300 лет, должен был долго сказываться, но не несколько же лет! И вот тут я поведению Рауля не верю!
Констанс1 , Рауль - человек наблюдательный. Возможно, он, видя веру людей в Сталина-батюшку, отца родного, царя некоронованного, понимал, что со своим уставом в чужой монастырь лезть не имеет смысла. Он эту подлую машину власти еще не понимает, он не знает еще того народа, к которому попал. Ему близки стали по-настоящему 2-3 человека, вот за них он способен удавить голыми руками. Он видит героизм, выдержку и долготерпение простых людей, но что ими движет - пока не все понимает. Глупо воевать с ветряными мельницами, если не знаешь, какой ветер дует на их крылья. В характере Атоса - доискиваться причин, не заботясь о следствиях. Рауль мир принимал больше через себя, свое отношение.
Отправлено: 25.11.17 14:50. Заголовок: Констанс1 , тут мне..
Констанс1 , тут мне муж рассказал, что они в армии стреляли из Макарова на 25 метров по мишени, но в центр мало кто попадал. Пистолет очень легкий и плохо в руке лежал. Илья сострил, что из него только стреляться хорошо, оружие личное. И у них у офицеров было ТТ, револьвер, был Сечкин. Правда, это уже были начальные 60-е и это не были летные части. Может, Макарова и давали, чтоб, в случае плена , застрелиться?
Спасибо, Констанс, за мнение! Спасибо, Стела, за ответ!
Стелла, Вы написали прямо моими словами.
Хотя, я должна признаться, что кое-где я условно принимаю, что Рауля удачно "пронесло" мимо неприятных ситуаций, неудобных разговоров и лишних вопросов. Где-то пропустила вопросы, где-то "подогнала" под правильные ответы... Хотя в большинстве случаев я честно постаралась разрешить ситуации, казавшиеся спорными для тех, с кем я делилась своими идеями, начиная писать. Кроме того, я честно признаю, что в реальности в СССР подобная история просто не могла быть. Не мог француз служить в советской армии. По крайней мере, до открытия второго фронта. Но мне очень хотелось написать именно эту историю именно в таком виде.
К словам Стеллы могу прибавить только, что Рауль не зря оказался именно в авиации. Авиация была элитой армии. Летчиков берегли. Служа с ними, виконт еще просто не видел ни системы во всей ее красе, ни террора. А как он будет реагировать, когда столкнется "нос к носу", когда это коснется непосредственно его самого - время покажет.
Отправлено: 26.11.17 22:48. Заголовок: Lumineux , а я вот д..
Lumineux , а я вот думаю ,что французы- летчики полка «» Нормандия«», не были единственными представителями своего народа, служившими в Красной Армии во время ВОВ. Если покопать можно найти и детей бывших членов уже разгромленного к тому времени Сталиным Коминтерна, и французов воевавших в английской и американской армиях. Тема интересная-было бы кому заняться.
Lumineux , а я вот думаю ,что французы- летчики полка «» Нормандия«», не были единственными представителями своего народа, служившими в Красной Армии во время ВОВ. Если покопать можно найти и детей бывших членов уже разгромленного к тому времени Сталиным Коминтерна, и французов воевавших в английской и американской армиях. Тема интересная-было бы кому заняться.
Отправлено: 27.11.17 00:10. Заголовок: Глава двенадцатая. П..
Глава двенадцатая. Первый бой
Кабанков, Байсеитов и Чепелкин уже спали на своих койках в общей спальне, которую лётчики по-морскому называли кубриком.
Накануне Лунин и Бражелон впервые вошли со своими чемоданами в эту спальню. Когда лётчики расселись по своим койкам, как раз две из них остались пустыми.
— Та койка — капитана, — сказал Серов, заметив нерешительность майора и старшины. — Но он ночует обычно на командном пункте, так что можете её занимать.
Рауль оставил возможность Лунину расположиться на указанном месте, а сам прошёл дальше, к противоположной стене, и сел на другую свободную койку.
У изголовья стояла тумбочка, покрытая салфеткой. На тумбочке, на салфетке, блестело круглое зеркальце, лежали сложенные в треугольники письма, стояла фотография, потускневшая, смятая и потом разглаженная, на которой изображена была пожилая женщина в шерстяном платке. Рауль понял, чьи это вещи, чья это койка. Под этой простыней прошлую ночь лежал летчик Никритин. В это зеркальце он смотрелся, это фотография его матери… Рауль разделся, лёг и укрылся простынёй.(*)
И сегодня виконт так же, как и вчера лежал и слушал тихое дыхание товарищей. Он и сам уже задремал, когда вдруг услышал тихий голос Лунина:
— Отчего вы не спите? — Так, — ответил Серов. — Думаю… Вот мы уже у самого Ленинграда. Больше нельзя отойти ни на шаг, — У вас есть в Ленинграде кто-нибудь из близких? — спросил Лунин. — Нет, сейчас никого, — сказал Серов. — Уехала, — прибавил он, и голос его дрогнул от тревоги. — Я пришел на квартиру, а она уехала с детьми… — Ваши дети? — спросил Лунин. — Считайте, что мои…(*)
Рауль открыл глаза и повернул голову. Он хотел увидеть лицо Лунина, но не увидел. Койка Серова разделяла их. Коля лежал, положив руки под голову, и жёлтый свет керосиновой лампы блестел в его глазах.
— Я писал в отдел народного образования и спрашивал, куда эвакуировалась одна школа, — сказал Серов. — Сегодня пришел ответ. — Что ж ответили? – спросил Лунин. — Пишут, что пока не знают, но как узнают — сообщат. — Это хорошо, — сказал Лунин. — Да, хорошо, — согласился Серов неуверенно. Он как будто еще что-то хотел сказать, но не решился. Они помолчали. — А вы давно женаты? — спросил Лунин. — Я не женат. — Не женаты? — удивился Лунин. — Вы же сказали, что у вас дети. — Это не мои дети, — сказал Серов. — Но всё равно, что мои.(*)
Они замолчали надолго. Рауль подумал, что Лунин уснул, и снова взглянул на Серова. Коля улыбнулся старшине и опять стал смотреть на лампу.
— Не может она любить меня, вот что я думаю… — сказал вдруг Серов очень тихо. — Почему? — спросил Рауль, чувствуя, что Серову нужно выговориться. — Она ведь гораздо лучше меня! — сказал Серов. — Чем же лучше? — Всем… Например, она знает больше.(*)
Рауль удивлённо повернулся к Серову и уточнил: — Она лучше вас водит самолёт? — Это вряд ли, — ответил Коля и тихонько рассмеялся. — Она знает одно, вы — другое, — сказал Рауль. — И всё-таки, знания определяются движением рассудка, а не движением сердца…
Коля вздохнул, и они опять замолчали. А через минуту услышали голос Лунина. Майор произнёс без всякой, казалось бы, связи с предыдущим:
— Люби кого хочешь. Разве любовь — обязанность? А вот лжи перенести нельзя. Он отвернулся, зашуршав соломой тюфяка, и закрыл голову одеялом.(*)
«Страдает… — с болью в душе подумал Рауль. — Он всё ещё страдает. Тоже…»
…
В промежутках между нападениями армад немецкая авиация почти непрерывно действовала небольшими группами. То появлялся разведчик, висящий на страшной высоте над Кронштадтом, заметный снизу только по тянущемуся за ним белому следу, то корректировщик низко проползал над передовой, направляя огонь артиллерии, то бомбардировщик осторожно крался между тучами, стараясь неприметно доползти до какой-нибудь важной цели, то появлялся отряд немецких истребителей, стремившихся вызвать на бой рассохинскую шестерку и уничтожить ее. Висеть беспрерывно в воздухе вшестером они не могли, а потому в сравнительно спокойные дни вылетали на барраж парами поочередно. У старта стоял шалашик из еловых веток, и в этом шалашике они дожидались своей очереди.(*)
В этом шалаше вернувшиеся из полёта лётчики шумно и воодушевлённо обсуждали подробности произошедшей схватки или просто делились мыслями, опытом после встреч с врагом. Дни были напряжёнными, практически каждый вылет означал бой. И чем тяжелее были эти бои, тем молчаливее были лётчики. Рауль почти физически чувствовал, как тяжело им сидеть и ждать, не зная, сколько ещё страшных потерь придётся понести эскадрилье…
Наблюдая за рассохинцами, Рауль начал замечать особенные привычки каждого из них. Например, Байсеитов, который через каждые полминуты оглядывался, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь у него за спиной, был самым шумным и говорливым. Он обычно охотнее других делился впечатлениями от схватки, постоянно рассказывал, что видел в бою. Рауль испытывал, глядя на Байсеитова, смутное чувство печали и жалости, и часто замечал, что с такой же жалостью смотрят на него и товарищи.
Рассохин редко заглядывал в шалаш. Обычно сразу после возвращения из полёта, он убегал к техникам или на командный пункт: получать донесения, приказы и решать хозяйственные вопросы эскадрильи. Этот человек был, поистине, неутомимым. Никто лучше него не мог бы справится с таким объёмом постоянной работы, и всем было ясно, что он находится на своём месте, что лучшего командира для эскадрильи не найти!
Глядя вслед торопящемуся Рассохину, Рауль каждый раз невольно вспоминал д’Артаньяна. Нет, капитан эскадрильи вовсе не был похож на друга отца! Нечего было даже сравнивать Рассохина с благородным, статным дворянином, бравым гасконцем – капитаном королевских мушкетёров! Внешность Рассохина была совсем деревенской, крестьянской, широкие скулы, рыжие брови, крупные веснушки на шероховатой коже. Но, наблюдая украдкой за капитаном и отмечая его внимательный насмешливый взгляд, деятельный ум, пылкий характер, грозный, но отходчивый нрав и постоянную душевную боль за судьбу каждого своего подчинённого, за каждого человека в эскадрилье, Рауль волей-неволей вспоминал д’Артаньяна…
Комиссар эскадрильи Кабанков часто уходил на командный пункт вместе в капитаном. Но чаще он оставался в шалаше. Тогда он сидел с планшетом на коленях и писал стихи. Игорь сочинял их в воздухе, во время полёта, во время боя, и записывал, вернувшись на землю. Стихи он размещал в боевых листках, которые вывешивал каждое утро на стене в камбузе. Стихи всегда сопровождались яркими рисунками. Кабанков рисовал красно-синим карандашом, очень быстро и чётко схватывая форму и характер того, что изображал. А изображал он чаще всего сцены проведённых боёв, обычно – моменты победы над врагом, падающие, взрывающиеся, сталкивающиеся друг с другом «мессершмитты». Немецкие самолёты Кабанков рисовал синим цветом, а советские – красным. Рисовал Кабанков и товарищей по эскадрилье, всегда очень похоже, изображал события, произошедшие в течение дня, что-то запоминающееся, что-то смешное.
И пока Кабанков работал – писал и рисовал, - рядом с ним неизменно находился его верный ведомый и друг Юра Чепелкин. Юра обычно наблюдал из-за плеча Кабанкова, подсказывал, напоминал подробности очередной схватки, подавал идеи.
Серов тоже иногда сидел рядом с товарищами, смеялся вместе с ними и обсуждал события дня. Но чаще он выходил из шалаша, ложился на ещё тёплую сентябрьскую траву и смотрел в небо, думая о чём-то своём.
Лунин иногда сидел рядом с ним. Они молчали или переговаривались о чём-то незначительном, улыбались шуткам товарищей. Раулю тоже иногда хотелось просто побыть рядом с ними. Тогда виконт тоже садился на траву и присоединялся к молчаливому обществу этих двоих.
Иногда они играли в шахматы, расставляя доску прямо на траве. Рауль улыбнулся, когда первый раз увидел у лётчиков шахматы. Виконт обрадовался этой древней игре чуть ли не до слёз, как будто старому другу. Рауль всегда с радостью соглашался составить кому-нибудь из товарищей партию и оказалось, что он играл примерно на одном уровне с остальными. Единственным исключением был Юра Чепелкин. У него был несомненный талант, и каждый считал за удачу, если удавалось сыграть с Чепелкиным вничью.
…
Часто они улетали на задание все вместе, вшестером. На земле из всех лётчиков оставался один только старшина Бражелон.
Раньше, в своей прошлой, привычной жизни, будучи далеко от дома виконт де Бражелон постоянно писал письма. Этому занятию Рауль посвящал каждую свободную минуту, каждый томительный ожиданием вечер. Рауль писал отцу. Писал обо всём, что происходило с ним, писал обо всех своих мыслях, переживаниях, надеждах. Писал так часто, как только позволяла его солдатская жизнь. И кроме переписки с отцом виконт вёл ещё одну, трогательную, нежную, милую его сердцу – Рауль писал Луизе. Письма к ней были не менее искренними, чем письма отцу, но они были другими. Рауль оберегал свою любимую от подробностей солдатского быта, боялся испугать её чрезмерно реалистичными описаниями армейской жизни, хотя Луиза заклинала его писать ей обо всём и ничего от неё не утаивать. Рауль писал ей о чувствах, о любви, о тоске разлуки…
Теперь виконту де Бражелону некому было писать. Некому и некуда. В этом мире у него не было дома, не было родного пристанища. Виконт, словно корабль, забывший свою гавань, вечно обречён был скитаться по чужим, неприютным водам океана под названием Жизнь…
Товарищи по эскадрилье относились к виконту очень дружелюбно. Они не понаслышке знали, что такое оказаться далеко от своей семьи, от родных и близких. Они боялись обидеть его даже случайным жестом, старались поддержать словом, улыбкой, взглядом. И виконт чувствовал их отношение к себе и был благодарен этим людям за доброту и тактичность... Но Раулю постоянно казалось, что какая-то невидимая пропасть оделяет его от всех остальных.
Они летали и сражались с врагом своего отечества. Они делали своё дело, как умели, храбро, без раздумий, исполняя приказы, выполняя свою тяжкую работу на этой страшной войне. У них была одна родина, одна цель, одна дружба и одна преданность. А он, виконт де Бражелон, был лишний среди них. У него не было родины, которую нужно было защищать, не было даже самолёта. Он ходил по земле, смотрел с тоской на недавно обретённое небо, которое вновь было потеряно для него, и не знал, суждено ли ему ещё когда-нибудь снова подняться ввысь…
Даже Лунин как будто отдалился, стал каким-то другим, чужим.
Лунин летал с ними, они каждый день бок о бок рисковали жизнью, спасали друг друга. 10 сентября Лунин сбил свой первый самолёт, а 11 сентября – второй. И после этого майор почувствовал себя уже совсем своим среди товарищей, он стал таким же, как они. Эскадрилья стала для майора настоящей боевой семьёй.(*)
Лунин всегда летал в паре с Серовым, и цепь взаимных выручек связала его с Серовым ещё крепче, чем с другими. Рауль чувствовал, что между Луниным и Колей установились особенные отношения. Они никогда много не разговаривали друг с другом, только о чем-то незначительном и обыкновенном, но им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга… В душе виконта всколыхнулось сначала что-то вроде ревности, но, едва заметив это чувство, Рауль усмехнулся и закрыл своё сердце для подобных переживаний.
...
Всё своё время Рауль проводил либо в том же шалаше вместе с лётчиками, либо бродил по кромке лётного поля, ожидая возвращения товарищей из боя. Бывало, что Рауль подходил к техникам, залатывавшим дыры в плоскостях побывавших в боях машин, или копавшихся в моторе.
Но чаще всего Рауль был один. Когда ему становилось совсем невмоготу, он уходил в кубрик, чтобы просто посидеть на своей койке, потосковать и подумать.
Часто Рауль думал о Ленинграде. Он вспоминал этот город, его огромные дома, людей на улицах. Кому из них удалось уехать? Сколько их осталось? Кто из них переживёт войну, бомбы, летящие на них с неба?.. Каждый раз, думая об этом, Рауль внутренне содрогался от масштабов этого бедствия, от грандиозности этой войны, в которую ему самому суждено было попасть по какому-то нелепому, невероятному капризу судьбы.
Размышляя о судьбе, о людях, Рауль снова и снова возвращался к размышлениям о своей собственной жизни, к воспоминаниям…
Снова виконт вспоминал о Луизе. Он сам удивлялся тому, что, несмотря на время, несмотря на всё пережитое, эти воспоминания никак не заглушались в памяти. Напротив, они, как будто, становились ещё ярче и чётче. «А говорят, что время лечит, - с горечью думал Рауль. – Триста лет прошло, а боль только сильнее».
Рауль снова и снова вспоминал их общее детство, юность, то время, когда всё было так просто и понятно, и ничто не сулило беды… Рауль снова видел перед собой чистую, светлую девочку. Только она одна излучала особенную, неповторимую нежность, особенное тепло. Такого тепла и такого внутреннего света виконт не встречал больше никогда и нигде в мире. Именно за эту чистоту и неповторимый блеск её глаз он и любил её! Она была необходима ему вместе с этой своей чистотой и трепетностью, как воздух, как небо…
Странно, ему раньше никогда не приходило в голову, что всё это может понадобиться ещё кому-то, кроме него самого… Скромная внешность Луизы и хромота делали её непривлекательной в глазах людей их круга и воспитания. И Рауль в самой глубине души гордился тем, что только он и смог открыть в этой девушке те сокровища, которые не согласился бы променять ни на самое богатое приданное, ни на самую знатную родословную невесты. За всю историю их любви, у Рауля ни разу не возникло повода для ревности. Он был уверен в том, что его сокровище хранится в надёжном ларце и принадлежит ему одному… О, как он ошибался! Ведь объявился, объявился человек, который тоже разглядел это чудо! Нашёл и украл!
Хотя, почему же украл? Всё это было выдано ему добровольно, выложено к его ногам, подарено от чистого, искреннего сердца!
«О!.. – вновь простонал Рауль, в который раз переживая всю свою боль с новой силой, - какой же дурак! Осёл! Посмешище! Как же вы были правы, отец! Любовь – это всегда только боль!»
Рауль вспомнил ночной разговор с Серовым и усмехнулся:
«Страдания, страдания, вся жизнь – это мука и страдание! Отец страдал всю жизнь, полюбив однажды, Лунин страдает молча, ничем не выдавая своей любви, которая всё ещё томится в его сердце, Серов тоже страдает от неизвестности и подозрений, потому что любит… Прошло триста лет, а люди не изменились! Люди научились летать, научились ездить быстрее ветра, научились передавать свои мысли и голос на расстояние многих тысяч миль, но они не научились любить так, чтобы не страдать от любви!»
…
Было второе октября. Шёл моросящий дождь. Но никто не торопился покидать лётное поле. Лётчики и техники стояли под густыми лапами елей на краю поляны и тревожно смотрели в небо. Они ожидали возвращения капитана с ведомым. Рассохин и Байсеитов вылетели давно, минут сорок назад, когда дождя ещё не было. Все знали, что горючего у них оставалось ещё минут на пять. Лётчики переглядывались между собой и читали во взглядах друг друга одно стремление: броситься к самолётам и ринуться искать их! Но каждый понимал, что в таком тумане это совершенно бессмысленно…
Но вот, наконец, из-за ёлок выскочил самолёт. Это был истребитель Рассохина, который на посадку почему-то не пошёл, а стал кружить над поляной. А вслед за ним над аэродромом показался самолёт Байсеитова. Он шёл неровно и стал снижаться, переваливаясь с крыла на крыло.
- Самолёт повреждён! – воскликнул рядом кто-то. - Лишь бы пилот был цел…
Байсеитов вёл машину точно на середину поляны. Техники и мотористы, а вместе с ними и Рауль, затаив дыхание, следили за посадкой. Перемахнув через посадочное «Т», видимо, стараясь выровнять самолёт, Байсеитов всё летел и летел над полем так низко, что травинки пригибались под брюхом самолёта... Шасси было выпущено.
- Давай же, ну! – крикнул его техник, как будто Байсеитов мог услышать, и со всех ног помчался вслед за пронёсшейся мимо машиной.
Когда до конца поля оставалась какая-то сотня метров, истребитель коснулся земли сначала левым колесом, а затем концом левой плоскости. Самолёт тут же завертело на одном месте, словно детский волчок. Из-под него полетели во все сторону комья земли. К машине бросились все. Механик с мотористом, техник Деев и Бражелон оказались первыми и, ухватившись за плоскости, остановили затихшую машину.
Рассохин, посадивший свой самолёт, подбежал к истребителю Байсеитова, когда того, истекающего кровью, уже вытащили из кабины и уложили на траву.
Лётчик был ещё жив. Его блуждающий взгляд остановился на лице склонившегося над ним Рассохина. Байсеитов силился что-то сказать, но кровь пошла у него горлом, и он скончался.
Он был ранен в воздухе.
Они вдвоем летели вдоль северного берега Финского залива, между Лисьим Носом и Сестрорецком. В мокром сумраке их выследили "мессершмитты". Внезапно вынырнувший "мессершмитт" атаковал самолет Рассохина с хвоста, и Рассохин был бы сбит наверняка, если бы Байсеитов опоздал хотя бы на ничтожную долю мгновения. Но Байсеитов не опоздал, он застрелил немецкого летчика; "мессершмитт" нырнул и, крутясь, пошел вниз. Теперь Байсеитову следовало бы оглянуться, но он, всегда оглядывавшийся, на этот раз оглянуться не успел. И второй "мессершмитт", которого он не видел, напал на него сзади… (*)
Байсеитов повторил подвиг своего прежнего ведущего старшего лейтенанта Никритина: смертельно раненый, он смог довести свою машину до аэродрома и посадить её, практически не повредив. Похоронили его рядом с могилой Никритина между двумя соснами на окраине дачного посёлка, в котором жила эскадрилья. В скорбном молчании стояли летчики и техники, когда прогремел ружейный салют. Могильный холмик покрыли венки из последних осенних цветов…
- Теперь у вас есть самолёт, старшина, - глухо произнёс Рассохин, остановившись рядом с Бражелоном, и коротко взглянув ему в лицо, затем повернулся и направился в сторону своей землянки.
Отправлено: 27.11.17 00:11. Заголовок: … За ночь механики ..
…
За ночь механики привели самолёт в полную боевую готовность, и вся эскадрилья поднялась в воздух.
Перед стартом Бражелон волновался. Он боялся не боя, боялся он не за свою жизнь, которая уже давно перестала представлять для него какую-нибудь ценность. Рауль думал только об одном: «Я иду защищать спину командира!». Как он боялся не справиться с возложенной на него ответственностью! Малый опыт лётной практики, большая пауза в полётах, мелкий моросящий дождь – всё это не давало Раулю поверить в свои силы.
Пока они стояли в землянке перед Рассохиным и слушали задание, виконта била мелкая дрожь. Над заливом были замечены три пары "мессершмиттов"-разведчиков. Они рыскали в тумане то приближаясь к острову Котлин, то уходя в сторону Ленинграда. Задание было – найти их и уничтожить.
- Шестеро против шестерых – неплохо, - проговорил Кабанков, потирая руки в предвкушении схватки.
- Если их всего шестеро… - пробурчал чуть слышно Рассохин и вышел из землянки.
На поле Рассохин на несколько секунд задержался возле самолёта, на котором ещё вчера летал Байсеитов. Капитан посмотрел из-под бровей на Бражелона, который уже стоял рядом и был готов забраться в кабину. Рассохин, кажется, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и отвернулся.
- Держаться строго за мной! – бросил капитан через плечо и побежал к своему самолёту.
Рядом стоял техник – небольшой, плотный человечек средних лет с маленькими, добрыми глазами. Фамилия его была Миронов. Он как-то грустно поглядывал на старшину, а когда Рауль встретился с ним взглядом, ободряюще улыбнулся и помог надеть шлем.
- Под подбородком не жмёт? Нормально? Ну, в порядке!.. – проговорил техник, кивая головой.
Рауль пожал ему руку и забрался в кабину, застегнул ремни. Загудел мотор. Этот звук показался Бражелону сейчас очень знакомым и родным. Рауль глубоко вздохнул, прикрыл глаза. Пилотское кресло привычно держало спину. Он не глядя коснулся рукой управления и, почувствовав уверенность, двинул машину с места. Снова открыв глаза, он увидел, что самолёт Рассохина уже оторвался от земли. Старшина взлетел следом за капитаном.
Эскадрилья, построившись широким треугольником, стремительно набирала высоту. Держаться приходилось почти вплотную друг к другу, чтобы не потеряться в туманной дымке.
Долго они блуждали в тумане, надеясь встретить противника. Пройдя низко над островом Котлин, Рассохин повернул налево и направил свои самолёты к Ленинграду. Они шла низко, так, что сквозь туман внизу были видны волны залива. Когда вместо воды под брюхом самолёта Рауль увидел город, Рассохин стал разворачиваться и поднял нос своего самолёта.
Теперь они шли на запад и поднимались всё выше и выше. И вдруг туман расступился, и Рауль увидел яркое голубое небо! Они прошли насквозь тучу, которая лежала низко у воды и непрерывно сыпала мелким дождём.
Некоторое время шестёрка шла прежним курсом. В тумане Рауль всегда смотрел только вперёд, прямо перед собой – чтобы не потерять своего ведущего. Теперь же виконт решил огляделся. Справа, чуть позади себя Рауль увидел самолёт Лунина. Они всё ещё шли очень тесным строем, и виконт разглядел лицо майора в шлеме, его внимательные глаза под очками. Лунин, заметив, что Бражелон оглянулся, приветственно махнул ему рукой, Рауль махнул в ответ. Следом за Луниным, не отставая ни на шаг и точно повторяя все движения ведущего, как будто привязанный невидимой ниткой, шёл верный Серов.
Бражелон посмотрел в другую сторону. Слева, тоже не меняя дистанции, друг за другом летели Кабанков и Чепелкин. И вдруг самолёт Кабанкова стал раскачиваться из стороны в сторону, и Игорь замахал рукой. Рассохин ответил таким же покачиванием с крыла на крыло. «Что это значит?» - подумал Рауль и увидел несколько чёрных точек на фоне синего неба.
«Мессершмитты»! Их было десять! Десятка немецких истребителей стремительно росла, приближаясь. Рассохин, увеличивая скорость, мчался прямо на них, и остальные пять «И-16» тоже набирали скорость и держали строй.
Виконта охватило давно забытое чувство – он засмеялся в голос, но не услышал своего смеха из-за шума мотора. Он был среди друзей, он был частью их монолитного строя, он вместе с ними ненавидел врага и вместе с ними шёл в бой!
К советским истребителям потянулись светлые извивающиеся дорожки – трассы пуль, - но ни один из них не дёрнулся, не нарушил строя. Прикрываясь широким носом своего самолёта, Рауль мчался вперёд. Прямо на него, не сворачивая и не переставая стрелять, мчался один из «мессершмиттов». До него было ещё далеко, но Рауль нажал кнопку гашетки. В сторону немца тоже потянулся светлый жгут.
«Мессершмитт» продолжал нестись лоб в лоб на виконта. Вот уже в окошке прицела можно было разглядеть заклёпки на его плоскостях. «Наверно, всё!» - мысленно воскликнул Рауль и невольно зажмурился. Но ничего не произошло. Через секунду виконт открыл глаза и увидел, что «мессершмитт» исчез! Продолжая сжимать ручку управления, Рауль в великом удивлении обернулся и увидел, как Лунин вдруг круто спикировал. Внизу, под хвостом своего самолёта, виконт увидел «мессершмитт», с подожжённым мотором. Он перевернулся в воздухе и упал в туман. Рауль понял, что в последний момент немец ушёл вниз, но через секунду подвергся успешной атаке Лунина, шедшего следом за виконтом.
- Есть один! – воскликнул Рауль и нашёл глазами Рассохина. Капитан всё так же был впереди. Рауль немного скорректировал курс, чтобы лететь прямо за его хвостом. В этот момент Рассохин повернул и атаковал одного из немцев.
Прямо по курсу появился ещё один самолёт, точно на мушке прицела. Рауль, не думая, нажал на рычаг гашетки, выпуская порцию заряда. «Мессершмитт» тут же метнулся в сторону. Бражелон оглянулся, чтобы посмотреть, что стало с ним, но самолёта нигде не было видно. Рауль растерялся, не понимая, куда он делся, а когда повернул голову, понял вдруг, что летит не за своим капитаном, а совсем в другом направлении. Рассохинскую пятёрку Рауль увидел слева, выше, метрах в трёхстах от себя. Строя уже не было и в помине. Была кутерьма. Немцам удалось разделить эскадрилью! Теперь каждый из рассохинцев дрался сам, а немцы нападали слаженно и продуманно. Пока одни связывали боем советские самолёты, другие поднимались вверх и бросались на них с высоты.
Приближаясь, Рауль атаковал «мессершмитт», заходивший в хвост капитану. Немец шарахнулся в сторону, а виконт пристроился за Рассохиным и увидел, как тот, раскачивая самолёт с крыла на крыло, пошёл вниз и нырнул в туман. Рауль последовал за ним и догнал капитана. Тот несколько секунд летел в тумане, не поднимаясь и не опускаясь, строго на восток, а потом снова пошёл верх и, вынырнув из тучи, резко развернулся.
Яркое солнце теперь сияло в спину, а впереди, метрах в шестистах кружили семь «мессеров» и не видели приближающуюся со стороны солнца пару «И-16»! Хитрость удалась. Из тумана вынырнула ещё пара советских самолётов, в которых Рауль узнал истребители Лунина и Серова. Четыре «мессершмитта» кинулись на них, а в этот момент капитан и старшина, незамеченные врагом, атаковали немцев со стороны солнца. Один из «мессеров» с повреждённым мотором, перевернулся и ушёл в туман.
- Второй есть! – возликовал Бражелон и вслед за Рассохиным нырнул в тучу. Преследовать подбитый «мессершмитт» долго не пришлось. Наверно, лётчик был убит, потому что самолёт сразу стремительно пошёл вниз и через несколько секунд упал в воду. Рауль только посмотрел на то место, где расходились круги от исчезнувшего «мессершмитта» и сразу же взял ручку на себя. Теперь надо было опять идти за капитаном вверх. Рауль посмотрел вокруг, но самолёта Рассохина не увидел. Виконт был один. «Как же так? Он только что был впереди, в каких-нибудь ста метрах!» - Рауль прибавил скорость, надеясь нагнать капитана. Всё-таки он потерялся в этом тумане! «Ничего, только из тучи выскочить!..» - виконт был уверен, что там, наверху снова найдёт своих.
Вынырнув из тучи, виконт на миг зажмурился, ослеплённый солнцем. Так же, как и в прошлый раз, он сразу повернул на запад и огляделся. Вокруг не было никого, ни немцев, ни рассохинцев. «Где они? – Рауль обдало холодом. – Все в тумане? Не может быть…». Виконт ещё раз внимательно огляделся. Нигде не было видно ни одного самолёта. Лишь огромная перина тучи простиралась до горизонта. Только на восток невозможно было смотреть из-за палящего солнца. Рауль решил двигаться именно в ту сторону. Он повернул к солнцу и снова ушёл в тучу. Пролетев несколько сотен метров, не меняя курса, он развернулся, вынырнул и огляделся. Никого.
И вдруг по правой плоскости самолёта полоснул заряд. Виконт от неожиданности дёрнул ручку управления на себя и поднял голову. Сверху на него пикировал «мессершмитт». Рауль совершил манёвр и направил машину в лоб немцу. Прикрываясь широким носом своего «И-16», Рауль стрелял почти в упор, немец свернул и ушёл в туман. В этот же момент сверху сзади возник ещё один «мессер». Он тоже нёсся на виконта, беспрерывно стреляя. Рауль снова развернул свой манёвренный, лёгкий самолётик, но немец не пошёл в лобовую. «Мессершмитт» отвернул, но тут же совершил манёвр и атаковал советский истребитель сбоку. Завязался бой.
Рауль вспомнил свои учебные бои в запасном полку. Виконт знал, что делать. Только не подставить врагу спину! Потому что убежать от противника, превосходящего по скорости, будет невозможно даже в тумане…
А вот в манёвренности преимущество имел «И-16», и Рауль использовал это преимущество как мог. Он переворачивался, крутился, заходил «мессершмитту» в хвост, атаковал сбоку.
Совершая очередной вираж, Рауль заметил, что из тумана вынырнул второй «мессершмитт» и сразу сделал горку, чтобы атаковать виконта сверху. Рауль увернулся, но сразу же был атакован первым немцем. Теперь у виконта было два противника. Бражелон выругался с ненавистью. Он не собирался проигрывать эту схватку. Рауль не знал, что стало с товарищами по эскадрилье, и эта неизвестность подстёгивала его и злила ещё больше.
«Двое на одного? Ну уж нет! Не так просто!.. Их же так мало осталось!» - он вдруг отчётливо понял, что, если погибнет сейчас, то рассохинцев останется всего пятеро… Рауль совсем забыл, что ещё совсем недавно на земле боялся, что не справится с самолётом. Виконт забыл, что ещё полтора года назад вообще не представлял себе возможности летать. Сейчас он забыл даже, что находится в самолёте. Руки и ноги действовали сами, выполняя всё необходимое, а самолёт стал как будто продолжением его самого. Рауль видел перед собой только противников и знал, что должен победить. Виконт де Бражелон был воином, он был на войне, и он дрался!
Сколько прошло времени, он не знал. От постоянного напряжения и перегрузок при резких манёврах у виконта пошла носом кровь. Только тогда он понял, как устал. «Мессершмитты» были полны решимости разделаться с ним. И в тот момент, когда Рауль почувствовал, что силы вот-вот оставят его, он увидел два самолёта с широкими носами и красными звёздами на плоскостях. Лунин и Серов! Вынырнув из тумана, они сразу бросились на немцев. «Мессершмитты» не сразу поняли, что вдруг оказались в меньшинстве и продолжали бой. Но через полминуты один за другим сделали горку и ушли. Никто из пилотов «И-16» не стал догонять их. Лунин покачал крыльями, пристроил обоих ведомых к себе и повёл их на аэродром над тучей.
Когда до берега оставалось минуты две, самолёт Бражелона вдруг качнулся, дёрнулся и затих. Рауль не сразу понял в наступившей тишине, что остановился мотор. Виконт не испугался. Он был слишком уставшим для каких-либо эмоций. Он просто планировал, стараясь сохранить высоту, и ждал. Когда Лунин опустил нос своего самолёта и стал снижаться сквозь поредевший туман, мотор заработал снова. Рауль увидел под собой лес и стал крутить ручку выпуска шасси. Нужно было повернуть 42 раза. Первый оборот, второй – и вдруг ручку заклинило. Рауль подёргал её и в этот момент понял, что по ошибке стал крутить в другую сторону! Тросы запутались, шасси не выпускалось.
Прямо по курсу была поляна аэродрома и посадочное «Т». Нужно было идти на посадку. Рауль судорожно схватился обеими руками за ручку управления…
Бражелон знал, чего ожидать, помня свою жёсткую посадку в Эмске зимой. Удар получился сильным. Раздался треск, скрежет. Самолёт пропахал костылём землю аэродрома, плюхнулся, ткнулся носом в землю, обломки винта разлетелись в разные стороны. Виконт сразу закрыл лицо и поэтому ударился о приборную доску только локтем.
Рауль не сразу покинул кабину. Всё плыло вокруг. Увидев на комбинезоне кровь, виконт машинально поискал платок, но не найдя, утёрся рукавом. Первым к самолёту подбежал взволнованный техник Миронов.
- Ранен?! – спросил он, вскочив на плоскость.
Виконт отрицательно покачал головой.
- Я ручку перекрутил не туда… - виновато произнёс он.
Техник облегчённо вздохнул, помог старшине выбраться из кабины и сказал:
- Это не страшно. На вот плоскогубцы – вози с собой. В следующий раз, если что, тросы перекусишь – шасси выпадет. Бочку вправо-влево крутанёшь – шасси встанет на замки, и садишься нормально.
- Не догадался, - сказал Рауль, усмехнувшись русской находчивости. – Опять вам всю ночь работать.
- Не опять, а снова… - добродушно проговорил Миронов. – Не впервой… Ничего.
Рауль огляделся вокруг. К нему подбегали Рассохин, Кабанков и Чепелкин. Все вернулись, все живы! Товарищи стали наперебой поздравлять старшину с удачным возвращением. Рассохин улыбался всеми щербинками и морщинками своего лица.
Лунин и Серов, севшие возле посадочного «Т», тоже подбежали к виконту. Только оглядев Рауля с ног до головы, ощупав его руки, грудь и убедившись, что тот цел и невредим, Лунин улыбнулся и крепко, обеими своими большими ладонями пожал старшине руку. Рауль опустил голову, почувствовав, что слёзы вот-вот навернутся на глаза. Взгляд Лунина был совсем отцовским.
Дополнительное примечание: я описываю здесь и далее те же воздушные бои, что имели место в сюжете "Балтийского неба", но с точки зрения другого персонажа.
Отправлено: 28.11.17 03:10. Заголовок: Глава тринадцатая. П..
Глава тринадцатая. Письмо
- Славно потрудились! – с добродушной улыбкой подытожил Рассохин, разливая прозрачную жидкость по стаканам. – А это нам с вами, старшина.
Каждый из шести одинаковых гранёных стаканов был наполнен ровно наполовину. Каждый из рассохинцев с удовольствием взял себе по стакану. Один из них командир поставил перед старшиной Бражелоном и один взял себе.
Рауль знал, что за сбитый самолёт лётчику полагалось сто грамм водки на обед. В проведённом в то утро бою эскадрильей было уничтожено пять самолётов противника. Первого сбил Лунин. Второй засчитывался Рассохину и Бражелону. Третий сбили Кабанков с Чепелкиным, заманив «мессершмитт» за собой в туман. Четвёртый сбили Лунин с Серовым вместе, а пятый – Рассохин с Кабанковым, выследив его уже «по дороге» на аэродром. Остальные пятеро, оставшись в меньшинстве, сбежали. Это был успех, которого эскадрилья не имела ещё с начала войны. Из этого боя все они вышли победителями! И теперь все по праву получили награду.
- Вы, старшина, как счастливый билетик для нас, - улыбнулся Кабанков. – Первый бой – и такая удача.
Все выпили. Рауль в нерешительности держал стакан в руке. Он никогда не пил ничего крепче разбавленного вина. Но, заметив, что Лунин ободряюще сморит на него, Рауль сделал глоток. Жгучее, приятное тепло разлилось внутри. Рауль сделал ещё глоток. Но больше не захотелось. Товарищи поняли. Они пустили стакан по кругу, словно чашу, и каждый сделал по глотку.
- За победу! – произнёс Рассохин.
Механикам пришлось работать ночь, день и ещё ночь. Рауль просился к ним в помощники, понимая, что только он сам был виноват в поломке, но его, конечно, не пустили.
С этого дня сплошь пошли дожди, жёлтые листья неслись в ветре, и налёты немецкой авиации почти прекратились. Но всем было ясно, что доверять этому нельзя. Эскадрилья каждый день поднималась в воздух и кружила над берегами, стараясь не пропустить врага в непроглядном тумане, который висел над водой и землёй и не рассеивался. Вечера теперь были бесконечно долгие, непроглядно чёрные, и лётчики проводили их вместе в своём жарко натопленном кубрике.(*)
Виконт де Бражелон летал вместе со всеми, всегда в паре с Рассохиным. Рауль не расставался с товарищами по эскадрилье ни в воздухе, ни на земле, и ему казалось, что он знаком с ними уже давным-давно, и знает каждого из них как самого себя…
…
- Эх! Эх! Эх! – только вырывалось из полуоткрытых губ Кабанкова. Кабанков плясал, и всё плясало в нём – руки, ноги, живот, плечи, каждый сустав, - только лицо, напряжённое, серьёзное, было неподвижно. Приседая, выбрасывая руки вперёд, крутился он вокруг Чепелкина. Юра, большой, неуклюжий, переминался с ноги на ногу, приседал, подпрыгивал, и казался медведем рядом с маленьким, стремительным Кабанковым. Но мало-помалу пляска забрала и его, прыжки и приседанья стали всё быстрее, и выражение наслаждения не сходило с его широкого лица. В эту минуту в Кубрик вошёл Рассохин. Остановившись в дверях и хитро прищурив голубые глазки, он спросил: — Опять пол бодаете? — Бодаем! — тоненько, с вызовом ответил Кабанков, хотя в действительности "бодал пол" один только Чепелкин, от прыжков которого колебались стены, мигала лампа и печально звенели оконные стёкла. Рассохин сел на опустевшую койку Байсеитова и, согнувшись, широко расставив колени, стал пристально смотреть на пляшущих. — Ты бы лучше сыграл, Кабанок, — сказал он. Чепелкин остановился с размаху, схватил Кабанкова за руку и повторил умоляюще: — Сыграй, сыграй, Игорь! (*)
Последний раз пронесясь по комнате, Кабанков, нисколько не запыхавшись, подскочил к своей койке, выдернул из-под неё аккордеон, уселся, положив ногу на ногу, опустил аккордеон на колено и широко раздвинул его.
Комнату заполнила музыка. Сначала, словно прислушиваясь, привыкая к звукам аккордеона, Кабанков наигрывал какой-то незатейливый мотив, который постепенно набрал силу и превратился в широкую и глубокую мелодию, похожую на холодный, тёмный простор финского залива… Затем, через минуту Кабанков поднял голову, и глубокая вода потекла вдруг быстрым ручьём, звонко плескаясь на перекатах; аккордеон в руках Игоря как будто засмеялся, в глазах, обращённых на Кабанкова тоже, казалось, засветились радостные искорки.
Хитро прищурясь, Кабанков чуть подался в сторону, и радостные всплески перелились вдруг в тихую, нежную печаль. Слёзы заволокли глаза Чепелкина, и даже в скулах Рассохина появилось что-то ласковое, умиленное.
Лунин лежал в одной рубашке на своей койке с закрытыми глазами. Спал, а, быть может, только делал вид, что спит. Старшина Бражелон тоже был погружён в самого себя, впрочем, как всегда… Он сидел, облокотившись на подушку, и смотрел на отблеск огня печи. Заметив взгляд Серова, он чуть улыбнулся, но не больше, чем требовала простая вежливость.
Серов чувствовал робость перед этим старшиной, несмотря на то, что сам был старше званием, почти ровесник годами и уж куда опытнее в лётной практике. С Луниным Коле было легче и приятнее, хотя тот был, наоборот, гораздо старше и годами и званием…
Старшина был единственным из лётчиков эскадрильи, кому по званию полагалось носить матросскую форму, только вместо бескозырки - обычную фуражку. Но эту форму Бражелон носил как будто адмиральский китель. Держался он всегда очень строго, не позволяя себе небрежности, развязности, даже в состоянии крайней усталости, ни одного лишнего слова. Всегда расправленные плечи, неподвижность поз, неизменная вежливость и ровность в общении, идеальная военная выправка. «Неужели, все французские военные такие?» - поражался Серов этой способности постоянно контролировать себя, выдававшей какое-то особенное воспитание.
Свою форму Бражелон поддерживал всегда в идеальном порядке. Даже после дождей и грязи он выглядел как «с иголочки». Серов стал замечать, что, заходя в кубрик или в камбуз, сам начал стыдиться своих грязных сапог, а Кабанков с Чепелкиным стали тщательнее начищать золотые пуговицы на своих кителях.
Старшина был почти всегда погружён в свои мысли. В свободные часы отдыха, которые лётчики проводили вместе, Бражелон сидел неподвижно, прямо как сейчас, остановив взгляд на пламени лампы или просто глядя перед собой, и только светлые, голубые глаза его выдавали глубокую грусть раздумий или воспоминаний…
Кабанков, повернулся в сторону Серова, лукаво подмигнул другу, и аккордеон в его руках неожиданно превратился во французскую гармошку. Романтичные, чуть томные переливы наполнили комнату, и все взгляды обратились на старшину Бражелона. Но тот, продолжая сидеть в прежней позе, словно не слышал музыки и не замечал любопытных взглядов товарищей.
Удивлённо поведя бровью, Кабанков завершил припев и безо всякого перехода заиграл Марсельезу. Теперь уже и Лунин открыл глаза и приподнялся на локте, желая подметить реакцию своего бывшего ученика. Реакции снова не было почти никакой. На этот раз, правда, заметив, что взгляды всех присутствующих обращены на него, Бражелон с чуть удивлённой улыбкой оглядывал товарищей, всё ещё не понимая причины их повышенного внимания к себе.
Недовольный, оскорблённый в лучших чувствах Кабанков предпринял последнюю попытку достучаться до музыкального слуха этого француза, и Марсельезу сменила какая-то старинная детская песенка.
Бражелон вздрогнул. Вскинув голову, он во все глаза уставился на исполнителя, который делал вид, что просто наигрывает первое, что пришло на ум. Старшина, наконец-то, улыбнулся! Эту песенку он узнал!
Коля тоже благодарно улыбнулся Кабанкову. Игорь снова подмигнул. Он был явно доволен.
Серов любил Кабанкова. Они дружили ещё до войны, летали в паре. С Кабанковым Серов ездил весной на праздник в Ленинград. Именно тогда на первомайской демонстрации Коля познакомился с Машей.
Маша… Где она теперь?
До войны они виделись всего несколько раз. Тогда, в мае и июне, эскадрилья стояла на аэродроме в нескольких километрах от города. Он приезжал каждое воскресенье, и они гуляли по городу. А потом он сделал ей предложение. А она отказала ему. Он уехал тогда с намерением больше никогда не видеться с нею. Но Кабанков накричал на него, отругал за то, что он, мол, не понимает женское сердце, не даёт женщине разобраться в чувствах, подумать. И буквально вытолкал Серова в следующее воскресенье за порог – ехать к ней снова. Это было 22 июня…
Как она обрадовалась, увидев его! Она не смогла скрыть радости! «Любит, любит!» - уверился тогда Серов…
А сейчас он снова сомневался.
В самом начале войны полк перелетел в Таллин. Серов писал ей несколько раз, но ни одного ответа не получил… В середине августа он прилетел из Таллина в Петергоф. Из Петергофа его отпустили на несколько часов в Ленинград. Он был у неё на квартире, но не застал её. Соседка сказала ему, что Маша уехала из города вместе со своей школой. Он тогда долго не мог уйти. Остался обедать, всё расспрашивал, расспрашивал…
«Зачем я ей? – думал Серов, слушая аккордеон в жарко натопленном кубрике. – Ведь она совсем другая, учительница, начитанная. А я кто? Неотёсанный чурбан, вояка, двух слов связать не могу… Нет, не может она меня любить. Уж точно не может любить долго… Ну, это и к лучшему!»
…
В один из пасмурных дней, когда к вечеру дождь немного поутих, чтобы ночью разойтись с новой силой, над аэродромом послышалось негромкое жужжание мотора. Из-за ёлок выскочил самолёт и пошёл на посадку. Рауль узнал его ещё до того, как увидел – по звуку мотора. Это был маленький «У-2».
- Комиссар дивизии! - крикнул кто-то.
Механики поспешили встречать самолёт, который уже совершал посадку.
С крыла остановившегося и зарулившего под ёлки «У-2» спрыгнул пилот. Это был человек одного роста с Раулем, сложенный так же, как Рауль, возрастом старше Рауля на пару лет, с внимательными маленькими серыми глазами на открытом лице.
Виконт знал этого человека. Фамилия его была Уваров. Они с Луниным встретили его в Ленинграде в штабе дивизии. Точнее, в трамвае по пути в штаб. Ещё тогда, в Ленинграде Бражелон сразу почувствовал к Уварову искреннее расположение, уважение и особенную теплоту. Ведь ещё тогда Рауль сразу понял, что впервые в этом мире, в этой стране, встретил человека, равного себе по рождению, по крови, так же, как и он принадлежавшего к древнему дворянскому роду. Бражелон был уверен в этом, он просто не мог ошибиться!
В эскадрилье Уваров появлялся обычно на короткий срок и большей частью ночью. Их аэродром находился сравнительно недалеко от штаба дивизии, вот почему именно здесь обычно стоял тот самолет "У-2", на котором комиссар дивизии облетал все свои части и подразделения, разбросанные на громадном пространстве. Он всегда сам водил этот маленький безоружный самолет и нередко брал с собой еще и пассажира, какого-нибудь инструктора политотдела или штабного работника, которого нужно было забросить либо на южный берег Финского залива, либо в Кронштадт, либо на побережье Ладожского озера. Всякий раз, улетая или прилетая, Уваров проводил час-другой в эскадрилье Рассохина.(*)
Рауль видел, с какой радостью Уварова всегда встречал Рассохин, и сразу понял, что этих двоих связывает давняя крепкая дружба.
Когда лётчики собрались в камбузе на ужин, Уваров был там. Комиссар дивизии поприветствовал их, и они стали расспрашивать его о новостях.
- Руки чешутся, понимаете, товарищ комиссар! – сказал Юра Чепелкин. – Мы воевать хотим, драться, а тут затишье, и не знаешь, чего ждать!
- Затишье, - медленно проговорил Уваров. – За это затишье благодарите защитников Москвы!
В камбузе воцарилась тишина. Лётчики знали, что немцы начали наступление на Москву. Но не знали они, насколько далеко удалось врагу уже продвинуться на территории страны, и теперь каждый из них боялся пропустить хоть слово из того, что мог сообщить комиссар дивизии.
- Наши войска дали серьёзный отпор противнику! - словно отвечая на общий невысказанный вопрос, сказал Уваров. - Немцы до сих пор не верят, что их остановили у стен Ленинграда. Они уже два года воюют, они всё Европу покорили, и их никто не останавливал до сих пор! И под Москвой они встретили такое сопротивление, которого не ожидали! По их расчётам Москва должна была быть уже у них в руках. А они ещё даже не подошли к ней.
В камбузе загудели в ответ на эти слова, лица, до того хмурые и серьёзные, вдруг просветлели.
- Вот они и перебрасывают все силы под Москву, - продолжал комиссар, - в помощь своим наступающим войскам.
- Поняли, наконец, что Ленинград невозможно взять! – воскликнул Чепелкин.
- Штурмом невозможно, - посмотрел Уваров на Юру.
Общее молчание снова было ответом на эти слова. Все поняли, что это значит.
Рауль сидел за столом прямо напротив Уварова и всё время смотрел во внимательные серые глаза комиссара. При последних словах виконт мрачно усмехнулся уголком губ, и Уваров заметил эту усмешку. Виконт давно уже не мог понять, зачем немцы упрямо продолжают обстреливать Ленинград. Они ведь давно взяли город в кольцо, перерезали все пути снабжения. Это означало, что в Ленинграде вот-вот начнётся голод…
- Защитников Ленинграда не одолели, теперь принялись за мирное население… - проговорил Кабанков и кулаки его сжались, а лицо приобрело злое, даже свирепое выражение.
Рауль смотрел на лётчиков и видел в их глазах боль и гнев.
Ни один из них не был ленинградцем. Все они, подобно Лунину, родились и выросли в провинции. Рассохин был вологодец, Кабанков — новгородец, Чепелкин — смоленский, Серов — тверяк. Но, как все уроженцы русского Севера, они издавна тысячью нитей были связаны с Ленинградом. Теперь они защищали Ленинград и жили от него в нескольких километрах. Каждый день они по нескольку раз пролетали над Ленинградом.(*)
Они каждый день жертвовали собой и теряли товарищей, защищая город. Но могли ли они спасти его? Неужели они больше ничего не могут сделать?..
Рауль смотрел на них и пытался себе представить, о чём они думают, но мог только догадываться… Виконт да Бражелон почти пятнадцать лет своей жизни отдал службе. Он выполнял волю своего короля, подчинялся приказам своего принца, он жертвовал своей жизнью ради чести и славы своего отечества. Но ему никогда не приходилось защищать свою родину, стоять насмерть за жизнь своих родных. Не приходилось ему видеть, как враг грязными ногами топчет цветы у его родного крыльца, насилует его родных женщин и убивает его родных детей…
- Ничего у них не выйдет! – уверенно воскликнул Кабанков и стукнул по столу своим маленьким кулачком. – Под Ленинградом не получилось, и под Москвой не получится!
- Конечно, не получится! – спокойно сказал Уваров. – Если бы мы не верили, что не получится, разве были бы мы ещё живы?
- А ведь эти сволочи летают! – проговорил Чепелкин. – Заглядывают в город сверху, как в кастрюлю под крышку! Мы их видели!
Юра говорил о немецких самолётах, которые летали над заливом небольшими группами, по две-три пары, на большой высоте, но никогда не ввязывались в бой с советскими истребителями.
- Несколько раз так было! – продолжал Чепелкин. – Только они замечают нас, тут же удирают.
- Надо обхитрить их, - проговорил Рассохин.
Все взгляды обратились к капитану.
- Разумеется, они не будут ввязываться в драку с эскадрильей. Но неужели они не клюнут, если заметят одинокий самолёт? – Рассохин обвёл всех присутствующих внимательным взглядом из-под разросшихся рыжих бровей и заметил в глазах товарищей искорки любопытства.
- Наживка? – догадался Серов.
- Ну конечно! – хлопнул ладонью по коленке Кабанков. – Приманка! И погода теперь подходящая. Мы замечаем фрицев, уходим в туман, выпускаем «живца», он их приманивает, а мы тут как тут! – Игорь хлопнул в ладоши, как будто захлопнул капкан.
- А кто будет «приманкой»? – спросил Серов, когда товарищи загудели, высказывая одобрение идее.
- Думаю, никто не отказался бы побывать, - сказал Кабанков, оглядывая товарищей.
Тут Чепелкин, сидевший прямо напротив капитана, вскочил и воскликнул:
- А можно мне?! – и тут же зарделся как девушка.
Рассохин смерил его своим насмешливым взглядом и проговорил:
- Ну что же, если никто не против, давай ты. Ты у нас, Юра, юркий, ловкий, тебя просто так не возьмёшь!
На том и порешили.
Впоследствии ещё не раз и в камбузе, и в землянке, и в своём кубрике обсуждалась лётчиками эта хитрость, рассматривались возможные варианты действий. Нужно было предусмотреть все возможные пути развития событий. Опытные лётчики эскадрильи анализировали весь свой опыт встреч с противником в воздухе, все повадки врага…
…
Несколько дней в начале ноября постоянно валил снег. Лётчики хмуро поглядывали на сплошные тучи и боялись, что праздник годовщины Октябрьской Революции придётся встретить так же в бездействии и унынии.
Но вот наступил день, когда удалось воплотить в жизнь задуманное.
Утром 6 ноября тучи стали редеть, и сквозь туман проглянул расплывчатый и огромный диск солнца.
В то утро, по сообщениям постов наблюдения, кое-где были замечены немецкие самолёты.
- Лишь бы нам встретить их, лишь бы не разминуться! – воскликнул Кабанков, запрыгивая в кабину своего «И-16».
Через минуту три пары эскадрильи Рассохина дружным строем летели сквозь дробящий солнечные лучи туман. Раулю казалось, что он попал в сказку. Он летел сквозь радугу, и сердце быстро стучало в груди от восторга и от предчувствия скорой встречи с врагом.
Держаться приходилось тесно, потому что даже при самом незначительном отдалении самолёт Рассохина начинал двоиться, троиться, и Рауль очень боялся потерять его из виду в этом сверкающем тумане.
Они подошли к Ленинграду и прошли над устьем Невы. Затем свернули направо, прошли над Петергофом. Ни одного немецкого самолёта. Потом свернули к Кронштадту. Никого. Над Кронштадтом Рассохин повернул на запад. И едва остров Котлин остался позади, Рауль увидел перед собой четыре чёрных расплывающихся пятна – четыре «мессершмитта». Через мгновение Рассохин свернул, чтобы скрыться в тумане. Противник не должен был заметить эскадрилью.
Самолёты эскадрильи легли на тот же курс, которым двигались «мессершмитты», и шли параллельно им – левее и выше. Спустя какое-то время самолёт Чепелкина отделился от остальных и ушёл направо в туман, один.
Целую минуту они шли, не меняя курса, а затем вслед за Рассохиным повернули направо. Они долго кружились, поднимались, опускались, но «мессершмиттов» нигде не было. Проклятый туман заволакивал всё вокруг.
«Где же они? – в отчаянии думал Рауль. – Как же долго! Они убьют его!».
И в этот же миг эскадрилья выскочила прямо на немецкие самолёты. Четверо «мессеров» клевали со всех сторон самолёт Чепелкина. «Четверо на одного! Сволочи!» – воскликнул Рауль, сразу вспыхнув гневом при виде врага.
Но юркий Юра крутился и переворачивался между летящими в него трассами пуль, то взлетал вверх, то падал вниз, так, что «мессершмиттам» ни разу не удалось поспеть за ним. При этом он яростно огрызался, и в тот момент, когда товарищи увидели его, он убил немецкого лётчика. Один из «мессершмиттов» упал в скрытое туманом море.
Три оставшихся лётчика, заметив внезапно появившиеся советские истребители, развернулись, чтобы отразить нападение. В этот момент Чепелкин атаковал их сзади и сбил ещё один самолёт. Два уцелевших «мессершмитта» пошли вверх и скрылись в тумане.
Но разгорячённые погоней, обрадованные успехом Чепелкина, лётчики жаждали продолжения боя. Рассохин сразу же пошёл вверх, надеясь настичь ускользающего врага. Они долго кружились над морем, когда, наконец, Рауль увидел впереди оба немецких самолёта. Не желая принимать боя, они метнулись в сторону и сразу разъединились. Рассохин ринулся за тем, который пошёл влево. Бражелон последовал за капитаном и, оглянувшись, заметил, как Лунин и Серов свернули за другим немцем. Больше ни одного самолёта виконт поблизости не заметил. «Где же Кабанков и Чепелкин?» - только успел подумать Рауль. Но размышлять времени не было.
Рассохин мчался на максимальной скорости. Рауль, не отстававший от капитана, долго видел впереди чёрное пятно «мессершмитта». Но вдруг это пятно исчезло, как будто его стёрли резинкой. Ещё некоторое время они неслись тем же курсом, надеясь вновь увидеть впереди вражеский самолёт. Но вот Рассохин сбавил скорость, повернул, потом повернул ещё раз. Затем капитан взял вверх и прошёл радужную светящуюся дымку тумана насквозь. Увидев над собой голубое небо, Рауль на мгновение зажмурился, ослеплённый солнцем. Но в ту же минуту Рассохин отвернул от солнца и пошёл над туманом. Оглядываясь вокруг, виконт надеялся увидеть кого-нибудь из товарищей, тоже вынырнувших из тумана, но вокруг не было больше ни одного самолёта.
Через минуту Рассохин, сделав небольшой круг и покачав Бражелону плоскостями, снова пошёл вниз и утонул в тумане. Рауль нырнул следом. Теперь они снова неслись сквозь сияющую дымку, переливающуюся разными цветами, опускаясь всё ниже, к самым водам залива. Рауль глянул на прибор учёта бензина. Горючего оставалось на несколько минут полёта.
И вдруг виконт увидел впереди два самолёта. Это был самолёт Игоря Кабанкова, который дрался с "мессершмиттом". Рассохин и Бражелон с ходу налетели на немца, атаковали его одновременно. Самолёт сразу перевернулся, полетел вниз и врезался в воду. Рассохин покачал плоскостями, приветствуя Кабанкова и пристраивая его к себе, и снова пошёл вверх, к синему небу.
На свой аэродром три самолёта возвращались над туманом, чтобы не плутать и не тратить горючее. Рауль испытывал радость за Кабанкова и одновременно смутную тревогу за остальных.
На укатанный снег лётного поля они опустились один за другим. Выпрыгнув из своих самолётов, Бражелон и Кабанков, побежали к Рассохину, который поджидал их возле посадочного «Т».
- Спасибо, товарищ капитан! Вы вовремя успели! – возбуждённый Кабанков сиял от радости. – Так не хотелось с пустыми руками домой возвращаться! Не только же Юрке на празднике победителем щеголять!
К лётчикам подошли техники. Они тоже слушали Кабанкова и стали поздравлять лётчиков с удачно проведённой операцией.
- Погоди, - Рассохин хлопнул Кабанкова по плечу, - вернутся - будешь Чепелкина поздравлять, он сегодня главный герой.
- Сейчас явятся! – продолжал увлёкшийся Кабанков. – Расскажут, удалось ли им четвёртого поймать!
Игорь оживлённо рассказывал Рассохину и всем присутствующим о том, как встретил в тумане тот «мессер» и как удерживал того, не давая выйти из боя. Рауль смотрел в небо в ожидании, и увидел, как два самолёта выскочили из-за заснеженных верхушек елей и пошли на посадку. Это вернулись Лунин и Серов.
- Майор! – закричал Кабанков, повернувшись навстречу товарищам. – Капитан со старшиной ещё один сбили! Недурно для праздника, а?
Отправлено: 28.11.17 03:10. Заголовок: … Сидя в землянке п..
…
Сидя в землянке перед самой лампой, Кабанков писал статью о Чепелкине, писал долго и старательно, и статья вышла такая большая, что заняла три номера "Боевого листка".
Он летал с Чепелкиным с первого дня войны и никак не мог привыкнуть, что Чепелкина больше нет. Он тосковал по товарищу. Сундучок Чепелкина он передвинул себе под койку и заслонил им свой аккордеон. Серов заметил это и перед сном сказал: — Ты что ж, Игорек, играть больше не будешь? Кабанков нахмурил свое маленькое лицо. — Пока не буду, — сказал он резко. Потом прибавил с угрозой: — А придет время — поиграю! (*)
Рауль сидел на своей койке, смотрел на работавшего за столом Кабанкова и думал:
«Может, они всё же ангелы? Они святы в своей любви! Вот она, боевая дружба, самая истинная, искренняя, бескорыстная! Именно таких друзей желал для меня отец! Именно такими друзьями были для отца его боевые товарищи! Какое счастье опираться всю свою жизнь на такого друга – сказал мне отец. Ах, граф, как вы были правы! Как и во всём, как всегда! О, как жаль, что жизнь на этой войне так коротка!.. Они погибают один за другим, теряют друг друга… Как же можно жить дальше, потеряв таких друзей? Как Рассохин продолжает жить без Никритина, без Байсеитова? Как Кабанков продолжает жить без Чепелкина? Как отец мог бы жить, потеряй он д’Артаньяна... или меня...»
В натопленной комнатушке стало невыносимо душно. Виконт встал, влез босыми ногами в сапоги, накинул куртку и вышел в черноту осеннего вечера.
Дождя не было. Шаги гулко звучали во влажном воздухе. Рауль гулял долго. Только когда совсем продрог, вернулся в кубрик. Все уже спали.
«Они умирают один за другим. Умирают те, кто хочет жить, кто должен жить! А меня не должно здесь быть, я лишний в этой жизни, - и я остаюсь жить! Зачем же, Господи, зачем?»
Рауль долго сидел на своей койке, обхватив голову руками в отчаянии от чувства собственной вины и невозможности что-либо изменить.
…
Однажды вечером Рауль ушёл с ужина раньше других. В тот день эскадрилья совершила только один вылет, усталости и голода не было. Виконт хотел только немного побыть один.
Он вошёл в темный кубрик, сел на стул, поставил локти на стол и закрыл ладонями глаза. Перед внутренним взором замаячили волны финского залива. Так всегда было в последнее время, стоило прикрыть глаза… Было очень тихо, слышно было, как на левом запястье тикают часы.
Раздались шаги. Кто-то вошёл в комнату, подошёл к столу и зажег лампу.
- Ой, простите. Не заметил, что вы здесь.
Рауль открыл глаза и прищурился от света. Перед ним стоял Кабанков. Рауль по неизменной привычке поднялся перед старшим по званию, хотя в этом не было необходимости. По негласной договорённости лётчики эскадрильи давным-давно перестали соблюдать подобные формальности в общении друг с другом.
Кабанков подвинул стул и сел напротив, поджав под себя ногу. Игорь всегда сидел так за столом. Сидя на ноге, он казался выше.
Кабанков кивнул Бражелону опуститься обратно.
- Тяжело? – только спросил Игорь.
Рауль ничего не ответил.
- Родители ваши живы? – спросил комиссар эскадрильи.
Рауль вздрогнул.
- Когда я уезжал в Африку, отец провожал меня, - глухо проговорил Бражелон.
- Вы с тех пор не получали от него известий? – спросил он.
- Получал, - ответил виконт. – Пока я воевал в Африке, отец писал мне.
Кабанков знал биографию старшины Бражелона.
- Значит, после вашего ранения и эвакуации вместе с госпиталем, вы потеряли связь со своим батюшкой? – продолжал расспрашивать комиссар.
- Да, я потерял связь с ним, - ответил Бражелон.– Я был тяжело ранен. И я боюсь, что граф… мог получить слишком поспешное извещение о моей смерти…
Последние слова прозвучали глухо и тяжело. И ещё через минуту Рауль произнёс то, о чём боялся думать. Своё самое тяжкое сомнение, лежавшее на сердце тяжёлым камнем, липкий, всепоглощающий страх, который лишал виконта способности рассуждать и желания жить.
- Я боюсь, что граф мог не пережить этого известия…
Кабанков с минуту смотрел на старшину, затем подошёл к своей койке, выдвинул чемоданчик, вынул лист бумаги, карандаш и протянул виконту:
- Пиши письмо. Рауль в удивлении вскинул голову и уставился на Кабанкова. - Какое письмо? - Отцу. Домой пиши. - Но это невозможно… - Так, ты хочешь о себе сообщить, или нет? Пиши, говорю! А возможно или невозможно – это мы поглядим!
В кубрик вошли лётчики, вернувшиеся с ужина. Они расселись по койкам, стали стягивать с себя одежду и готовиться спать. Рауль сидел за столом у самой лампы и не замечал никого.
«Это невозможно… А то, что произошло со мной – возможно? Перепрыгнуть в одно мгновение три столетия – возможно? Кто знает, что ещё возможно в поднебесном мире?».
Виконт взял карандаш в руку.
Зашелестели соломенные тюфяки, разговоры затихали, эскадрилья улеглась для ночного отдыха.
Виконт де Бражелон тронул карандашом лист, и вверху страницы появилась первая строчка: «Простите меня, если можете, отец!»… Рауль увидел надпись, которую только что сам вывел на родном языке, сердце его сжалось, по щекам скатились две капли и упали на лист.
Лунин и Серов тихонько переговаривались о чём-то, но Рауль не слышал их…
Когда лист был исписан убористым почерком с двух сторон, виконт поднялся с места и подошёл к койке Кабанкова. Игорь ещё не спал.
- Простите, Кабанков, я вынужден попросить у вас ещё лист бумаги…
Кабанков улыбнулся:
- Ну вот, другое дело... А то "невозможно!", - Игорь вынул три листа.
Виконт исписал все с обеих сторон.
Писал он так мелко, как позволял наточенный карандаш. Он писал обо всём, что с ним произошло, о том, что больше всего его поражало в новой реальности, о восторге, который он впервые испытал, поднявшись в небо, о том, как учился летать...
Писал отцу о своей любви к нему и о том, как страдает от того, что вынужден был пережить всё это без него…
Писал он об огромной войне, поглотившей весь мир, и снова о своих чувствах, сомнениях, писал о Лунине, об эскадрилье Рассохина. Виконт рассказывал, какой простой, светлой любовью лётчики эскадрильи любят друг друга и доверяют другому больше, чем себе. Писал о том, как лётчики защищают друг друга в воздухе, забывая о себе. Как бросаются без раздумий спасать другого, подставляя себя под удар. Писал о том, как сам неоднократно бросался на помощь кому-то, и бывал через мгновение защищён надёжным дружеским плечом. И о той особенной нежности, которую сам начинал испытывать к каждому из них.
Рассказывал о том, что изменилось в мире за три века, писал о том, что осталось прежним…
Виконт знал, что это письмо в никуда. Он не таил ни малейшей надежды, и всё равно писал, писал, и не мог остановиться. Он писал для самого себя, лишь по привычке обращаясь в письме к отцу. Он изливал на бумагу всё, накопившееся в сердце…
И постоянно, по несколько раз на странице, виконт просил прощения – у отца и у Бога! Он не помнил, когда в его сердце поселилось чувство раскаяния. Оно выросло из постоянного отчаяния, из одиночества, из непрестанных размышлений о том, что произошло, обо всём своём жизненном пути…
Виконт просил прощения за непослушание, за то, что не поверил опыту отца, желавшему предупредить, предостеречь своё чадо от поспешных решений. Просил прощения за то, что забыл всё, чем обязан был Богу и графу де Ла Фер, за то, что возомнил себя хозяином собственной жизни, за то, что сам решил распоряжаться своей судьбой и навлёк этим непоправимую беду на того, кого любил больше жизни…
Не имея возможности исповедаться священнику, виконт поверял теперь всю свою боль бумаге.
К утру, когда был объявлен подъём, виконт был без сил. Он держал в руках исписанные листы и чувствовал, что больше не может прибавить ни слова. Подошёл Кабанков.
- Готово? – спросил он.
Рауль кивнул и разжал пальцы. Кабанков взял листы, сложил их все четыре вместе в треугольник и протянул обратно старшине:
- Пиши адрес.
Рауль дрожащей рукой написал на свободном кусочке свой адрес.
- Закупорьте в бутылку и бросьте в море, - тихо попросил он.
- Передам Уварову, он что-нибудь придумает, - ответил Кабанков, сунув пухлый треугольник за пазуху.
Отправлено: 28.11.17 14:47. Заголовок: А меня жуть взяла от..
А меня жуть взяла от этого письма в никуда. Именно тем, что это так естественно - писать, потому что иначе - как рассказать самому себе, что с тобой происходит. Письмо с этого света - на тот. А если оно дойдет по назначению, это письмо? И представить, что его получил граф... Я пытаюсь себя поставить именно на место отца.
Отправлено: 28.11.17 16:18. Заголовок: Спасибо Вам за отзыв..
Спасибо Вам за отзывы! Это ужасно важно - получать отклики, особенно на такие моменты. Вы даете мне понять, что всё это не уходит, как письмо, в никуда, а доходит до адресата - до ваших сердец, и отражается в них эмоциями и пониманием. И возвращается ко мне обратно.
А письмо, да, куда-нибудь дойдет... Только не скоро. Границы закрыты. Точно, можно будет отдельный роман написать о путешествии этого письма... (это не обещание, просто мысли вслух)
(2) Цитата из книги Игоря Каберова «В прицеле свастика». Игорь Каберов – лётчик-истребитель, прототип Игоря Кабанкова
Глава четырнадцатая. Кабанков
Ранним утром 7 ноября лётный и технический состав эскадрильи был созван в тесный натопленный кубрик. Все расселись за столы, кто-то остался стоять вдоль стен. Игорь Кабанков должен был проводить политинформацию по случаю 24-й годовщины Октябрьской революции.
Бражелон не знал, нужно ли ему идти на это собрание. Но пошли все. И Лунин, который не был членом партии, тоже пошёл вместе со всеми. Рауль подумал и отправился вслед за майором.
Кабанков стоял у двери в кухню на виду у всех собравшихся и не знал, как начать речь. Тогда техник Деев, который в эскадрилье выполнял обязанности парторга, поднялся с места:
- Товарищ комиссар, - начал Деев, - вчера на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями товарищ Сталин произнёс речь, которую транслировали по радио. Но не все вчера слышали трансляцию. Расскажите нам, пожалуйста, о чём говорил товарищ Сталин!
Произнеся эту просьбу, Деев сам начал рассказывать о том, что в докладе речь шла о причинах временных неудач советских войск, о том, что фашисты еще превосходили советскую армию в танках и что необходимо было ликвидировать это преимущество врага, о сущности национал-социализма, сущности гитлеровской фашистской партии, о том, что гитлеровский план молниеносной войны был сорван…(1)
Сзади, со стороны входа в кубрик произошло какое-то движение, по полу потянуло сквозняком. Взгляды всех собравшихся устремились к двери, возле которой стоял комиссар дивизии Уваров. Он только что прилетел на своём «У-2». Ему сказали, что в кубрике идёт партийное собрание, и комиссар решил зайти на минуточку послушать. Техники повскакивали со своих мест, раздвинулись, пропуская комиссара дивизии вперёд, но Уваров присел рядом с дверью и сделал жест не обращать на него внимания.
Кабанков подхватил и стал рассказывать сам:
- Иосиф Виссарионович цитировал Гитлера, его слова о том, что он, дескать, освобождает человека от уничтожающей химеры, которая называется совестью! Гитлер называет своим преимуществом отсутствие у него совести, каких-либо теоретических и моральных принципов! Ну как, скажите, можно после этих слов верить в победу этого человека? Как можно верить в то, что эти люди с моралью животных смогут уничтожить великий русский народ?! (1)
Кабанков, словно позабыв, какое торжественное мероприятие здесь проводится, говорил всё живее. Он говорил пылко и просто, говорил о том, что думал и чувствовал сам, и его слова были близки и понятны собравшимся.
- Я слушал вчера доклад и думал, думал, - продолжал Игорь. – Вот идет жестокая битва, в которой решается судьба Родины. Враг у ворот Москвы, и все же в ней по традиции проводится торжественное заседание, посвященное двадцать четвертой годовщине Октября. О чем это свидетельствует, как не о нашей силе! Советское правительство, Центральный Комитет нашей партии твердо верят в то, что ненавистные фашистские захватчики будут наголову разгромлены!..(2) Конечно, верят! И я верю!
В кубрике загудели после этих слов, со всех сторон доносились одобрительные возгласы, посыпались вопросы.
Ещё в начале собрания лётчиков во главе с командиром пропустили вперёд, но Рауль остался сзади. Он стоял позади всех, у противоположной стены и слушал. Он видел только лицо Кабанкова, не мог видеть глаз остальных, слышал только их голоса.
Собрание началось как политическое, но постепенно перешло в беседу о том, что волновало, беспокоило людей эскадрильи в их повседневности, в их военных буднях. Кто-то потерял связь со своими родными, просил помочь найти семью, многие хотели знать, наконец, получит ли полк подкрепление: людей, технику… Кабанков отвечал на вопросы просто и спокойно, не делая вид, будто знает больше, чем знал на самом деле, делился своими собственными надеждами, соображениями и сомнениями.(*)
Рауль тихонько проскользнул к двери и вышел, вдохнул полной грудью свежий, влажный воздух. Пройдя несколько шагов, виконт оказался на лётном поле. Светало, обрывки туч неслись в тревожном небе. Через час эскадрилье предстоял вылет.
Рауль услышал за своей спиной шаги и обернулся. Под ёлками стоял Уваров. Рауль вытянулся, как в строю. Уваров приветливо улыбнулся:
- Вольно!..
Они вдвоём двинулись вдоль поля. Ночью опять шёл дождь, с колючих веток то и дело срывались тяжёлые капли.
- Вам, наверно, непонятно, да и неинтересно слушать подобные беседы, старшина? – обратился Уваров к Бражелону.
- Нет, отчего же, - ответил Рауль. – Очень интересно. Хотя, конечно, понял я не всё.
- Хотите, чтобы я вам что-нибудь пояснил? – спросил комиссар дивизии.
Рауль задумался.
С тех пор, как он попал в этот мир и узнал историю этой страны, виконт возненавидел и страну, и историю, и весь этот огромный механизм, перемалывающий судьбы, которым управляли какие-то бандиты с большой дороги. Они не имели права на эту власть, заполучили её кровью и неправдой, разрушившие весь прежний уклад, весь мир…
А теперь, на этой войне, в этом полку, в этой эскадрилье, Рауль разглядел в этом механизме людей. Вот они – комиссар дивизии Уваров, комиссар эскадрильи Кабанков, парторг Деев... И он, Рауль да Бражелон, каждый день смотрел в их глаза, прислушивался к их словам, сражался рядом с ними и любил их.
Рауль слушал сейчас в кубрике товарищей и понимал, почему Игорю, всегда легко высказывающему свои соображения, так трудно было начинать эту политинформацию, почему вначале он не мог выдавить из себя ничего, кроме пары газетных фраз. Рауль слушал Деева, Кабанкова, пытался угадать, от сердца ли их слова, и испытывал странное чувство по отношению к ним. Ему было жаль, что люди с такими сердцами, с такой широкой душой вынуждены жить и сражаться в этом нелепом мире, вынуждены пропагандировать нелепые ценности этого мира и поддерживать эту чудовищную машину, называемую здесь государством.
- Я больше года уже живу среди вашего народа и всё силюсь понять одну вещь, - начал виконт. – Ради чего живут здесь люди? Ради чего они терпят условия своего существования, не ропщут, продолжают работать, защищать… Что они защищают?
- Свою страну, свою идею, свою свободу, – ответил Уваров.
- Свободу? – виконт чуть заметно усмехнулся. – В этой… системе?
- Советские люди – дети этой системы. Система дала им всё. Разве Лунин мог бы стать тем, чем является сейчас, если бы не система, которая освободила его, дала ему возможность проявлять, развивать свой талант, это система дала ему крылья! И Рассохину, и Серову, и Кабанкову, и мне. Да и вам, старшина, тоже, разве не так?
На это нечего было возразить. Рауль промолчал. Он взглянул в глаза Уварова, стараясь проникнуть в самую глубину, пытаясь разглядеть душу этого человека. Рауль вспомнил, что рассказывали про комиссара в эскадрилье.
Родом москвич, Уваров носил на Балтике прозвище "испанца", потому что был одним из тех советских летчиков, которые добровольцами сражались в Испании за республику. Там, в Испании, он был контужен, и эта контузия лишила его возможности летать на боевых самолетах. Однако «У-2» он до сих пор водил отлично. Перед самой войной он окончил училище, в котором готовили политработников для авиации. Комиссаром дивизии он стал всего за несколько дней до приезда Лунина и Бражелона в Ленинград.(*)
Глядя в его серые глаза, Рауль чувствовал, что говорит Уваров искренно. Но чего стоит за этой искренностью, чем выстрадал этот человек такую искренность, виконт угадать никак не мог.
- Вы знаете, что есть Бог? – спросил тихо Бражелон.
- Нет, - ответил Уваров сразу, резко.
Помолчав, он сказал:
- Я знаю людей, верю в них. В наших советских людей, в силу их духа, воли, в правду, в справедливость для всех трудящихся и стоящих за свою правоту! Я верю в чудеса, которые люди творят своими руками, - последнюю фразу комиссар произнёс уже мягко и взглянул в лицо старшины. - Вы летаете с ними, вы сражаетесь рядом с ними, вы знаете каждого из них уже очень близко. Скажите, старшина, вы разве не верите в них?
- Верю – ответил Рауль искренно. – Я верю в их сердца. Я знаю, что ни один из них не предаст. Верю, что, если суждено им погибнуть, то они погибнут с честью и правдой.
- А в их победу вы не верите? В победу русского народа не верите?
- В победу народа – верю! – ответил Рауль. – Это сильный народ, он выстоит, не прогнётся, я это знаю.
- И я знаю, - произнёс комиссар.
Несколько минут они шли молча. Небо посветлело, пора было возвращаться.
- Вы ведь виконт? – спросил вдруг Уваров.
Рауль, не ожидавший этого вопроса, в удивлении уставился на комиссара:
- Так точно.
- Рауль, виконт де Бражелон? И это не псевдоним? – продолжал расспрашивать Уваров с нескрываемым любопытством.
- Нет, разумеется, не псевдоним, это моё имя, - ответил виконт.
- Вы что же, потомок, наследник рода того самого, знаменитого Рауля де Бражелона? – продолжал расспрашивать Уваров.
Рауль горько усмехнулся:
- Вы имеете в виду того несчастного, которого бросила Лавальер?
- Про того несчастного, - проговорил Уваров, - к стыду своему, я ничего не знаю. Только слышал о нем. Я имел в виду того, который был сыном графа де Ла Фер...
Уваров замолк, пораженный реакцией старшины на эти слова. Рауль остановился и во все глаза смотрел на комиссара дивизии:
- Вам известно имя графа де Ла Фер? - спросил виконт, позабыв все приличия и устав.
- Кто же не знает это имя, - произнёс Уваров, - Алескандра Дюма в нашей стране тоже любят и знают!
- Кто такой Александр Дюма? – поинтересовался Рауль.
Теперь уже удивился комиссар:
- Вы – француз, и не знаете Дюма?
- Нет, не знаю, - честно ответил Рауль.
Уваров помолчал, внимательно вглядываясь в лицо виконта.
- Обязательно прочтите, - через минуту сказал комиссар очень серьёзно, - как только выпадет возможность.
Рауль, совершенно сбитый с толку, шагал рядом с комиссаром, и сердце его бешено колотилось.
Бражелона охватило странное чувство: как будто между настоящим и прошлым его протянулась тонкая, еле видимая ниточка, как будто не всё ещё было потеряно и забыто, как будто этот странный мир, оказался вдруг не совсем чужим, раз в нём есть человек, который знает его отца, графа де Ла Фер! Раз в этом мире есть некий Александр Дюма, написавший что-то про графа де Ла Фер, про его род. Виконт дал себе слово, что, если останется жив, обязательно найдёт этого Дюма, чего бы ему это ни стоило!
Несмотря на чуть заметный холодок в изучающем взгляде комиссара, виконт почувствовал к нему ещё большее расположение, какое-то особенное тепло.
- Вы, виконт, воевали в Африке? – спросил Уваров.
- Да, воевал, - подтвердил Бражелон.
- А где именно?
- Джиджелли, - опять честно ответил Рауль. Если бы Уваров спросил о командующем, Рауль уже готов был рассказать и о герцоге де Бофоре. Но Уваров не стал спрашивать о командующем.
- Простите за вопрос, старшина, в Африку вы отправились из личных, принципиальных убеждений или искать славы?
- Нет, - просто ответил Бражелон, - искать смерти.
Снова повисла пауза.
- А на этой войне вы зачем, виконт? – спросил комиссар. – Вы всё ещё ищете смерти?
- Нет, не ищу, - ответил Рауль. – Её не нужно искать тут, она ходит по пятам. Она везде: на земле, в воздухе, в море и в этом осаждённом городе. Она здесь поселилась хозяйкой, так что, люди уже не боятся её. Зачем я на этой войне, я не смогу вам ответить, товарищ комиссар, я попал сюда против своей воли... А вот зачем я в этом полку, зачем я в эскадрилье Рассохина, - я могу объяснить. Я здесь для того, чтобы отдать свою жизнь за кого-нибудь из них. Или умереть вместе с ними, рядом, так же, как мы летаем и сражаемся – бок о бок.
…
После дождей ударили морозы. Намокшая земля смерзлась, чуть припорошенная снегом. Аэродром стал тверд, как чугун, весь в жестких выбоинах и колеях. Самолеты при взлетах и посадках подскакивали, прыгали; всякий раз казалось, что уже следующего прыжка они не выдержат и просто рассыплются. В небе машины обмерзали, становились тяжелыми, как утюги, их прижимало к воде, к лесу. (*)
В воздухе стоял мороз, но море остывало медленно, и густой пар днем и ночью поднимался от теплой открытой воды. Летать снова приходилось в постоянном тумане, и было ясно, что туман этот уже не рассеется до тех пор, пока лед не покроет воду.(*)
Тридцатого ноября Совинформбюро сообщило о потере Тихвина. Финские войска захватили перешеек между озерами Ладожским и Онежским и вышли на северный берег реки Свири. Немцы двинулись им навстречу от станции Будогощь, заняли город Тихвин. Вокруг Ленинграда образовалось второе вражеское кольцо — с узким разрывом, километров в двадцать, между Тихвином и южным берегом Свири. По этому разрыву не проходило ни одной дороги — ни железной, ни шоссейной.(*)
На стене в землянке Рассохина висела карта Ленинградской области, и благодаря постоянному разглядыванию этой карты лётчики отчетливо представляли себе, что происходит. Ленинград, где множество людей сражалось, работало и умирало, как бы медленно вползал всё дальше, всё глубже в тыл врага.(*)
…
За месяц холодов воды залива покрылись тонкой коркой льда. Поднялся ветер, который развеял туман и поднял метель. Несколько дней в самом начале декабря от снега и пурги ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Лётчики, поднимая высоко воротники шинелей, три раза в день ходили в камбуз и обратно, а всё остальное время опять сидели в жарко натопленном кубрике и ждали «у моря погоды».
8 декабря по радио сообщили, что Тихвин освобождён. Вот это было событие! Немцев разгромили, они бежали, у них отняли захваченный русский город, и случилось это не где-нибудь, а близко, на соседнем, Волховском фронте! Лица прояснились. Все были убеждены, что это только начало. Все предчувствовали приближение новых событий, радостных и грандиозных.(*)
— Вот другие немцев бьют, а мы тухнем в яме, как силос! — сказал Кабанков. — Опять уже сколько дней не летали! Он от нетерпения не мог сидеть и, подпрыгивая, шагал по землянке из угла в угол. Ждать ему пришлось недолго. Метель прекратилась, и ударил мороз градусов в двадцать. В этот первый ясный день немецкие бомбардировщики совершили огромный звездный налет на Ленинград, каких не было с сентября. Чего хотели достигнуть немцы этим налетом — неясно. Казалось, ими просто руководило желание сорвать злость за неудачу под Тихвином. На опустевшие в последнее время аэродромы вокруг Ленинграда они внезапно перекинули авиацию и ударили по городу четырьмя армадами с четырех сторон.(*)
Когда Рассохину позвонили, армада, двигавшаяся с юго-запада, была уже видна с аэродрома. Выскочив из землянки и увидев вдали ползущие "юнкерсы", Кабанков рассмеялся от радости. Лётчики побежали к своим самолетам по узким тропинкам, протоптанным в глубоком снегу. Кабанков бежал впереди, подпрыгивая, как мяч. Морозный ветер жег щёки.(*)
Пять самолётов эскадрильи Рассохина взлетели над ослепительно белой и чистой землёй, над ёлками, заваленными снегом. Рауль сразу вспомнил прошлый год, Эмск и свои зимние полёты на «У-2». Тогда земля тоже была такой же ослепительно белой, и мороз с такой же силой хлестал плетью по щекам, и на взлёте так же захватывало дух. Только тогда это было первое впечатление, самый первый восторг начинающего пилота. А теперь это было ожидание встречи с врагом, предвкушение жестокой схватки, смертельной драки. Это было такое привычное для виконта да Бражелона чувство, с которым он всю жизнь лицом к лицу встречал врага, это было то самое чувство, благодаря которому Рауль ещё ощущал себя живым. Только в бою он по-настоящему жил!
Бражелон и Кабанков сопровождали Рассохина, Серов – Лунина. Армада «юнкерсов», широко распластавшись над Петергофом и занимая, казалось, полнеба, двигалась к устью Невы. Рассохин повёл свою пятёрку наискосок, чтобы попытаться перехватить «юнкерсы», прежде чем они окажутся над городом. Эскадрилья двигалась к армаде под прямым углом. И вдруг высоко над собой Рауль заметил маленькие самолётики, поблёскивающие на солнце, как стайка рыб. «Юнкерсы» шли на бомбёжку под прикрытием «мессершмттов», которые двигались впереди и гораздо выше их.
Рассохин тоже увидел истребители и сразу стал снижаться. И в тот момент, когда «мессершмитты» заметили советские самолёты и разом кинулись к ним, словно падая с неба, вся пятёрка уже нырнула под армаду, чтобы не ввязываться в бой с истребителями, а атаковать бомбардировщики снизу.
Это случилось над самым юго-западным краем города, над Морским каналом. Когда чёрные туши «юнкерсов» замелькали над головой, самолёт Рассохина стремительно пошёл вверх. Рауль тоже взял ручку на себя. Рассохин полоснул по ближайшему «юнкерсу» и проскочил вверх мимо его хвоста. В тот же момент Рауль нажал на гашетку, стреляя по тому же самолёту, и тоже проскочил мимо, не отставая от капитана ни на шаг. Что стало с тем «юнкерсом», не было времени заметить, потому что Рассохин уже снова снижался, начиная атаку на другой самолёт.
Виконт заметил, как стадо бомбардировщиков заметалось, сбиваясь в кучи. Со всех сторон к Раулю тянулись светящиеся дорожки трассирующих пуль, «юнкерсы» были повсюду: впереди, позади, справа, слева. Но Рауль не смотрел на длинные чёрные тела вражеских самолётов. Он неотрывно следовал за своим командиром. Эскадрилья несколько раз прошила армаду своими самолётами – сверху вниз и снизу вверх. Иногда Рауль краем глаза замечал «мессершмитты». Они были то снизу, то сверху, но Рассохин, а за ним и Бражелон каждый раз уходил от них в самую гущу «юнкерсов». Бомбардировщики, потеряв строй, бросали бомбы тут же, на лёд, на окраинные пустыри, и отваливали поодиночке назад, на юго-запад.
Когда армада рассеялась, расползаясь во все стороны, Рауль снова увидел «мессершмитты». Сначала только два. Они шли прямо на Рассохина, навстречу, в лоб. Рассохин и Бражелон одновременно дали по ним очередь, заставив отвернуть. Но ещё два «мессершмитта» уже пикировали на них сверху. Рассохин вывернулся из-под удара, уведя за собой и ведомого, но «мессершмитты» не отставали. Завязался бой – вдвоём против четверых. Рауль всеми силами старался остаться в хвосте Рассохина, огрызаясь короткими очередями и отгоняя противников, атаковавших капитана сбоку. Но, в конце концов, немцам удалось разделить их. Теперь каждый из них дрался с двумя.
Неожиданно справа от себя Рауль увидел ещё один «И-16», который тоже был связан боем с самолётом противника.
«Кабанков, наверно», - подумал Рауль, потому что помнил, что Игорь тоже находился всё время неподалёку от своего капитана.
Но думать и наблюдать за товарищами виконту было некогда, потому что ему приходилось отбивать атаки противников. Стоило ему отогнать одного, как другой немедленно кидался на него сзади. Бой был сложный, маневренный. Всё вертелось вокруг. Морозное солнце с расплывчатым диском сияло то внизу, то вверху. Рауль снова был разгорячён боем. Виконта снова охватила давно привычная злая радость – радость битвы, радость противостояния равному по силе и духу противнику. Рауль давно забыл про боль от морозного ветра, стегавшего по лицу, он снова ощущал себя единым целым с самолётом: руки и ноги действовали автоматически, и оттого казалось, что самолёт повинуется мгновенной мысли пилота.
Неожиданно что-то изменилось. Вот уже несколько секунд Рауль бился только с одним противником. Куда же делся второй «мессершмитт»? Вдруг откуда-то справа вынырнул «И-16». Он проскочил совсем близко, в каком-то десятке метров от правой плоскости самолёта Бражелона, и Рауль увидел возбуждённое, твёрдое маленькое лицо Игоря Кабанкова. И в то же мгновение «мессершмитт», с которым дрался Рауль, завалился на крыло и стал стремительно падать.
«Сбит! – только успел подумать Рауль, - ай, да Кабанков!», - но радость виконта была преждевременной. У самой поверхности льда «мессершмитт» вышел из штопора, развернулся и, стремительно набирая скорость, ушёл в юго-западном направлении. Это была только имитация падения, хитрость, чтобы выйти из боя.
Рауль поднял взгляд от белой поверхности земли и увидел, как Кабанков, раскачивая свой самолёт с крыла на крыло, призывал следовать за собой. Рауль пристроился, лихорадочно соображая, как же произошло, что этот яростный и сложный бой так внезапно завершился. Видимо, Кабанков сумел быстро справиться с единственным своим противником и, поспешив Раулю на выручку, сбил один из «мессершмиттов», используя внезапность и неожиданность нападения. Второй немецкий лётчик, оставшись в меньшинстве, предпочёл удрать.
Впереди Рауль увидел ещё три самолёта. Это капитан Рассохин всё ещё сражался с двумя «мессершмиттами», которые, чувствуя своё преимущество, не собирались отступать. Они гнались за советским истребителем, стараясь срезать углы, подстерегали на поворотах и не давали ему уйти.
Сердце виконта возликовало: «Спасибо тебе, Кабанков! Вместе мы точно справимся!».
Несясь прямо в самую гущу схватки, Рауль увидел, как один из врагов «сел на хвост» Рассохину, и к самолёту капитана протянулись светящиеся жгуты трассирующих пуль. Рауль устремился прямо на этот «мессершмитт», заходя сверху и чуть сбоку, и сразу открыл огонь. Наверно, Рауль ранил лётчика, потому что, когда Рассохин внезапно ушёл вверх, его преследователь продолжил лететь по прежней траектории. Рауль, разгоряченный и пылающий яростью, продолжал нестись следом и стрелять почти в упор до тех пор, пока из левого мотора «мессершмитта» ни повалил густой дым. Немецкий самолёт завалился на крыло и стремительно полетел вниз. Рауль спикировал вслед за ним, всё ещё не веря в свою победу и опасаясь, не является ли падение очередной хитростью. Но на этот раз победа была неоспоримой. «Мессершмитт» несколько раз перевернулся в воздухе, упал на белый снег пустыря и превратился в столб чёрного дыма.
Виконт де Бражелон в восторге сделал победный круг над поверженным врагом, хотя в этом не было никакой необходимости. Это был первый самолёт, сбитый виконтом самостоятельно! Затем Рауль взмыл и стал искать глазами товарищей. На высоте шестисот метров раскачивался с крыла на крыло один «И-16». Это капитан Рассохин подзывал своего ведомого. Ни второго «мессершмитта», ни самолёта Кабанкова видно не было. Рауль пристроился за командиром, и в этот момент заметил, что горючего осталось только на обратный путь.
Когда Рассохин и Бражелон заходили на посадку, они увидели на промёрзшем, заснеженном аэродроме два уже вернувшихся самолёта. Выпрыгнув из кабины и ответив на рукопожатие техника, Рауль побежал туда, где возле самолёта Рассохина Лунин и Серов с побелевшими от мороза щеками уже докладывали капитану о полёте.
- Я вёл бой с двумя «мессершмиттами», - говорил Лунин со своим крутым северным выговором. Заледеневшие губы слушались плохо, поэтому слова выходили медленными и нечёткими. - Неизвестно откуда взялся Кабанков и поджёг одного из них. Но в Кабанкова стреляли сзади… - Лунин замолчал.
- И что?! – в нетерпении крикнул Рассохин.
- И он сорвался.
Тихие слова повисли в воздухе, как громовой раскат.
…
В жарко натопленной землянке командного пункта эскадрильи работало радио. Каждый вечер лётчики сидели все вместе в маленькой комнатушке и слушали сообщения с фронтов.
Они теперь совсем оставили свой кубрик и переселились в землянку. Как ни мала была она, однако смогла вместить весь лётный состав эскадрильи. Их было теперь четверо.
Внезапно тихая музыка, звучавшая из репродуктора, оборвалась. Через минуту напряжённой тишины зазвучал голос диктора и провозгласил, что сейчас будут передавать чрезвычайное сообщение.
- ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ГОВОРИТ МОСКВА! В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС. ПРОВАЛ НЕМЕЦКОГО ПЛАНА ОКРУЖЕНИЯ И ВЗЯТИЯ МОСКВЫ. ПОРАЖЕНИЕ НЕМЕЦКИХ ВОЙСК НА ПОДСТУПАХ МОСКВЫ!
В землянке раздался только дружный вздох четверых мужчин.
Москва!.. Спасена Москва!..
Перестав дышать, вслушивались они в названия освобожденных подмосковных городков, такие милые для русского слуха. Потом следовало перечисление разгромленных немецких дивизий. Потом шли цифры: захвачено столько-то орудий, столько-то танков, самолетов, автомашин. И, наконец, последние, спокойные слова: "Наступление наших войск продолжается".(*)
Рассохин первым выпрыгнул со своего места и с радостным возгласом бросился к своим товарищам. Он обнимал их всех вместе, и каждого по отдельности, расцеловал Лунина, и Серова, и Бражелона.
Москва, Москва спасена! Враг под Москвой разбит и бежит!
Это означало, что всё было не напрасно! Все жертвы, все потери, которые пришлось понести им, были не зря!
Как ни был грозен и силён их враг, а он мог быть побеждён! Они и раньше это знали, они и сами побеждали! А теперь была одержана общая победа, значимая для всех людей, для всего народа! Значит, полная победа над врагом уже не была только мечтой, только надеждой, только предвидением, только желанием.(*)
Рассохинцы улыбались, поздравляли друг друга и были счастливы!
На вспыхнувших от жары и радости лицах, в их блестящих глазах виконт да Бражелон увидел какой-то новый свет. И Рауль вдруг с особенной ясностью почувствовал себя таким же, как они, частью их. Виконт улыбался вместе с ними и был счастлив вместе с ними! Потому что их потери были и его потерями, а их победы били и его победами. Потому что он любил их так же, как они любили друг друга, и ненавидел их врага так же, как они ненавидели. И он тоже уже знал по своему опыту, что этого врага можно победить!
…
Каждый день они вылетали вчетвером и упорно искали встреч с немецкими самолётами. Бой был бы радостью для них. Но воздух совсем опустел: вся немецкая авиация ушла под Москву.
Единственным событием в жизни эскадрильи за эти дни было письмо, полученное Серовым. Из районо пришёл, наконец, ответ, в котором сообщалось, где находится та школа, о которой он запрашивал. Назван был городок Молотовской области, о котором никто в эскадрилье никогда не слыхал. Но к удивлению всех, известие из районо не только не обрадовало Серова, а, напротив, словно огорчило. Коля стал молчаливым и выглядел растерянным.(*)
Однажды, когда Рассохин убежал решать какие-то хозяйственные вопрос, и в землянке кроме троих лётчиков никого не было, Бражелон подошёл и тронул Серова за плечо:
— Серов, что с вами? – тихо спросил Рауль.
Серов, видимо, больше не мог терпеть.
— Когда я был у нее, школа еще не уехала, — сказал он. — Школа уехала только через шесть дней.
Сбивчиво Серов объяснил. В середине августа он был у своей знакомой на квартире, и соседка сказала ему, что его знакомая уехала из города вместе со своей школой. А теперь из ответа районо видно, что школа уехала только через шесть дней после того, как он был на той квартире…(*)
— Ну и что? — спросил Лунин.
— Она не хотела меня видеть, — проговорил Серов. — И велела, соседке сказать, что уже уехала…
— Вы ей не писали? – тихо спросил Бражелон.
— Куда? — спросил Серов…
И, понизив голос, почти шёпотом прибавил:
— Зачем?
Рауль хотел было возразить, посоветовать Серову не делать преждевременных выводов, не наговаривать зря на женщину, постараться разузнать, написать куда-нибудь, верить!.. Но потом вдруг опустил руку и отвёл взгляд.
«Я тоже верил… До последнего, - подумал Бражелон. – Наверно, Серов прав».
И тут же подумал еще, что Кабанков всё-таки убедил бы его написать. И снова взглянув в глаза Серова, понял, что тот тоже в эту минуту подумал о Кабанкове…(*)
Хорошо, живо, жизненно, без "притягивания за уши" событий и персонажей этой истории. Убедительны сцены аэродромной жизни и воздушных боев, и так понятен азарт не слишком еще опытного молодого летчика де Бражелона! Героем Советского Союза он станет?
Отправлено: 29.11.17 12:04. Заголовок: Да, по обстоятельнос..
Да, по обстоятельности и точности, по скрупулезному прослеживанию каждого движения души попаданса, никто еще подобного не писал. Может, что-то подобное намечалось у Ленчика( с Дюмасферы) в ее "Сказочке", но она так и не была дописана. Это настолько жизненно и убедительно, что в такое верится.
Хорошо, живо, жизненно, без "притягивания за уши" событий и персонажей этой истории. Убедительны сцены аэродромной жизни и воздушных боев, и так понятен азарт не слишком еще опытного молодого летчика де Бражелона! Героем Советского Союза он станет?
Насчет Героя - не знаю пока, вполне возможно ))
Стелла пишет:
цитата:
Да, по обстоятельности и точности, по скрупулезному прослеживанию каждого движения души попаданса, никто еще подобного не писал.
Ух, между прочим, это большая ответственность - не разочаровать...
Отправлено: 29.11.17 19:18. Заголовок: Примечание к главе 1..
Примечание к главе 15: Третья и четвёртая части главы (про перелёт и лысый бугор) – это текст из «Балтийского неба», исправленный с учётом другого главного героя. Я просто не могу написать об этих событиях иначе...
Глава пятнадцатая. Лысый бугор
Однажды, вернувшись из очередного безрезультатного полёта, они увидели человека в форме техника, ожидавшего возле землянки командного пункта.
- Техник третьей эскадрильи, - представился он, - проездом. Через три часа отправляюсь в дивизию для решения хозяйственных вопросов.
- Как добрались из Кронштадта? – поинтересовался Рассохин.
- Хорошо, товарищ капитан, - ответил техник. – Только всю дорогу нас из Петергофа обстреливали.
Возбуждённый и разговорчивый после пережитого волнения, техник грелся в землянке, пил чай и рассказывал всё, что знал.
Оказалось, что третья эскадрилья на днях покидает Кронштадт.
- У нас в эскадрилье тоже лётного состава четверо осталось, - сказал техник, оглядывая присутствующих, - Только у одного самолёта нет.
И, понизив голос, добавил безо всякой связи с предыдущим:
- Я слышал, вроде как, по льду Ладожского озера дорогу прокладывают.
Это была новость так новость! Дорога, которая может соединить Ленинград с остальной страной!
Но что это за дорога? Где пролегает эта дорога? Как обороняется эта дорога? Техника засыпали вопросами. Но он только замолчал, смутившись, и уткнулся в свою кружку. Конечно, он ничего не знал. И пересказывал только слухи. Но можно ли верить этим слухам?
Если бы такая дорога – хотя бы самая неудобная – существовала, самый последний, самый убийственный план немцев рухнул бы!
…
А через несколько дней, в короткий промежуток между двумя метелями, к ним прилетел командир полка майор Проскуряков. Прилетел он на боевом истребителе, и на другом истребителе его сопровождал один из лётчиков первой эскадрильи. Землянка командного пункта оказалось маленькой и тесной, когда Проскуряков, нагнув голову, вошёл в неё, и им, вскочившим при его появлении, пришлось прижаться к стене.(*)
Сердце Рауля сжалось, и виконту стало вдруг очень душно в этой натопленной комнатушке. Перед ним стоял человек, как две капли воды похожий на барона дю Валлона. «Барон» был в лётном комбинезоне и казался неуклюжим в своих огромных мохнатых унтах. Это был огромный мужчина с широким лицом и очень добрыми голубыми глазами.
Командир полка выслушал рапорт Рассохина, потом протянул свои лапищи и обнял его – сгрёб в охапку. Когда Проскурякову представили Лунина и Бражелона, он с подчёркнутым уважением пожал им руки, и пожатие это было таким сильным и таким знакомым, что слёзы чуть не навернулись на глаза виконта, не то от боли, не то от воспоминаний.
Проскуряков в сопровождении Рассохина отправился осматривать хозяйство эскадрильи. Минут через сорок Рассохин вернулся и стал напяливать на себя всё тёплое, что имел.
- А где командир полка? – спросил Лунин.
- Ждёт меня в машине. Мы с ним сейчас едем в дивизию. Ночью я вернусь.
Оглянувшись и убедившись, что в землянке кроме лётчиков никого нет, он прибавил тихо:
- Полк перебазируется.
...
Штаб полка и первая эскадрилья были уже на новом месте — за Ладожским озером. Потом туда же перебралась и третья эскадрилья — из Кронштадта. И вот, наконец, пришел приказ двигаться и второй эскадрилье.
Сухой, колючий, снег крутился над темным аэродромом, когда наземный состав эскадрильи на трех грузовиках отправился в путь. Лётчики должны были вылетать на другой день утром, но метель не пустила их ни на другой, ни на следующий. На третью ночь мороз усилился, небо прояснилось, и утром встало солнце.
Небо прояснилось, но резкий, пронзительный ветер по-прежнему гнал, и крутил над землей клубы мелкого, колючего снега. Всё кругом было полно вертящейся серебряной пыли. Задыхаясь от ветра, Рауль влез в самолет и взлетел вслед за Рассохиным. В последний раз увидел он привычный рисунок еловых вершин в конце аэродрома, над которым он так часто, так много взлетал. За елками сверкнуло белизной море, но они повернулись к нему спиной и легли курсом на восток.
Прежде всего, им предстояло пересечь сорокакилометровую ширину Карельского перешейка. Они шли парами: Рассохин – Бражелон, Лунин — Серов. Лес внизу виден был как в тумане, сквозь белую дымку поземки, змеистые вихри которой перекатывались через деревья. Справа, на юге, была Нева, еле угадываемая за стелющимися понизу снежными потоками. Там, сразу за Невой – немцы. Ветер вздувал сухой снег так высоко, что даже на высоте семисот метров в воздухе поблескивали снежинки. Выше подниматься Рассохин не хотел, чтобы не потерять ориентиры на мало знакомой и очень узкой трассе. Ветер волочил сквозь пространство какие-то сгустки тумана, еле различимые, похожие от солнца на золотые пятна, слабо очерченные, но непрозрачные. И расплывчатое солнце, низко стоявшее на юго-востоке, слепило глаза.
Нева широкой дугою ушла на юг, скрылась из виду, потом снова возникла впереди. И за рябью пронизанного снежной пылью леса появился и стал стремительно расширяться огромный белый простор.
Они вышли к тому месту, где Нева вытекает из Ладожского озера. Возле самого входа в реку Рауль увидел маленький островок и что-то громоздкое на нем, похожее на бесформенную груду камней, запорошенных снегом. Это была Шлиссельбургская крепость, преградившая немцам путь через Неву и с августа стоящая под огнем немецкой артиллерии. Рауль ничего не мог разобрать в этом нагромождении камней, ему хотелось рассмотреть крепость поближе, но Рассохин круто свернул на север и повел их от Невы вдоль береговой черты озера. Так шли они до тех пор, пока не увидели низкий лесистый мыс, на котором стояла высокая красная башня, торчавшая, как поднятый палец, из снежных вихрей, крутившихся у ее подножия – Осиновецкий маяк. Пройдя над ним, они снова свернули на восток и пошли прямо через озеро.
По льду озера бежали, текли, дымились длинные живые космы снега. Здесь ветер был еще сильнее. Низкий берег скрылся, и внизу, куда ни глянешь, ничего не было видно, кроме льда и косматого летящего снега над ним.
И Рауль увидел дорогу!
Точнее, даже не дорогу, а колонну грузовых машин, которая медленно ползла по льду с востока на запад, в сторону Ленинграда. Машины дымились от снега, снежные вихри перекатывались через них, скрывая их из виду. Приглядевшись, виконт заметил, что движутся они вдоль длинного ряда мотающихся на ветру вешек. Через минуту он заметил другую колонну машин, двигавшуюся на восток. Впрочем, с самолета нельзя было определить, движутся ли эти машины, или застряли в снегу.
- Вот она! Есть дорога! – подумал Рауль. – Невероятно!..
Дорога, проложенная по льду озера, почти все берега которого заняты неприятелем! Вот он, единственный путь, соединивший Ленинград с остальной страной! И, конечно же, вот она – цель перебазирования полка! Ведь именно этот спасительный путь они будут теперь охранять!
Справа и слева от дороги, на льду, видел Рауль иногда краснофлотцев в тулупах. Вероятно, это была охрана дороги. Как они живут здесь, вечно в снегу, на ветру, на морозе, без всякого крова, не имея возможности даже зарыться в землю? Они иногда махали самолетам руками, и ему хотелось рассмотреть их получше, но это было невозможно, потому что прозрачность воздуха уменьшалась с каждой минутой. Солнце превратилось в большое мутное пятно, небо побледнело, дымка охватывала их всё теснее; даже самолет Рассохина, летевший в каких-нибудь ста метрах впереди, иногда затуманивался.
С дорогой они расстались, — Рассохин вел их теперь несколько севернее дороги. Под ними теперь ничего не было, кроме льда, по которому струились снежные вихри. До противоположного берега озера оставалось всего несколько минут полета, и его можно было бы уже разглядеть, если бы воздух был прозрачнее. Но Рауль ничего не видел, кроме крутящегося снега внизу, рыжего солнечного пятна вверху, самолета Рассохина впереди и ещё двух – самолётов Лунина и Серова - справа.
Вдруг перед ними в воздухе ясно обозначились четыре темных вытянутых пятнышка: четыре "мессершмитта"!
Они шли в строю с явным намерением преградить путь советским истребителям, не дать им пробиться к восточному берегу озера. До них оставалось немногим более тысячи метров, и решение нужно было принимать мгновенно. Обойти их или затеять с ними долгую карусель нечего было и думать: не хватило бы горючего. И Рассохин решил атаковать и проскочить.
Они встретились почти лоб в лоб. Произошла короткая схватка, в которой всё зависело от упорства, от уверенности в себе, от умения владеть самолетом, от меткости стрельбы.
На тридцатой секунде сбитый Рассохиным "мессершмитт" уже падал на лед, вплетая черную струйку дыма в белые вихри метели.
Второй "мессершмитт", поврежденный, как-то боком нырнул вниз, над самым льдом выпрямился и неуверенно пошел к югу.
Двое остальных метнулись вверх, к солнцу, и пропали в рыжих лучах.
Путь был свободен.
Но тут Рауль заметил, что самолет Рассохина, странно качаясь, скользит вниз. Он быстро терял высоту и уже погружался в мутную снежную пыль, взметаемую ветром со льда. Бражелон в тревоге кружился над ним, снижаясь. Мотор у Рассохина не работал. "Как это "мессершмитт" успел перебить ему мотор? — думал Рауль. — Только бы он сам был цел!.. Только бы ему удалось посадить самолет!.."
Спланировать на лед без мотора при таком ветре было не просто. Потонув в снежных вихрях, самолет Рассохина коснулся льда и высоко подпрыгнул. Потом опять коснулся льда и, пробежав очень мало, остановился как-то косо, опустив одну плоскость и приподняв другую.
Если бы Рассохин вылез из самолета и принялся осматривать мотор, Рауль не особенно волновался бы.
Но Рассохин продолжал, не двигаясь, сидеть в самолете.
«Он ранен! – с ужасом понял Рауль. – Но он жив! Он же смог посадить самолёт! Что же делать?»
Виконт медленно продолжал снижаться, стараясь получше рассмотреть Рассохина. Самолёт Рауля каждый раз, опускаясь всё ниже, нырял в крутящийся надо льдом снег. И вдруг Рассохин поднял голову, потом руку. Он взглянул на Рауля и махнул ему рукой. Взмах руки мог обозначать только одно: ложитесь на свой курс и продолжайте путь. Это был приказ.
Но как возможно этот приказ исполнить?
И вдруг Рауль увидел, как рядом с ним, сверху вниз, быстро снижаясь прямо в снежную карусель, спикировал другой «И-16». Это был самолёт майора Лунина.
На высоте трёхсот метров ото льда Лунин стал кружить, ища место для посадки.
Рауль, продолжая делать круг за кругом, видел, как Лунин нёсся над самым льдом. Лед здесь был весь в торосах, которые торчали, словно надолбы, и сесть тут, да еще при таком ветре, — значило разбить самолет. С трудом отыскал Лунин место поглаже — метрах в двухстах от Рассохина — и кое-как сел.
Рауль видел, как Рассохин вылез из самолета, сделал два-три шага к югу — туда, где километрах в семи проходила дорога, — и вдруг упал в снег. Он упал в снег и пополз.
Рауль видел, как, повернув свой самолет против ветра, Лунин выпрыгнул в снег и, преодолевая ветер, побежал к Рассохину.
Рауль видел, как Рассохин начал вдруг подниматься, явно пытаясь встать на ноги. Сначала он встал на колени. Затем после долгой передышки уперся руками в лед и внезапно поднялся во весь рост.
Целую минуту простоял он в крутящемся снегу на странно расставленных ногах, широкий, косматый. Потом поднял вверх два сжатых кулака и погрозил ими. И рухнул со всего роста.
Рауль видел, как Лунин подбежал к Рассохину и склонился над ним, как поднял его на руки и отнёс к самолёту, как положил его под плоскость и накрыл парашютом.
Лунин вернулся к своему самолёту, запустил мотор и взлетел. Он покачал плоскостями. Серов, а за ним и Бражелон пристроились к нему, и через две минуты они увидели впереди низкий берег.
Рауля колотил озноб. Метель стегала плетьми по лицу, пальцы, стиснувшие ручку управления, дрожали.
Рауль смотрел на лес, туманящийся в снежном дыму, и какая-то безумная надежда навязчивой мыслью стучала в голове, что, может быть, ещё не мёртв, может только ранен, пусть тяжело, но всё же только ранен, может, они ещё успеют его спасти… Нет, он ни на что уже не надеялся. Раненого командира Лунин, конечно, не оставил бы одного там, в снегу. А это означало конец…
…
Весь полк был размещен в одной деревне, и хотя деревня была для северных краев большая, дворов в сорок с лишним, во всех домах жили военные, а по длинной ее улице с утра до ночи мимо кривых березок, растущих возле крылец, бродили пестро и разнообразно одетые люди — в комбинезонах, тулупах и черных флотских шинелях. Часовые стояли возле изб, в которых помещались различные учреждения полка и батальона аэродромного обслуживания: оба штаба, строевая часть с секретным отделом, медсанбат, продотдел, рота связи, авторота, склады вооружения, парашютов, передвижные авиаремонтные мастерские и т. д. Вся эта масса людей и все эти учреждения предназначены были для руководства летчиками, для снабжения их и обслуживания, для снабжения и обслуживания многих самолетов.
Но ни летчиков, ни самолетов в полку почти не осталось. На деревенском выгоне, кое-как превращенном в аэродром, стояло в наскоро сколоченных маленьких рефугах всего шесть самолетов: три самолета третьей эскадрильи, два самолета первой эскадрильи и самолет, на котором летал командир полка майор Проскуряков.
Во второй эскадрилье было три летчика и ни одного самолета. Проскуряков решил воспользоваться тем, что немецкой авиации над озером еще не очень много, и капитально отремонтировать самолеты второй эскадрильи. И вторая эскадрилья, рассохинская, перешла в разряд нелетающих.
У этой нелетающей эскадрильи был теперь новый командир — майор Лунин. Назначение Лунина командиром эскадрильи состоялось на другой день после похорон Рассохина.
За телом Рассохина и за его самолетом была снаряжена целая экспедиция из техников полка и краснофлотцев аэродромного батальона, с грузовиками, лыжами, лопатами. С экспедицией этой отправились Серов и Бражелон в качестве проводников. Они довольно точно и легко определили то место, где погиб Рассохин, однако тело его и самолет они нашли не сразу. Метель намела столько снега, что лётчики не мог найти даже тех торосов, которые помешали Лунину сесть рядом с Рассохиным. Самолета нигде не было видно; некоторые стали высказывать предположение, что, может быть, немцы с юга или финны с севера пробрались сюда и похитили самолет. Однако поиски продолжали, и, наконец, один краснофлотец заметил край винта, торчащий из сугроба. Сугроб разбросали лопатами и откопали самолет, под крылом которого лежал Рассохин.
Поздно ночью экспедиция вернулась на аэродром, привезя Рассохина и его самолет. Похороны состоялись на другой день утром, и весь полк принял в них участие. По приказанию Проскурякова могилу приготовили на вершине лысого бугра, возвышающегося над аэродромом. Бугор этот служил хорошим ориентиром для всех самолетов, возвращавшихся на аэродром, и с голой его верхушки можно было разглядеть за лесами простор Ладожского озера.
Но в утро похорон шел густой снег, и бугор не виден был даже из деревни. Рассохина вынесли из избы штаба полка в раскрытом кумачовом гробу. Он лежал совсем такой, каким был при жизни, — в комбинезоне, в унтах, со строгим крестьянским лицом, шершавым, широкоскулым, твердогубым. Веки с рыжими ресницами были не совсем плотно опущены, и это еще больше придавало ему сходство с живым, — казалось, вот-вот он глянет своими маленькими голубыми разумными глазами. Но крупные снежинки, падавшие на его лицо, не таяли, так и оставались лежать, пушистые, в глазных впадинах.
В молчании гроб довезли на грузовике до подножия бугра. Машина не могла подняться по крутому склону, гроб сняли и понесли на руках. Первыми несли его Проскуряков, комиссар Ермаков, начальник штаба полка Шахбазьян, майор Лунин, старший лейтенант Серов и старшина Бражелон. Потом первых сменили другие, других — третьи, только лётчики из эскадрильи Рассохина отказались сменяться.
Нести было трудно, край гроба резал Раулю плечо, ноги вязли в глубоком снегу, скользили на крутом склоне, поднятая рука затекла и замерзла, но виконту хотелось, чтобы идти было еще труднее, чтобы плечу и руке было еще больнее. Он слышал у себя за спиной утомленное дыхание Серова и сам тяжело дышал в спину Лунина… Наконец они вынесли гроб на вершину.
Здесь ветер был гораздо сильней, чем внизу. Мерзлые комья глины на снегу, мерзлая и глинистая яма, на рыжем дне которой уже белел пух свеженаметенного снега. Гроб поставили на краю могилы. Все чувствовали, что еще что-то надо сделать, прежде чем опустить его. Проскуряков, огромный, без шапки, со снежинками в волосах, и комиссар полка Ермаков, небольшой, плотный, ладный, уверенный в себе, произнесли свои недолгие речи и от имени всего полка обещали Рассохину отомстить за него. По склоненным лицам слушавших их людей было видно, что каждый из них действительно клянется отомстить.
Ермаков замолчал, но гроб всё не закрывали. Присутствующие ждали чего-то от Лунина, как от ближайшего соратника Рассохина. Лунин долго стоял, глядя на гроб, но так ничего и не сказав, нагнулся и поцеловал Рассохина в крепкие холодные губы.
После Лунина его поцеловал Серов, затем Бражелон. Проскуряков нагнулся над гробом и, заслонив Рассохина своей широчайшей спиной, тоже поцеловал его. Выпрямившись, Проскуряков сделал знак краснофлотцу, державшему крышку гроба, — закрыть.
Грянул залп, и гроб с телом Рассохина опустили в могилу.
…
«Идём лоб в лоб. Четверо против четверых, две пары против двух. У «И-16» преимущество в лобовых атаках: прикрываемся огромными носами... Стреляем: они – в нас, мы – в них, все разом. Они отворачивают. Один переворачивается, пытается зайти капитану в хвост, но я налетаю на него… Что дальше? Я отогнал того, но был ещё ведомый. Я ведь всего на две секунды отвлёкся на того, первого…»
Уже трое суток, и днём и ночью, Рауль перебирал в памяти подробности того боя.
«…В это время ведомый атакует Рассохина. Но Рассохин сразу уворачивается. Я тогда стреляю в этого ведомого. Потом снова отвлекаюсь на первого: он атакует меня сбоку, я кидаюсь вниз, потом обратно… А Рассохин тогда сбивает того, второго. Да, это тогда произошло, я видел… пока преследовал первого. Стреляю, и он как-то боком начинает снижаться, а у самого льда выпрямляется и уходит... Я бросаюсь к Лунину и Серову, которые разделились и бились каждый со своим. И оба их противника делают горку, один за другим, и выходят из боя...»
Лётчиков второй эскадрильи поселили вместе в избе у глухой старухи, которая, сидя на печи, бессонно бормотала что-то и днем и ночью.
Изба была чистая, без клопов и тараканов, вышитые полотенца висели возле окошечек, сухим жаром дышала печь, за стеклами видна была раздвоенная береза, посеребренная изморозью. Одна кровать, мягкая и удобная, стояла за цветной занавеской, в углу. Возле печи стояли ещё две койки, заняв которые, Бражелон и Серов предоставили Лунину возможность с комфортом устроиться за занавеской.
Они почти не говорили друг с другом в эти дни. Им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга, у них была одна скорбь на троих. В этом молчании Рауль чувствовал, что и Лунин, и Серов переживают то же, что и он. А именно, свою вину.
Лунин проводил дни с механиками в ПАРМе – в передвижных авиаремонтных мастерских, — где несколько техников в промасленных комбинезонах ремонтировали самолеты эскадрильи.
Где в этот морозный, ветреный день находился Серов, Бражелон не знал. Рауль вышел из хаты и побрёл в сторону лётного поля, в надежде найти Серова там. А скорее, просто потому что у него больше не было сил оставаться в натопленной комнате наедине со своими мыслями.
Но от мыслей уйти было невозможно.
Рауль брёл по деревенской улице, а перед глазами снова вертелись самолёты, самолёты… «В какой момент я ошибся? Что я сделал не так?..» И снова, и снова эта карусель: переворот «мессера», светящийся жгут в его сторону, он тут же отваливает – некогда посмотреть, – Рассохин уворачивается от второго – трасса пуль и этому тоже – атака сбоку – переворот через плоскость… «Ошибка! Надо было поворачивать за первым! Нет, я же ведомый, я же не мог оставить командира…». И опять всё сначала: лоб в лоб, пара на пару – переворот «мессера» – атака…
Оба самолёта первой эскадрильи вернулись и заходили на посадку один за другим, поднимая снежную пыль. Рауль с тоской смотрел на раскрасневшиеся, возбуждённые лица лётчиков, пожимающих друг другу руки. У них над озером произошёл короткий бой с «мессершмиттами», из которого они вернулись оба. И Проскуряков был здесь же и слушал их рассказ о схватке.
Рауль отвернулся и ускорил шаг. Вдалеке на стоянке он заметил «У-2», возле которого копошились техники. Виконт замер. Это был самолёт Уварова.
Рауль видел комиссара эскадрильи последний раз ещё на прежнем аэродроме, в землянке Рассохина…. Где застала Уварова весть о гибели товарища, Бражелон не знал. Комиссара не было на похоронах.
Рауль продолжил свой путь через лётное поле. Ноги сами несли его туда, где сквозь снежную дымку, поднимаемую ветром, была видна громадина лысого бугра.
«Что я сделал не так? Где ошибся? Надо было идти за первым сразу, догнать, добить! Чтобы он не успел вернуться… Или это тот второй, сразу, с самого начала достал капитана пулями? И капитан уже раненый вёл этот бой и сбил его? Нет, невероятно… Скорее всего, это когда я отвлёкся!...»
И снова ознобом по спине отчаяние:
«Метался вперёд-назад, как бешеный… Я не заметил, как ранили командира… Не увидел, не успел, не смог…»
Ветер развивал полы шинели, бросал в лицо снег. Рауль поднимался наверх и всё думал, думал…
«Как же? Когда?..»
На вершине стоял человек. Виконт не сразу заметил его, потому что сложно было смотреть наверх, пока он, преодолевая ветер, шёл по тропе. Теперь Рауль застыл на месте, разглядывая прямую фигуру лётчика в комбинезоне и шлеме. Видимо, почувствовав на себе чей-то взгляд, лётчик обернулся. Это был Уваров.
Рауль вытянулся как в строю.
- Здравствуйте, старшина! – сказал Уваров.
- Здравия желаю, товарищ комиссар! - ответил Рауль, перекрикивая ветер, который бил в лицо.
Они некоторое время стояли молча возле камня, который Лунин, Серов и Бражелон вместе со своими техниками притащили сюда накануне. Уваров смотрел на камень, а Рауль наблюдал за Уваровым. Разговаривать на таком ветру было невозможно, поэтому комиссар легонько потянул Бражелона за рукав шинели, и они вместе пошли обратно вниз по тропе.
Достигнув подошвы холма, где ветер был уже гораздо слабее, Уваров начал говорить:
- Я много лет хорошо его знал. Учились вместе, потом служили вместе... Большой человек, большой воин! Мы месяц назад представили его к званию Героя Советского Союза. Сегодня получил сообщение, что он уже Герой посмертно…(*)
Уваров замолчал, остановился напротив Бражелона и проговорил, глядя в глаза виконту:
- Старшина, вы были рядом с ним тогда. Расскажите, как это произошло.
- Не знаю, товарищ комиссар, - ответил Рауль, опустив голову.
- Как это, не знаете? – спросил Уваров, и в голосе его зазвенели металлические нотки.
Рауль снова поднял взгляд на комиссара:
- Мы летели над озером…
Виконт рассказал всё про тот бой, ничего не утаивая, со всеми подробностями этой короткой схватки и смерти Рассохина так, что перед глазами Уварова, как будто в замедленном кино, развернулись все события. И закончив рассказ, Рауль проговорил:
- Я ведь ведомый. Я должен был видеть всё. Я должен был понять, успеть, помочь. Но я не увидел. Я не знаю, когда и как они успели… сбить его.
Уваров долго смотрел прямо на старшину, потом ответил:
- Да, вы должны были увидеть и успеть.
Эти слова как острым ножом полоснули по свежей ране.
Уваров продолжал:
- Единственным способом теперь искупить свою вину будет для вас – выжить и отомстить за него!
Отправлено: 30.11.17 12:45. Заголовок: Примечания к главе 1..
Примечания к главе 16: При создании этой главы использовались два дополнительных фэндома: И. Каберов "В прицеле свастика" О.И. Чечин "Ради тебя, Ленинград! Из летописи "Дороги жизни"
(1) Эпизод про собаку Рауля – из фанфика Стеллы «Кольцо Соломона». (2) В каноне Ховрин был редактором газеты, а не корреспондентом.
Глава шестнадцатая. Дорога
Жаркий огонь печи отбрасывал алые отсветы на дощатый пол. Рауль, сидя на своей койке прямо напротив печки, смотрел на огонь. Серов подбросил несколько поленьев, пошуровал кочергой, медленно поднялся и сел радом с виконтом. Они молчали уже давно, и ни одного звука, кроме гудения печи, не доносилось до них.
- Так тихо, как будто и войны нет, - еле слышно проговорил Коля. – Только непонятно, почему мы не дома…
Рауль посмотрел на товарища по эскадрилье, в глазах которого отражались красные огоньки. Виконт знал, что дом Серова в полутора сотне километров от Москвы – в деревеньке под городом Калинин, который когда-то раньше назывался Тверью.
С улицы послышались приглушенные голоса. Кто-то прошёл мимо, снова всё стихло. Серов бросил рассеянный взгляд в оконную темноту. Где-то там вернувшиеся из боевого вылета лётчики расходились по своим избам после ужина, вспоминая и обсуждая подробности сегодняшних боёв. А они, лишенные крыльев, сидели тут и грелись у жаркой печки…
- Там, у крыльца двойная береза растет, - сказал вдруг Серов. – Около нашего дома в деревне точно такая стоит… стояла... Ещё каштанов много было.
- Около нашего дома тоже было много каштанов… - отозвался Бражелон.
- А ещё голуби… - продолжил вспоминать Коля. – У нас голубятня была на крыше. И мой пёс постоянно птиц гонял по двору, высоко за ними прыгал…
Раулю показалось, что жар от печки проник вдруг в самую глубину сердца.
- И у меня был пёс, который гонял голубей, - сказал Рауль, и голос его отчего-то дрогнул.
Серов удивлённо смотрел на Бражелона:
- У меня была овчарка, а у вас?
- А у меня пудель.
- Пудель?
- Да, огромный такой, чёрный, с меня ростом. Мне тогда года три было, и я мог стоять прямо и смотреть ему в глаза, - сказал Рауль, не замечая, что глядит на Серова с такой же смущённой улыбкой и такими же распахнутыми глазами, какие были обращены в этот момент на него самого.
- Ага, мой тоже такой же огромный был! - продолжал Коля. – Мне его бабушка подарила.
- А мой сам к нам пришёл.
- Как сам?
- Я играл во дворе, и он прибежал неизвестно откуда. Страшный такой, весь в репейниках… Мы с ним быстро подружились.(1)
В печке пылал огонь, добавляя жару в уже и так натопленную избу. Два человека сидели рядом, смотрели друг на друга и улыбались. Не было между ними пропасти времени и расстояния, не было разницы рождения и воспитания, в эту минуту всё исчезло. Посреди войны, под небом, закопченным дымом пожаров, в деревенской избе возле военного аэродрома, оторванные судьбой от дома, от родных и близких, сидели два молодых человека с одинаковыми детскими воспоминаниями.
Отправлено: 30.11.17 13:04. Заголовок: ... Когда Лунин и Б..
...
Когда Лунин и Бражелон, вернувшись из ПАРМа, зашли в лётную столовую, Серов, как обычно, был уже там. У лётчиков второй эскадрильи сложилась своеобразная традиция: не начинать есть, пока за столом не соберутся все трое. Вот и сейчас Серов сидел за пустым столом и ждал товарищей. Но сегодня он был не один.
Тощий, сутулый человек с костистым узким лицом, в очках, одетый, как лётчики, в форму морского командира, сидел напротив Серова и делал какие-то пометки в открытом блокноте.
В этот момент из кухни донеслось:
- Хильда, твои пришли!(*)
Лунин и Бражелон устроились за столом, и через минуту Хильда, всё такая же, в том же белом фартучке, с тем же кухонным румянцем на нежных щеках, вышла к ним с подносом, на котором дымились тарелки с похлёбкой.
При появлении майора и старшины собеседник Серова неловко приподнялся, поздоровался и представился:
- Ховрин, корреспондент из «Крыльев Балтики».(2)
Весть о том, что в полк приедут журналисты, пришла накануне. На их меленький аэродром возле деревни, затерянной среди лесов, часто наведывались не только репортёры, но и фотографы, художники, особенно когда стало известно о том, что полку скоро будет присвоено звание гвардейского.(*)
Этим людям всегда были рады. Все в полку чувствовали, что через этих людей прочными узами связаны они с Ленинградом и ленинградцами, и каждый понимал, что эти люди тоже выполняют свою работу и помогал им, как мог.(*)
- Вы кушайте, кушайте, - торопливо проговорил Ховрин, - я только несколько вопросов вам задам, - и он снова взялся за карандаш. – Товарищ майор, скажите, давно вы в авиации?
- Считайте, что с детства, - ответил Лунин с чуть заметной напряжённостью в улыбке. - С детства? Как же так? – удивился Ховрин и поправил очки. - Лет восьми я уже мечтал о самолетах. На бычьих пузырях хотел летать, с сарая прыгал с петушиными крыльями. В двенадцать лет у меня уже была самодельная модель, которая метров сто пролетала... - А когда сами летать начали? - А вскоре после гражданской войны, когда ОСОАВИАХИМ появился…(*)
Корреспондент задавал вопросы вежливо, но настойчиво, не затрагивая личного, расспрашивал о службе, о полётах, о военных буднях. Когда он через четверть часа поблагодарил Лунина за интервью, пришло время напрячься Бражелону. Ховрин повернулся к виконту, улыбнулся приветливо, снова поправил очки, но задать вопроса не успел.
- О, старлей, комэск! И ты, старшина, тоже здесь! Хвастаетесь своими подвигами?! – лихого вида человек в лётном комбинезоне громко рассмеялся своей шутке и бесцеремонно подвинул стул к столу. – Давайте-давайте, хвастайтесь, - продолжал он, раскатисто картавя, вальяжно откинувшись на спинку деревянного стула. – И я с удовольствием послушаю. А им есть, чем похвастаться, это я вам точно говорю, товарищ корреспондент! Это герои, рассохинцы!
Ховрин с удивлением и с некоторым испугом рассматривал вновь пришедшего и всё ждал, что этот товарищ и правда замолчит и послушает, но он всё не замолкал. Перечислив великие достоинства каждого из присутствующих за столом, он стал пересказывать последние байки аэродрома.
Ховрин отчаялся искать удобной минуты, чтобы поговорить со старшиной-французом, и решил узнать, кто же этот вновь пришедший, по виду заслуженный лётчик. Разглядывая его комбинезон, богато украшенный многочисленными значками в виде серебряных крылышек, корабликов и пушечек, журналист робко спросил:
- Простите, а сколько самолётов вы сбили, товарищ лётчик?
Эти слова были встречены дружным взрывом хохота из-за соседних столиков. Оказалось, что к разговору прислушиваются немногочисленные соседи.
- Самолётов! Да его к самолётам на десять метров не подпускают! – крикнул кто-то из сидящих вокруг.
- Да он у самолёта крыло от стабилизатора не отличит! – вторил товарищу другой голос.
- Полкового врача Громеко за лётчика принял!
Ховрин покраснел, побледнел, судорожно собрал со стола свои записи и карандаши и нервным движением прижал к себе.
Доктор Громеко громогласно загоготал, поддерживая общее веселье, не понимая, что смеются над ним.
- Я врач, не лётчик, но ещё не известно, кто в полку важнее! Я хирург! Хирург, ясно вам?! В медицине я уважаю только хирургию, всё остальное - клистирная наука! Вот поработать скальпелем - это действительно удовольствие! Заходите ко мне, я вам что-нибудь отрежу! - кричал он, картавя. Это была его любимая шутка.(*)
Серов сидел бледный, сжав кулаки, и исподлобья зло смотрел на полкового врача. Рауль крайне редко видел Серова в таком состоянии, только когда тот замечал в воздухе вражеские самолёты или на земле – доктора Громеко. Лунин смотрел на доктора с молчаливой иронией и даже, как казалось виконту, с жалостью. Сам Бражелон не испытывал к этому человеку ничего, кроме презрения.
К столу подошла Хильда, чтобы забрать пустые тарелки, и принесла чай. Лётчики молча поблагодарили её кивками и улыбками. Громеко оглядел её довольно похабным взглядом, протянул руку и приобнял за талию. Не успела Хильда спокойно и решительно его оттолкнуть, как Серов и Бражелон вскочили вдруг оба сразу.
- Оставьте! – крикнул неожиданно тонким голосом Серов, а Рауль молча сделал шаг, заслонив собой Хильду, и невольно потянулся правой рукой к левому бедру, туда, где когда-то, очень давно, была шпага.
Доктор обернулся и слегка отпрянул, загремев стульями. Но тут же натянуто рассмеялся:
- Ревнуете? — спросил он. — Э, да я совсем позабыл, что это краля второй эскадрильи, что вы ее с собой привезли... Да что вы, братишки, что вы!.. - Шут! — говорил Серов. — Вы просто шут! Вы понимаете, шут! - Ну, ну, это уже лишнее,— сказал доктор, продолжая отступать. — Я этого терпеть не могу... - и к несчастью, сделал попытку опять улыбнуться. Серов не выдержал этой улыбки и замахнулся. - Серов! — сказал Лунин. Серов мгновенно опустил руку и повернулся к Лунину. Простояв неподвижно минуты две, он, не сказав ни слова, ссутулясь, быстро вышел из столовой.(*)
- Скажите, майор, он у вас припадочный? — спросил доктор, подсаживаясь к Лунину. — Чего он кипятится? А я, право, ему зла не желаю. Я с ним помирюсь... Я с ним еще сегодня помирюсь...(*)
Он пообещал зайти вечерком, принести медицинского спирта и патефон. Наличие того и другого было его особенной гордостью.
...
Ужинать лётчики второй эскадрильи в столовую не ходили. Им, не летающим, не хотелось выслушивать рассказы товарищей о том, как они сегодня летали, а избежать этих рассказов было невозможно, потому что за ужином в столовой одновременно собирались все летчики полка. И Хильда приносила ужин Лунину, Серову и Бражелону к ним в избу.(*)
Доктор посетил их, когда они только что поужинали.
Серов лежал на койке и читал книгу. Ему по-прежнему был неприятен доктор, но он давно уже остыл и понимал, что ссориться глупо. Коле теперь было стыдно, что он так погорячился в столовой. Лунин с Бражелоном сидели рядом с ним за столом и играли в шахматы возле маленькой керосиновой лампочки. Партию пришлось отложить.
Раулю не хотелось пить разведённый спирт и вообще не хотелось оставаться в обществе доктора. Но, видя, что Лунин не отказался выпить, тоже согласился поддержать компанию. Глухая старуха хозяйка принесла из подпола солёных огурцов и квашеной капусты. Рауль пробовал подобные кушанья в Эмске у своей квартирной хозяйки, и теперь с любопытством отведал местные.
Доктор и Серов выпили и по второму, и по третьему. Они сидели обнявшись и пели. Было уже поздно, и Рауль не понимал, почему Лунин не скомандует Серову «отбой» и не выгонит гостя. Виконт в полном недоумении смотрел, как эта парочка засобиралась уходить вместе, захватив с собой патефон, а майор, глядя на это, вместо того, чтобы приказать Серову остаться, просто отправился спать. Когда дверь захлопнулась и мелодия стала затихать, удаляясь от избы по деревенской улице, Рауль вскочил, взял шапку и обратился к командиру эскадрильи:
- Товарищ майор, разрешите пойти за ними?
- Идите, - позволил Лунин, и виконт, накинув тулуп, вышел в морозную ночь.
Белый снег светился в темноте, и Рауль легко различал две тёмные фигуры, которые двигались, шатаясь из стороны в сторону, по накатанной колее дороги. Патефон пел одно, они – другое. Виконт посчитал удачей, что Серов и доктор пошли в сторону, противоположную аэродрому, а значит удалялись от командного пункта и от штаба полка, то есть, от избы, в которой жили майор Проскуряков и комиссар полка Ермаков.
Рауль следовал за весёлой парочкой на расстоянии, пытаясь представить себе, во что днём выльется это ночное гуляние. Насчёт доктора Бражелон не волновался, ему было всё равно, что с Громеко станет, а за Серова переживал. Виконт знал устав, знал также те жёсткие меры, которые комиссар Ермаков принимал в редких случаях пьянства в полку.
Серов и Громеко свернули на боковую улицу. Рауль бегом преодолел расстояние, отделявшее его от поворота, и остановился. По этой улочке не ездили машины, поэтому она не была расчищена, и снег лежал здесь одним сугробом. Серов и Громеко, повалившись в снег, старались заново завести замолкший патефон.
«Вот и нагулялись», - подумал Рауль, сделал шаг вперёд, схватил доктора за воротник и одним сильным движением поставил на ноги рядом с собой.
- О, благодарю, старшина, - начал было голосить доктор, - мы теперь к зенитчикам пойдём…
- Иди домой, - тихо проговорил Бражелон, подняв патефон и сунув доктору в руки.
- Э, нет, - возмутился полковой врач, - ты не прав, старшина, кто ты такой, чтобы нам указы…
Он не договорил, потому что старшина наклонился, зачерпнул рукой в варежке снег и умыл пригоршней лицо врача. «Вынырнув», доктор, часто заморгал, не понимая, что произошло, и поднял на старшину такой по-детски обиженный взгляд, что Рауль усмехнулся и повторил:
- Иди домой.
Не обращая больше внимания на врача, виконт поставил на ноги Серова. Серов не упал, хотя глаза его были закрыты. Рауль отряхнул его одежду от снега, затем подхватил под плечи и аккуратно повёл по улице в сторону избы, у которой стояла раздвоенная берёза.
Отправлено: 30.11.17 13:04. Заголовок: ... Утром Лунин и Б..
...
Утром Лунин и Бражелон, решив не будить Серова, отправились завтракать вдвоём. Утро было тихое, серенькое, реденький снежок падал с неба, лётчики медленно брели между изб по улице.
- Товарищ майор, - собравшись с мыслями, обратился Рауль к командиру, - разрешите обратиться.
Лунин поглядел на старшину и позволил:
- Обращайтесь.
- Товарищ командир. Я вынужден просить вас найти нам со старшим лейтенантом какую-нибудь работу.
Лунин вздохнул и покачал головой:
- Вы правы, безделье душу вымотает и до добра не доведёт. Поговорю с командиром полка…
Вдруг они услышали характерное тарахтенье. К деревне приближался самолет «У-2». Рауль приподнял голову и увидел, как он выполз с западной стороны из-за леса и низко-низко перетянул над крышами, двигаясь к аэродрому.
В камбузе не было никого, завтракать майору и старшине пришлось в полном одиночестве.
- Еще никто не завтракал,— пояснила Хильда.— Комиссар дивизии прилетел, и все пошли встречать его на аэродром.
После завтрака Лунин отправился в ПАРМ, а Бражелон – домой. Серова в избе не было. Глухая старуха сидела на печи и что-то говорила, неслышно перебирая губами. Рауль взял веник и стал подметать пол, размышляя.
Ему было очень жаль Серова. По всему было видно, что из них троих именно Коля переносит вынужденное бездействие тяжелее всех. Раулю тоже было очень не просто справляться со своими воспоминаниями, с тоской и отчаянием в отсутствии постоянной выматывающей работы, помогающей на время отключаться от всего. Но нормы этикета, которыми было пропитано всё его существо, никогда не позволяли ему опускаться до публичной демонстрации своих чувств. Никогда виконт не позволил бы себе напиться или устроить скандал в столовой, даже в самом тяжком состоянии духа, никогда!
А Серов… Рауль покачал головой. Выросший в крестьянской семье, не получивший такого воспитания, как виконт, Серов, конечно, хуже справлялся с самим собой. И имея такого начальника, как Лунин… Лунин, конечно, очень хороший человек, человек широкой, доброй души и сильной воли, человек проницательный, глубоко чувствующий, понимающий. Но Рауль видел всё яснее, что Лунин – не офицер. Будучи хорошим солдатом и великолепным лётчиком, отлично знающим своё дело, он всё же не обладал теми качествами, которые виконт привык видеть в военных командирах.
Да, конечно, виконт не раз видел, как Лунина слушались с полуслова его курсанты в училище, и делали они это не из страха наказания, а из чувства уважения и искренней любви к наставнику. К нему, несомненно, тянутся люди, за ним пойдут в бой и даже на смерть! Но сможет ли Лунин быть талантливым организатором и руководителем? Сумеет ли он хотя бы одного Серова удержать от отчаянных поступков, направить твёрдой рукой на нужный путь?
«Ведь управлять самолётом бывает подчас проще, чем людьми(*)», - подумалось вдруг виконту…
Отворилась дверь, впустив в избу порцию свежего морозного воздуха, вошёл Серов, скинул тулуп. Заметив пристальный взгляд старшины, он отвернулся, прошёл к своей койке. Ему было очень стыдно за вчерашнее.
- Я у парторга был, - сказал он вдруг.
Руль улыбнулся. Значит, пошёл и всё рассказал Дееву. Молодец.
Вечером Лунин, оставшись наедине с виконтом, сказал:
- Я виделся с комиссаром дивизии.
Рауль выпрямился и стал ждать, какие новости Лунин принёс от Уварова.
- У него появилась идея, чем нас занять на время, - продолжил майор. – Серов остаётся в эскадрилье за главного.
- А вы?.. – удивился Рауль.
- А мы с вами поедем в Ленинград.
- По дорогое?
- По дороге. Надо будет отвезти продукты нашим раненым в госпиталь, потом взять в штабе географические карты на весь полк. Ну и дорогу посмотреть, раз нам над ней летать…
…
Как только в полку стало известно, что два лётчика из второй собираются в Ленинград, им со всех сторон стали приносить хлеб, банки консервов, кульки с пшеном, концентраты: — Вот, товарищ майор, отвезите вашим родным... — Да у меня нет там родных... — Ну всё равно, кому-нибудь отдайте...(*)
Накануне отъезда к Бражелону, сидевшему в избе у печи, подошёл Серов и присел рядом.
- Там в Ленинграде одна старушка живёт, - начал он. - Если у вас будет возможность побыть в городе подольше, вот… - и он протянул виконту свёрток.
Рауль развернул и увидел лежащие на ткани куски хлеба. Виконт давно заметил, что Серов за обедом не съедал весь хлеб, а оставшийся кусок всегда убирал в карман. Так вот он, накопленный хлеб!
- Отвезите, пожалуйста, передайте ей, если она ещё жива, - сказал Серов. – Она хорошая женщина…
- Кто она, эта старушка? – осторожно поинтересовался Рауль. – Ваша родственница?
Серов никогда раньше не упоминал, что у него в Ленинграде есть родственники.
- Нет, - ответил Коля, - просто старушка. Соседка одной моей знакомой…
Рауль завернул хлеб и пообещал заехать отдать.
Все эти принесённые со всего полка остатки пайков да свои собственные пайки за четыре дня Лунин и Бражелон сложили в два мешка, и поклажа получилась очень увесистая.
...
Холодное солнце только что встало над лесом, и снег так ярко сверкал разноцветными огнями, что Рауль зажмурился. Огромный «ЗИС» с невыключенным мотором стоял перед землянкой командного пункта, дрожал и фыркал. Человек десять, в тулупах и огромных шапках, каждый со связанными лыжами и автоматами а обнимку, сидели в кузове. Радиатор был укрыт и увязан тряпками, рогожами, рваным ватником. Маленький шофёр в громадных валенках нетерпеливо похаживал рядом и ежился, весь в клубах пара. Круглое, очень юное лицо его было черно от мороза, мазута и копоти.
— Скорей, скорей, товарищи, — завидев майора и старшину, сказал он без особой почтительности.
Лунин и Бражелон побросали свои мешки в кузов и забрались сами. Солдаты, не скрывая любопытства, разглядывали лётчиков, пока те усаживались и прилаживали поклажу возле ног.
С грохотом покатилась машина по улице деревни. Над трубами изб уже стояли прямые, золотые от солнца столбы дыма, казавшиеся неподвижными. Вот и крыльцо столовой. Деревня кончилась. Потянулась узкая, извилистая лесная дорога между двумя рядами елок. Машина ходко шла по хорошо укатанному снегу, наполняя застывший в морозном воздухе лес лязгом и грохотом. (*)
Они въехали в Кобону. Над старинным Круголадожским каналом стояла церковь, вокруг нее — десятка полтора изб. Машина по мосту переползла через канал, и Рауль вдруг увидел груды ящиков и мешков, кое-как прикрытые брезентом и щедро посыпанные снегом. Эти груды были очень высоки — выше изб и чуть пониже церкви. Никаких складских помещений в Кобоне, конечно, не было, и продовольствие, свезенное сюда для отправки через озеро, лежало пока под открытым небом. «Вот и первая цель для немецких авиаударов!», — подумал виконт.(*)
Машина свернула за угол, вползла на последний бугор, и неожиданно, как-то сразу взглядам пассажиров открылась вся ширь озера и бегущая по льду дорогу. Рауль невольно прищурился — так озеро сияло, сверкало, блестело на солнце нестерпимой своей белизной. Дорогу узнал он по веренице машин, тянувшейся до горизонта. Машина, в которой ехали они сами, скатилась вниз по пологому склону, миновала шлагбаум и покатила по льду.
Дорога имела в ширину метров пятьдесят, была хорошо укатана; с обеих сторон тянулись огромные снежные валы. Пока они ехали лесом, погода казалась безветренной, тихой, но здесь, на озере, видимо, всегда был ветер, и огромные сугробы, наметенные вдоль дороги, дымились на ветру. Этот снежный кристаллический дым горел на солнце тысячами огоньков, перелетал через ограды, искрящимися бегущими струйками стлался по дороге и накапливался белой рыхлой трухой, в которой вязли шины. И всюду, где трухи этой набиралось много, стояли красноармейцы в тулупах и лопатами расчищали путь.(*)
Вообще людей, обслуживающих дорогу, было много. Через каждые два-три километра стоял регулировщик, совсем как на каком-нибудь городском перекрестке. У выкрашенных в белый цвет зенитных орудий бродили зенитчики. Саперы поправляли стены из снежных кирпичей. Автоматчики в белых халатах гуськом пересекали дорогу и двигались по нерасчищенному льду куда-то к югу. Где живут все, эти люди, где они спят, едят, отдыхают от мороза и ветра? Неужели вот здесь, на льду?(*)
— А вон палатки! – произнёс вдруг Лунин, словно отвечая самому себе на тот же вопрос.
И Бражелон только тогда увидел белые, низкие, почти плоские, занесённые снегом палатки, которые почти сливались со снежной равниной. Различить их можно было только по коротким теням, которые они бросали на снег, по бегущим к ним по снегу тропинкам, по дымкам над ними.(*)
Бойцы-лыжники сидели, нахохлившись, подняв воротники тулупов, разговаривать на таком морозе никому не хотелось.
Прямо перед машиной Рауль всё время видел другую такую же полуторку, груженную морожеными бараньими тушами. Ничем не покрытые, лилово-рыжие, туши эти казались удивительно яркими среди белизны снегов. Машина с тушами то уходила вперед метров на триста, то оказывалась совсем близко, и, глядя на нее, Рауль почему-то чувствовал сонливость, глаза слипались.(*)
Ноги начинали мёрзнуть, и виконт то и дело перекладывал мешок, чтобы удобнее поставить ноги, и только это занятие помогало не задремать. Вдруг все сидящие в кузове как по команде подняли головы, потому что слышали характерное жужжание самолётов.
- Наши, - проговорил сидящий рядом с виконтом лыжник.
Рауль и сам уже понял, что «наши», потому что узнал шестёрку истребителей своего полка: это Проскуряков вёл на задание всех своих. Раулю вдруг нестерпимо захотелось быть там, наверху, вместе с ними. Он поглядел на Лунина и по тому, как майор отвернулся, понял, что он в этот момент подумал то же самое.
Виконт снова посмотрел на дорогу. Машина с бараньими тушами всё стремилась уйти вперед, но мосты через трещины во льду мешали ей разогнаться, и они всякий раз заново догоняли ее. Этих трещин, пересекавших дорогу, было довольно много, их всегда можно было заметить издали по клубам пара, крутившимся над открытой водой. Странно было видеть открытую воду в такой мороз; странно, что такой мощный ледяной слой внезапно лопался.(*)
Через трещины были наскоро переброшены мосты из толстых, необтесанных бревен. Рауль с любопытством разглядывал устройство этих мостов. На одной стороне трещины концы бревен твердо вмораживались в лед, а противоположные концы на другой стороне трещины лежали на льду свободно. Сделано это было, очевидно, для того, чтобы трещина могла суживаться и расширяться, не ломая моста. Медленно и осторожно проходили машины по шаткому бревенчатому настилу над черной дымящейся водой.(*)
Недалеко от одной трещины возвышался ледяной торос, образовавшийся во время очередной подвижки льда. На торосе стоял маленький человек с красным флажком в руке. Рауль уже несколько раз замечал таких людей в валенках, ватных брюках, полушубках и в белых маскировочных халатах; через плечо – карабин, через другое – противогаз, талия опоясана патронташем. Это были регулировщики. Это они расставляли указатели объездов у трещин, переводили движение с одного пути на другой, приказывали водителям брать на буксир застрявшие машины, расчищали трассу вместе с дорожниками от заносов.
Человечек спрыгнул с тороса, пропустил полуторку с бараньими тушами и побежал наперерез машине, на которой ехали лыжники и лётчики. Водитель притормозил, маленький регулировщик запрыгнул на подножку и заговорил с шофёром. Машина шла медленно, и через сотню метров регулировщик спрыгнул обратно на лёд и замахал на прощанье красным флажком.
Рауль не отрываясь смотрел на регулировщика, и их взгляды встретились. Огромные глаза были обращены на Бражелона, почти детское удивление и совсем неуместный здесь восторг, радость светились в них. Но в тот момент, когда эти глаза заметили, что обратили на себя чье-то внимание, сразу вдруг посерьёзнели: собранность, решимость, даже суровость от сознания важности своего дела вернулись к ним. «Это женщина! Девушка… девочка! Совсем юная девчушка!», - пронеслось в голове у виконта. Машина вновь поехала быстро, и виконт проводил взглядом удалявшуюся фигурку в белом маскировочном халате.
Дорога теперь казалась бесконечной. Белый свет, куда не кинешь взгляд, сверкающий, слепящий, и мерный рокот мотора усыпляли. "Сколько их тут таких? - думал виконт. - Что же это? Как же так? Зачем они здесь? Почему этим девчонкам приходится выполнять такую тяжёлую работу?". Рауль сидел, пригревшись, между Луниным и солдатом-лыжником, только замёрзшие ноги гудели из-за того, что не было возможности поставить их удобно возле мешка. И долго ещё горящие, яркие, смелые глаза девочки-регулировщицы светились перед внутренним взором виконта…
Из дремоты его вырвал крик. Машина дернулась, наклонилась назад и замерла. «Трещина! Провалились!» - раздавались крики со всех сторон. Рауль увидел перед собой задний борт кузова, а за ним чёрную воду.
Оказалось, по озеру началась очередная подвижка льда в то время, когда машина достигла девятого километра. На девятом километре по фарватеру проходила самая широкая трещина, по обе стороны которой всегда скапливались машины. В тот момент, когда машина с солдатами переезжала через трещину, огромная льдина пришла в движение. Полуторка успела заехать передними колёсами на льдину, а задние соскользнули с мостка и оказались в воде.
«Наверх! Сюда, вперёд!» - слышались призывы, и солдаты один за другим, сбрасывая на лёд автоматы и лыжи, выскакивали за борт. Виконт ждал своей очереди и держался за борт, чтобы не съехать в воду по всё больше наклонявшемуся дну кузова. Лунин оказался повыше, он протянул старшине руку в большой рукавице, виконт принял помощь, и они вместе спрыгнули на лёд, где уже лежали их мешки.
Юному шофёру повезло меньше. Когда он собрался прыгнуть с подножки, машина вдруг накренилась на другой бок, оборвала кусок льда и ушла в трещину. Шофёр соскользнул в воду, но оторванный кусок льда вытолкнул его на поверхность. Человек оказался на льдине последи трещины, его начинало сносить течением. Солдаты бросили ему связанные лыжи, подтянули к твёрдой кромке. Он ползком перебрался к ним. Промокшие ватные брюки и валенки сразу заледенели, но он всё же поднялся на ноги.
Знакомый, унылый, противный визг летящего снаряда взорвал тишину неба. Гитлеровцы, заметив скопление машин на девятом километре, начали обстрел из дальнобойных орудий.
Куда спрятаться от обстрела на льду? Только если под кузов ближайшей машины. Но это опасно: если снаряд упадёт рядом, уйдёшь под воду вместе с машиной… Кто-то крикнул рядом : «Ложись!», и солдаты, а вместе с ними Лунин и Бражелон, попадали ничком на лёд.
Переправа была нарушена, брёвна и доски на мостках пораскидало. Солдаты-дорожники, по-видимому, не обращая никакого внимания на обстрел, сразу принялись сколачивать временные настилы. Снаряды кромсали лед вокруг машин. Лед от взрывов колыхался, словно живой. Из воронок выхлестывала желтая вода. Прямых попаданий не было, но, судя по тому, как забегали санитары с носилками, кое-кого задело осколками.
Обстрел скоро прекратился. Солдаты поднялись, построились, и им был дан приказ идти пешком. Водитель утонувшей машины, несмотря на негнущиеся ноги в заледеневших штанах, тоже пошёл с ними, здраво рассудив, что двигаться всё же лучше, чем замерзать неподвижно. Лунин и Бражелон, взвалили на плечи свои мешки. Подхватив мальчишку шофёра под руки с обеих сторон, они двинулись вслед за отрядом, когда со стороны Шлиссельбурга донесся звенящий гул.
"Мессершмитты"! Они прошли трассу поперек. Потом, зайдя сзади, густо побросали бомбы. Развернувшись, они опустились низко над трассой, и начали расстрел скопившихся машин и людей с бреющего полёта. В этот момент стало по-настоящему страшно. Бражелон взглянул в лицо Лунина. Лунин кивнул в сторону застывшей вереницы машин на противоположной стороне дороги. Они разом подхватили опешившего шофёра, в пару секунд пересекли метры дорожной полосы и в тот момент, когда «мессершмитты» пролетели прямо над головой, занырнули под ближайший кузов.
В перерывах между заходами они делали перебежки. Пули поднимали ледяные фонтаны. Трое человек из отряда и их командир остались лежать на снегу… Вдруг после пронёсшихся истребителей возник новый звук – мотор машины. В сторону Ленинграда возобновилось движение! Рауль видел, как солдаты, оставшиеся в живых, бросались к машинам в стремлении остановить и забраться в кузов, но машины не останавливались. Виконт вспомнил о приказе не брать попутчиков на трассе.
«Но это же другое дело!..» - подумал он с негодованием. Это же не попутчики, а отряд, потерявший свою машину… Снова пронеслись истребители, пули кромсали лёд, солдаты попадали на лёд уже безо всякой команды…
- Остановиться боятся, - с досадой проговорил рядом Лунин.
- Нагружены до предела, - отозвался шофёр, - нельзя отряд взять на борт…
В следующее мгновение послышались крики радости. Одна из машин затормозила, проскользила по льду с блокированными колёсами и замерла. Несколько человек бросились к ней и полезли в кузов, прямо на мешки с мукой. Шофёр высунулся из кабины и закричал, чтобы не все лезли.
Лунин и Бражелон вместе с обмороженным шофёром тоже уже бежали к ним. Сзади загудели полуторки. Они старались объехать остановившуюся машину, но не могли из-за скопления людей. С громкими криками солдаты разбежались и полезли в другие затормозившие машины. Водители орали последними словами на солдат, но ничего уже не могли поделать. Им оставалось только, пробуксовав на льду, сорваться, наконец, с места и погнать вперёд.
Майор и старшина вместе со своим попутчиком и с мешками оказались в кузове, груженном длинными торпедами. С ними был ещё один солдат из отряда, совсем молоденький парень, где-то потерявший свои лыжи, но крепко сжимавший в руках автомат.
«Мессершмитты» шли на очередной заход; машина теперь летела по льду им навстречу. Такие привычные жгуты трассирующих пуль тянулись от самолётов вниз, на лёд вокруг машин. Закрыться было нечем, некуда было спрятаться. Рауль смотрел вверх, на стремительно приближающиеся с оглушающим гулом немецкие самолёты. Смотрел с ненавистью, высоко подняв голову. Это летела навстречу самая смерть. Пули взорвали лёд перед колёсами машины, полуторка резко дёрнулась в сторону, виконт повалился на торпеды, обмороженный шофёр упал прямо на него.
«Мессершмитты» прошли над головами. Рауль выбрался из-под придавившего его тела, шофёр тоже был жив, но не мог подняться, он уж не чувствовал своих ног. Виконт подал ему руку и помог сесть. Затем огляделся, встретил встревоженный взгляд Лунина, слегка кивнул ему: «всё в порядке». Мальчика-солдата в кузове не было. Виконт резко обернулся и увидел уже далеко позади на льду с краю дороги чёрный силуэт упавшего человека.
«Мессершмитты» ушли. Немцы не то прекратили обстрел, не то перенесли его на другую часть дороги. Впереди Рауль уже различал синюю полосу леса, которая расширялась, приближаясь. Скоро он заметил и Осиновецкий маяк, возвышавшийся над лесом, тот самый, который он видел, когда летел через озеро за капитаном Рассохиным.
Наконец они вползли на берег и поехали по колеблющимся синим теням, падавшим от сосен на снег. На берегу раскинулся небольшой и нестройный поселок из каких-то ободранных бараков. Послышался свист паровоза. Товарный состав стоял на железнодорожной ветке. Как и в Кобоне, здесь на снегу громоздились мешки и ящики, прикрытые брезентом. Это было продовольствие, перевезенное через озеро на машинах. Отсюда его по железнодорожной ветке везли в Ленинград на Финляндский вокзал. До Ленинграда оставалось сорок километров, но водитель внезапно остановил машину.
— Сейчас мы обогреемся, спрыгивайте! — сказал он, вылезая из кузова.
Лунин и Бражелон слезли на снег и осторожно опустили из кузова своего спутника. Перед дощатым, наскоро сколоченным бараком, на размолотом колесами снегу стояло штук десять груженых машин. Из всех жестяных труб на крыше барака валил дым. Майор и старшина снова подхватили под руки обмороженного шофёра и вошли в барак.
В комнате, длинной и просторной, пылали разом три железные печки. Благодатным жаром дохнуло Раулю в лицо, блаженнейшее тепло охватило его со всех сторон. Несколько шофёров с разомлевшими, счастливыми лицами уже стояли и сидели вокруг печек. Они грели воду в ведрах и в больших чайниках, вода кипела, и горячий пар клубился под потолком. Они с наслаждением пили горячую воду из кружек, держа в черных пальцах куски мерзлого хлеба.
Мальчишка с отмороженными ногами, видимо, хорошо был знаком со всеми этими людьми, потому что, заметив его и то, в каком он был состоянии, несколько из них сразу подошли к нему, стали расспрашивать, подхватили, усадили у печи, дали в руки горячую кружку, пообещали отвести в медсанчасть.
Лунин и Бражелон, найдя свободное местечко, разместились на скамейке у стены. Ноги стали ныть сильнее от тепла. Видимо, Лунина мучила та же самая проблема, потому что он начал стаскивать валенки, а затем перематывать портянки. Рауль последовал его примеру. Ногам стало легче. Отдохнувший и обогревшийся водитель полуторки, в которой они приехали, нашёл их через полчаса, и они продолжили путь.
Отправлено: 01.12.17 17:23. Заголовок: Глава семнадцатая. Л..
Глава семнадцатая. Ленинград
Посещение госпиталя прошло наилучшим образом. Два лётчика второй эскадрильи и ещё моторист из первой, лечившийся от воспаления лёгких, встретили майора и старшину радостно, как родных. В госпитале раненые оказались ещё до перебазирования полка, поэтому было много вопросов о том, что нового в полку и как там, на Большой Земле. Однополчане внимательно выслушали все новости, искренно разделили скорбь о гибели капитана Рассохина и радость побед, но мешки с продуктами оставлять у себя отказались.
- У нас паёк нормальный, - говорили они, - нас кормят. А нам и так кусок в горло не лезет, как подумаешь, что за вот этими стенами дети умирают от голода…
После недолгих уговоров и споров было решено поделить провизию. Выздоравливающие провели осмотр содержимого мешков, выбрали для себя то, что посчитали самым подходящим: в основном консервы, копчёную рыбу, сухари. Нашлась в мешке у Лунина и заветная фляга, из которой разлили, таясь от медперсонала, в стаканчики, помянули павших товарищей, подняли украдкой тост за победу.
- А хлебушек и кашу детишкам отнесите! В город…
На том и порешили. Водрузив на спины мешки, ставшие немногим легче, путники распрощались с однополчанами, пожелали всем скорейшего выздоровления и отправились своей дорогой дальше. Можно было вызвать из штаба машину, но майор и старшина решили идти пешком. Им обоим хотелось посмотреть город.
Шли они долго. Медленно брели по улицам, заваленным снегом. Идти можно было только по узкой тропинке вдоль стены. Рауль плёлся вслед за Луниным и оглядывал стены домов. Кое-где виднелись старые таблички с названиями, и виконт читал надписи. «Улица Пестеля» - та, по которой они идут. А вон там, на другой стороне: «Аптека им. Тува», «Цветы». Заваленное снегом крыльцо, пустые витрины… Только напоминание о том, что когда-то здесь была жизнь, ходили люди, покупали цветы. Теперь всё тихо и пусто… Только редкие прохожие встречались им – всё больше женщины, еле бредущие, сгорбленные, в разрезанных валенках, с закутанными в шерстяные платки лицами. Лунин и Бражелон сторонились их, уступая им тропинку и заходя в глубокий снег.(*)
Они подходили к месту, где улица Пестеля пересекала другую улицу, и Рауль увидел, что один из четырёх углов на перекрёстке сметён бомбой, словно отрезан. Все квартиры всех пяти этажей углового дома были видны снаружи — комнаты, оклеенные разноцветными обоями… Сердце Рауля сжалось в непонятной тоске. И здесь когда-то была жизнь.
«Сколько же людей жило в этом доме? – думал виконт, глядя на столы, заваленные снегом, шкафы, зеркала. – Как похоже на улей! Какие малюсенькие комнатки! И в каждой комнатке жила семья? Неужели все погибли? Или спаслись? Уехали?..» На эти вопросы ответов не было. «Невероятные города… Совсем не приспособленные для войны!»
Лунин свернул за угол, неожиданно ускорил шаг и поспешно приблизился к шестиэтажной угрюмой темно-серой стене с какими-то мрачными лепными украшениями. Издалека казалось, что этот дом цел. Но вблизи стало видно, что все окна дома выбиты. От этого дома осталась только коробка, только фасад, а крыши нет, ни одного междуэтажного перекрытия нет, весь дом как пустой орех. Сквозь впадины выбитых окон виднелись переплетение сорванных, изогнутых взрывом балок…
Лунин остановился, словно застыв, даже не опустил на снег свой тяжёлый мешок, и смотрел на разрушенный дом. Рауль огляделся. «Моховая» - это название улицы на табличке напротив. Значит, сюда они шли? К этому дому? Ну и досталось же этой Моховой! Куда не глянешь – ни одного уцелевшего окна. Дом разрушен, видимо, давно, — наверно, еще в сентябре. И ни одного человека на улице. Только тишина…
Виконт вспомнил, что рассказывал Лунин о Ленинграде, о своей жене, которая жила где-то здесь с матерью, взглянул в лицо майора, и вдруг всё понял… Раулю стало тяжело дышать. Он представил себе, что когда-нибудь вернётся домой, а вместо замка Бражелон, вместо замка Лавальер найдёт только занесенные снегом развалины… Они долго стояли так. Лунин глядел на дом, а Бражелон – на Лунина, и не смел потревожить хоть одним движением воспоминания и тишину этой улицы.
Солнце уже зашло, и между домами клубились голубые морозные сумерки, хотя небо еще сияло. Лунин медленно побрел назад, к углу, словно не зная, куда идти дальше. На перекрёстке он как будто вспомнил, наконец, что не один, повернулся к Раулю, кивнул ему и спросил:
- Какой адрес дал вам Серов?
...
- Вот этот подъезд, - сказал Лунин, останавливаясь возле одного из входов в дом на улице Маяковского. – Квартира должна быть на третьем этаже.
На ступенях крыльца и возле них, в глубоком снегу, явно были видны свежие следы. Рауль ещё раз посмотрел на дом, тихий, мрачный; казалось странным, что в нём ещё хоть кто-то живёт…
Лунин скинул с плеча свой мешок и передал его виконту.
- Вы со мной не пойдёте, Константин Игнатьич? – спросил удивлённый Рауль.
- Я пройдусь, - ответил Лунин. – Зайду за вами через час. Надо ещё в штаб успеть, устроится переночевать.
Рауль только кивнул и взял второй мешок.
«Ему хочется побыть одному хоть немного», - подумал виконт, проводив взглядом Лунина, и дёрнул ручку двери.
Внутри дома было так же холодно, как и снаружи, на ступенях лестницы и на поручнях лежал иней, на ступенях чётко были видны следы. Этой лестницей пользовались, по ней спускались и поднимались! Виконт медленно поднялся на третий этаж. Вот эта квартира. Он с минуту помедлил, а затем постучал, прислушался. Ни звука. Виконт толкнул дверь, она поддалась и распахнулась, он вошёл.
Рауль оказался в прихожей малюсенькой квартирки, такой же, как и все квартирки таких домов в городах, где довелось побывать виконту. В узкий коридор выходило четыре двери, все были закрыты. В квартире было не теплее, чем везде.
- Эй! Есть здесь кто? – крикнул он, и собственный голос показался Раулю неестественно громким и резким в абсолютной тишине.
Где-то послышался шорох, затем шлёпающие шаги. Одна из дверей приоткрылась, и в коридоре возникла фигура, в которой Рауль признал старуху. Она была закутана с головы до ног в какое-то тряпьё, смотрела немигающим взглядом, и глаза её светились в сумерках.
Она сказала что-то, но он не понял, что она ему сказала. Она что-то торопливо начала рассказывать, но у Рауля создалось впечатление, будто он слышит ее рассказ с середины и не понимает, потому что не знает начала.(*)
Она рассказывала сначала про какую-то женщину, которая вместе с ней ходила за дровами, но потом они обе так ослабли, что уже не смогли ходить, а потом стала говорить, что дети сейчас одни, и ещё про какую-то дверь, которая хлопнула с четверть часа назад. Продолжая говорить, она оглядела виконта, его мешки и кивнула ему следовать за ней.
Старуха быстро просеменила к следующей двери, не постучавшись, дёрнула за ручку, и зашла внутрь. Виконт нерешительно последовал за ней. Помещение за дверью было почти пустым и оттого казалось просторным и гулким. Прямо напротив двери стояла маленькая печка-буржуйка, а напротив печки в глубине комнаты стояла широкая кровать.
Две обвернутые платками головки лежали на подушке. Дети!
- …Вот, я же говорю, она их одних оставила!.. – продолжала старуха свой монолог.
- Кто? – быстро спросил Рауль, чтобы успеть вставить хоть слово в этот поток речи.
- Я же говорю, соседка моя, их мать! Я же говорю, мы с ней за дровами ходили раньше, потом уже не смогли ходить, а теперь, она собралась с силами и пошла, потому как детям всё равно тепло нужно!.. Правда, я её не видела, как она уходила, только слышала, как дверь захлопнулась. Это она меня тревожить не стала…
Старуха всё говорила, а виконт да Бражелон стоял и не дыша рассматривал детские лица. Живы? Всё завязано, только носики торчат. И всё же видно, что вот эта, постарше, девочка, а это мальчик. Неужели не дышат?
- Вы побудьте, а я пойду посмотрю, куда она пошла. Вы же всё равно к ней пришли? Дожидаться будете?
Виконт кивнул.
- Продукты принесли, видать? Это хорошо, - старуха пошлёпала к двери и вышла, оставив гостя одного в полутьме.
Когда шлёпающие шаги затихли за дверью, Рауль шагнул ближе к кровати, прислушался и уловил еле слышное дыхание. Живы! Виконт опустил на пол мешки и продолжал стоять и слушать эти еле заметные признаки жизни и стук своего собственного сердца.
В напряжённой тишине Рауль не ощущал времени и чуть не подскочил на месте, когда из коридора вдруг донеслись шаги, уверенные и стремительные, затем дверь распахнулась, в комнату ворвалась тонкая, маленькая тень, и Рауль вдруг зажмурился от внезапно ударившего по глазам луча карманного фонарика. Впрочем, фонарик только на несколько мгновений задержался на фигуре Бражелона, а потом начал обшаривать комнату и, наконец, остановил своё яркое жёлтое пятнышко света на кровати. Плашмя, поперёк кровати, закрыв детей своим телом, лежала женщина. Виконт в недоумении перевёл взгляд на того, кто, стоя в дверях, светил фонарём, и разглядел в потёмках знакомую грузную фигуру: Лунин!
. . .
В углу, на полу сиял огонек на фитильке, вставленном в скляночку, и зловещие тени прыгали по стенам и потолку. Девочка, проснувшаяся от падавшего ей в лицо света, сидела на кровати и ела извлечённый из мешка хлеб, тоненькими, скорченными пальчиками отрывая куски мерзлого мякиша от разломанной буханки. Мальчик тоже был еще жив, однако разбудить его не удавалось. Мать набила ему рот хлебом, но он, видимо, был совершенно к этому равнодушен. Хлеб так и лежал во рту. Прошло несколько страшных мгновений, когда казалось, что его уже невозможно заставить есть. Вдруг ротик его задвигался.(*)
Вдруг он заметил, что женщина так до сих пор ни кусочка и не съела.
- Почему вы не едите?! – неожиданно резкий голос Лунина заставил виконта вздрогнуть. – Это ещё что такое?! Смотрите, какие мешки! Там всё, всё – только еда! А ну-ка, ешьте давайте! Вам силы нужны! Как дети без матери?! Ешьте, ешьте!
Рауль во все глаза смотрел на командира, грозно нависшего над маленькой женщиной и сующего ей в руки ломоть хлеба. Рауль ещё ни разу не слышал, чтобы Лунин поднял голос на кого-либо.
Она испуганно взяла хлеб, села на край кровати и послушно стала есть. Пока она ела, Лунин следил за ней с выражением лица взрослого, призвавшего ребёнка к порядку.
Глаза привыкли к полумраку. Осмотревшись, Рауль увидел возле холодной печки на полу швейную машинку (точно такая же была у его квартирной хозяйки в Эмске), а рядом с ней – топор.
- Простите, - повернулся виконт к женщине, но запнулся, не зная, как к ней обратиться, – madame…
Она уставилась на него вытаращенными глазами и произнесла:
- Маша.
Рауль поднял топор и спросил:
- Маша, где вы брали дрова для печи?
Женщина пожала плечами:
- Где придётся. В квартирах. Мебель жгли…
Рауль перевёл взгляд на Лунина.
- Правильно! Молодец! – воскликнул майор. – Теперь надо, чтобы было тепло! – он махнул рукой старшине, призывая следовать за собой, и, освещая себе дорогу фонариком, вышел из квартиры.
Рауль первый раз видел Лунина в таком воодушевлении. Казалось, майор нашёл для себя новый смысл жизни: именно здесь и сейчас не было ничего важнее, чем трудиться и совершать подвиги ради этой женщины и ее детей.
В какой-то пустой, брошенной квартире они нашли скамейки и полки. Виконт стоял с топором в руке, нерешительно глядя на скамейку, перевёрнутую у его ног.
- Дрова не приходилось колоть? – спросил Лунин и, видя растерянный взгляд старшины, взял у него топор.
Быстро расколов мебель, он скинул на пол свой тулуп, и Рауль свалил на него дрова. Они притащили всё в комнату к Маше; Лунин растопил печь.
- Детям не хлеба одного нужно, а супа, каши, - говорил он. - Вот мы сейчас сварим... Вода в подвале?(*)
Они взяли котелок и ведро, спустились в подвал, набрали воды из чудом уцелевшего трубопровода.
Вернувшись и водрузив котелок с водой на печку, Лунин стал вытряхивать из мешков их содержимое на газеты, расстеленные возле огонька. Торопливо он вытаскивал всё: вот еще буханка хлеба, вот еще полбуханки, обрезки, ломти, сухари. Жестянки, жестянки, пакетики с сахаром, пакетики с крупой... Он словно боялся, как бы в мешках чего-нибудь не осталось, он тряс их и выворачивал наизнанку.(*)
Крупу он ссыпал в котелок, помешивая большим черпаком, потом обратился к виконту:
- Посмотрите, что там ещё сгодится для каши: сало, соль где-то была, - но заметив в полутьме растерянный, почти испуганный взгляд старшины, Лунин махнул рукой, - а ладно, я сам.
Майор колдовал у печи, а старшина со стеснённым сердцем смотрел за его священнодействием. «Всё этот человек умеет: поднять в небо самолёт и сварить в котелке кашу, спасти товарища в бою, и сохранить жизнь этим малышам, этой женщине – он спасёт их, они будут жить, они должны жить!», - Раулю впервые в жизни было стыдно за то, что он не умеет готовить. Он был сейчас готов сделать любую работу, натаскать воды, наколоть дров, да хоть вымыть пол, если бы была в этом необходимость, выполнить какое угодно поручение, лишь бы быть хоть чем-то полезным!
Вскоре странное кушанье из круп и сала было готово. Лунин заставил всех, и Рауля тоже, поесть это варево, а мальчика, так и не проснувшегося, даже сам кормил с ложки.(*)
- А можно тарелку на кухню снести? Одной старушке?.. – спросила Маша. - У нас там на кухне старушка одна лежит... - Ваша мамаша? - Нет, просто старушка, Анна Степановна, соседка... Можно? - Конечно, можно! Это всё, всё ваше! — сказал Лунин в восторге. — Распоряжайтесь, как хотите...(*)
...
Женщина и дети спали на кровати, а Лунин и Бражелон сидели на полу, подстелив под себя свои тулупы, наслаждались теплом и продолжали бросать в печь щепки.
«Не за дровами она ходила, нет, не за дровами», - думал виконт, снова прислушиваясь к дыханию спящих.
- Константин Игнатьич, - тихонько спросил он, - как вы нашли Машу?
- Я её случайно встретил на улице, - отозвался Лунин, - я не знал, что это она.
Рауль поглядел в лицо командира, озарённое светом, падавшим из раскрытой дверцы печурки.
- Как же так получилось?
- Она шла, шатаясь, я догнал её, сказал, что у нас хлеб есть. А она посмотрела, говорит: «дети», и сюда привела.
- Куда же она шла?
- Не знаю, может хоть какую-то помощь искала...
«Искала помощь... Надеялась до последнего, когда уже и надежды не было... И ведь Господь вознаградил ее за надежду, послав нас!», - он обхватил колени и смотрел, смотрел в огонь. Оба они, майор и старшина, были слишком взволнованы, чтобы спать.
Сам не заметил как, но виконт всё же уснул прямо на полу, свернувшись калачиком на своём тулупе. Когда он проснулся, был уже день. В комнате было очень тепло, и на печке, тоненько звеня, закипал чайник. Виконт моментально вскочил на ноги. Маша, склонившись над котелком, стоящим на краю рядом с чайником, помешивала оставшуюся вчерашнюю кашу. Она улыбнулась Раулю доброй улыбкой, от которой у него на душе стало так же тепло, как в комнате рядом с печкой.
Дети смотрели на него с кровати, — теперь уже и мальчик не спал. Все платки с них были сняты, потому что в комнате стало тепло, и оба они не лежали, а сидели среди подушек, как птенцы в гнезде, и видны были их голые, неправдоподобно тонкие ручки.(*)
Потом проснулся и Лунин. Проснувшись и оглядевшись, он тоже сразу встал и закричал, улыбаясь:
- Завтракать! Завтракать!
Через минуту они уже доедали кашу, пили кипяток с сахаром, заедая хлебом. Лунину явно доставляло наслаждение кормить их, смотреть, как они едят.
Маша разговаривала с ними просто, словно со старыми знакомыми. Она рассказала, что она учительница, что школа ее эвакуировалась летом, а она застряла, потому что копала противотанковые рвы. Она рассказала, как пошла работать в мастерскую, где шили теплые шапки для бойцов. Она показала готовые шапки и швейную машину, но из слов ее они поняли, что в мастерскую она не заходила уже давненько, потому что у нее не было сил крутить машину. Ещё рассказала, что мальчик ее вот уже несколько дней как совсем разучился говорить, а сегодня заговорил опять.(*)
— Сережа, вкусная каша? — спросила она сына. Мальчик, с полным ртом, застеснялся, улыбнулся, кивнул и ничего не сказал. — А кто мы такие, знаешь? — спросил Лунин. — Моряки! — ответил мальчик, с восхищением глядя на золотые нашивки у Лунина на рукавах.(*)
Проглотив несколько ложек каши, дети снова заснули. Они были так слабы, что насыщение немедленно вызывало в них сонливость.
После завтрака Лунин засобирался уходить. Виконт тоже поднялся, но майор остановил его:
- Вы останьтесь пока. Надо в штаб сходить, но здесь тоже надо остаться. Я один схожу.
Рауль послушно кивнул.
Лунин натянул тулуп.
- Вы еще придете? – спросила Маша. – Когда вам уезжать? - Приду. Уезжать не позже чем завтра... Когда попутная машина будет, - ответил майор. - Послезавтра мы уже должны быть у себя в части... - А где ваша часть? Далеко? - По ту сторону кольца... - Я так и думала... (*)
Он уже надел шапку, но она доверчиво положила руку на его рукав, и он не решался отодвинуться от нее.
- Я не благодарю вас, потому что всё равно никакой благодарности не хватит, вы сами знаете, — сказала она, переводя взгляд с майора на старшину и обратно. — Я понимаю, что вы это не для меня сделали, и мне легко принять от вас... - Маша... — начал было Лунин, но так ничего не сказав, повернулся и вышел.(*)
Старшина сорвался вдруг с места и бросился вслед за майором. На лестнице он догнал его.
- Товарищ майор! – виконт, забывшись на мгновение, тоже схватил Лунина за рукав тулупа, - Константин Игнатьич, мы ведь не можем их здесь оставить, они здесь погибнут! Мы можем их увезти? Мы должны увезти их, Константин Игнатьич!
Лунин коротко кивнул:
- Я разузнаю, что смогу. Побудьте с ними пока, помогите, чем надо. Я разузнаю, - и побежал по заиндевевшей лестнице, застёгивая тулуп на ходу.
Рауль стоял и смотрел вниз, пока не затихли торопливые шаги, хлопнула входная дверь. Затем пошёл обратно и медленно вернулся в комнату Маши.
Маша стояла, наклонившись над швейной машинкой. Когда Рауль вошёл, она обратилась к нему:
- А как вас зовут?
- Рауль де Бражелон – ответил Рауль, уже привычно произнося своё имя без титула.
Её брови удивлённо поднялись, и неожиданная улыбка осветила её худое, измученное голодом и тревогами лицо.
- Как в книжке? – спросила она, и в вопросе её было удивление, смешанное с почти детским любопытством, и радость оттого, что услышала знакомое имя, такое неожиданное, совсем неуместное здесь, в этой комнате, рядом с больными детьми, в этом холодном доме, в измученном городе, на этой войне, имя, возникшее из давней светлой сказки…
И Рауль понял и улыбнулся ей в ответ:
- Да, как в книжке.
- Вы француз?
- Да.
- Я сразу подумала, что вы француз! Как же вы оказались в советской армии? – и в этих вопросах было то же простое, доверчивое любопытство.
- Неисповедимы пути Господни…
Она оглядела его всего ласковым, доверчивым взглядом, а затем снова повернулась к своей машинке:
- Господин Рауль, не могли бы вы помочь мне поставить её на подоконник. Я теперь поела и смогу шить. А потом схожу в мастерскую: надо отнести готовое, - она кивнула в сторону нескольких десятков готовых шапок, сложенных в углу.
- Вы полагаете… мастерская всё ещё работает? – запнувшись, спросил виконт, у которого вдруг защемило сердце от этого «господин Рауль».
- Они-то точно работают, - уверенно ответила Маша.
Рауль хотел было поинтересоваться о причине её уверенности, но тут со стороны кровати донёсся тоненький голосок:
- Мама, мама…
Маша в мгновение оказалась возле кровати и уже гладила по голове сына.
- Мама, полежи со мной…
Она тут же, нисколько не смущаясь присутствием в комнате постороннего мужчины, легла рядом с ребёнком и прижала его головку к своей груди, тихо-тихо шепча ему ласковые слова.
Виконт поднял швейную машинку и поставил её на подоконник. Больше заняться ему было нечем. Он сел на пол возле печи, на то место, где ночью они сидели с Луниным. Голос Маши постепенно смолк, дыхание стало ровным, и Рауль понял, что женщина уснула. Ничего удивительного: она тоже была очень слаба, и непривычное количество еды возымело своё действие и на неё.
Снова настала необычайная тишина. Снаружи не проникало ни единого звука. Рауль слышал только дыхание спящих да своё собственное. «…Как будто и войны нет…», - вспомнил Рауль слова Серова, сказанные в один такой же тихий вечер.
Серов… Вот, значит, какая она, его Маша. Она здесь, в Ленинграде, со своими детьми. Значит, она так и не уехала со школой, осталась. А Серову не написала. Рауль, повернув голову в сторону кровати и тяжко вздохнул. Как Серову будет тяжело, когда он узнает. Узнает, убедится в том, что она просто не хотела его видеть. Сейчас у него есть хоть какая-то надежда, пока он ещё не уверен, не знает, где она, что с ней. Наверное, и не нужно ему говорить. Но как же они теперь смогут промолчать? Он же станет спрашивать и сам всё поймёт по их недомолвкам. Бедный Серов! И он тоже…
За дверью послышались быстрые шлёпающие шаги. Соседка. Дверь тихо отворилась, Рауль вскочил на ноги и увидел суровое старческое лицо и большую костистую руку. Эта рука протягивала виконту пустую миску из-под каши. Рауль машинально взял миску; старуха оглядела спящих, потом перевела взгляд на виконта.
- Это он должен был продукты привезти! – вдруг сказала соседка, и Рауль вздрогнул. – Он, когда тогда приезжал, тоже какие-то гостинцы привозил детишкам, а их не было, они на Валдае тогда были, а я думала, что уже уехали с матерью…
Старуха говорила, говорила, а Рауль, побледнев, смотрел на неё. Ему казалось, что она услышала его мысли из своей кухни, поэтому явилась рассказывать.
- …Тоже военный, в форме, вот он и должен был продукты привезти, вот тогда было бы всё правильно… Летом он приходил, сидел со мной весь день, всё уйти не мог, а ушел — ни одного письма не написал.(*)
- Серов? – только и смог вставить Рауль в этот бесконечный поток слов.
- Да откуда я знаю, Серов, Белов? Военный, говорю! И до войны военный был. Всю весну каждое воскресенье приезжал. Как не нужно было, так ездил, а как стало нужно — пропал. А она мучается, всё ждёт-ждёт, что он напишет, а он не написал… А что ж ему писать, коль он думает, что она уж за Уралом?.. Только вот я думаю, если бы хотел, так написал бы…
У виконта голова шла кругом.
- Так она ждёт? – эхом спросил он. - Если спросить, скажет, что не ждет. - А если не спросить? - Если не спросить, так ждет.(*)
Старуха вдруг замолчала, а потом проговорила тихо:
- А его не убили?
- Нет, - так же тихо ответил виконт.
Соседка как-то надменно подняла голову, оглядела стоящего перед ним Рауля с ног до головы и молча вышла за дверь.
Бражелон долго стоял, совершенно сбитый с толку. Затем он прошёл по комнате. Сидеть неподвижно в этой тишине было больше невозможно, нужно было найти себе хоть какое-то занятие. Увидев, что в ведре нет ни капли воды, Рауль схватил его и пошёл в подвал к водопроводу. Вернувшись, он заметил, что в комнате стало опять прохладно. Он затопил печь, сложил в неё остатки заготовленных вчера дров. Проделывая это, он не старался соблюдать тишину, но Маша не проснулась. После этого виконт взял топор и отправился в ту квартиру, в которой они с Луниным нашли накануне мебель. Оставшиеся там лавки он кое-как расколол и притащил, так же как вчера, в тулупе. В комнате было всё так же тихо, никто не просыпался.
Начинало темнеть: короткий зимний день уже подходил к концу. Когда в коридоре хлопнула дверь и послышались знакомые поспешные шаги, Рауль вздрогнул от радости. Дверь распахнулась, и Лунин застыл на пороге комнаты, в ужасе глядя в сумерках на неподвижные бледные лица на кровати.
- Константин Игнатьевич, они спят, - мягко сказал Рауль, поняв первый испуг командира.
Лунин облегчённо вздохнул, вошёл, скинул тулуп.
- Давно уснула? – спросил он шёпотом.
- Почти сразу, как вы ушли.
Лунин в нерешительности смотрел на спящую, затем огляделся, отметил про себя огонь в печи, полное ведро воды и кучу дров в углу, одобрительно кивнул старшине. Затем прошёл по комнате, обошёл кровать, снова стал смотреть в лицо спящей. Было похоже, что он не знает, что предпринять, и Рауль спросил:
- Товарищ майор, вам удалось что-то разузнать насчёт отъезда?
- Удалось, - кивнул Лунин и стал торопливо рассказывать, - удалось, мы вывезем их! Мне утром надо будет пойти обратно в штаб, взять документ, дождаться машины, потом заеду сюда, и мы все уедем... Знаете, старшина, кто мне помог? Ховрин! Помните Ховрина?
- Это тот журналист, который принял доктора а летчика?
- Да, он! Я встретил его в штабе, и он смог помочь.
Глаза Лунина даже в наступивших сумерках светились нескрываемой радостью. Но в следующую минуту он взглянул на спящую и снова заволновался:
- Только мы ей ещё не сказали. Надо поскорее уговорить её уехать, помочь собраться…
Он засветил огонёк на фитильке и поставил склянку так, чтобы свет падал ей прямо в лицо. Веки ее вздрогнули, но она не проснулась. Тогда он набрался храбрости и взял ее за руку.(*)
Она открыла глаза, показавшиеся при мерцании огонька огромными, темными и блестящими. — Это вы? — спросила она тихо и еле заметным движением пальцев пожала ему руку. Она спустила ноги с кровати, села, поправила волосы, ласково смотря ему в лицо. Он сейчас же, торопясь и волнуясь, стал ей выкладывать всё.(*)
Она слушала молча. Её молчание Лунин, видимо, истолковал как несогласие. Ему стало страшно, что она откажется ехать, и он настаивал, требовал, громоздя один довод на другой. Он говорил ей, что здесь она погибнет без всякой пользы, для победы, что здесь она и ее дети едят хлеб, который так нужен бойцам, защищающим город; что у нее нет никакого права бессмысленно жертвовать детьми; что это Гитлер хочет, чтобы дети ее погибли, для того он и устроил осаду, и она, спася своих детей, разрушит планы Гитлера; что там, за озером, поправившись и поправив своих детей, она сможет работать или воевать, как ей больше понравится, и быть полезнейшим для страны человеком, и главное — опять и опять, что она не имеет права жертвовать детьми.(*)
Рауль, стоя поодаль в сумерках комнаты, во все глаза глядел на своего командира с невольной улыбкой. Это была самая длинная речь Лунина за всё их полуторагодовое знакомство.
Маша тоже слушала внимательно и молча, но выражение лица ее постоянно менялось, и он жадно следил за ее лицом, стараясь отгадать, что в ней происходит.
- Хорошо, - сказала она. – Только я хотела спросить.
Маша перевела взгляд на виконта, стоявшего в стороне в тени, и произнесла:
- Я думала, что вы… Вчера, когда мы пришли, вы ведь были уже здесь, так?
Виконт шагнул ближе, чтобы оказаться в свету огонька, и ответил:
- Так. Я пришёл, когда вас не было дома.
- Кто вы? – спросила Маша, и голос её дрогнул. – Откуда вы приехали?
Рауль бросил взгляд на Лунина, но тот молчал.
- Мы лётчики, - ответил старшина. – Мы служим на Балтийском флоте. В эскадрилье…
Тут он запнулся, потому что женщина тихонько вскрикнула и прижала к губам дрожащие пальцы.
- Так вы лётчики? – переспросила она и почти шёпотом добавила, - вы от него? Это она дал вам адрес?
Рауль чуть заметно кивнул.
- Почему же вы не сказали сразу? – женщина переводила испуганный взгляд в Бражелона на Лунина. – Почему он сам не приехал? Он… он жив?
- Почему вы ему не пишите? – спросил Лунин вдруг резко и сурово. – Он там извёлся весь, места себе не находит, не знает, где вы, что с вами! Могли бы хоть слово написать, хоть что-то сообщить, что живы! Почему вы ему не пишите?
- Я не знала, куда писать, - пролепетала она.
Лунин нависал над ней, большой, строгий, а она, маленькая, худая, мяла в руках порывало.
- Не знала она, куда писать, на знала! Что набросились на девочку?! – вдруг донеслось со стороны двери.
Все повернули головы и увидели соседку Анну Степановну. Она стояла в дверном проёме и зло сверкала старческими выцветшими глазами. – Не оставил он адреса! Не оставил! Сунул мне какую-то бумажку: перешлите ей, мол! Он же думал, что она уехала, так вот и сказал - перешлите. Потом, как ушёл, я поглядела: ничего там нет, только цифры какие-то, ни адреса, ни ответа, ни привета!
- Где? – Лунин резко повернулся к ней. - Где эта бумажка?
- Сунула куда-то, не помню куда… Не оставил он адреса, не знала она, куда писать, не знала! И он ни строчки не написал, ни строчки!..
Анна Степановна продолжала говорить и говорить. Лунин смотрел на неё молча, в отчаянии опустив руки и, казалось, не знал, ругаться ему или смеяться. Столько сомнений, отчаяния, тоски, страдания выпало на долю двум любящим людям только из-за того, что эта пожилая женщина приняла номер полевой почты за «какие-то цифры» и сунула неизвестно куда.
Маша сидела, опустив голову и всё так же сжимая руками покрывало на своих коленях. Дети спали. Лунин опустился на корточки перед женщиной, стараясь заглянуть ей в глаза и произнёс:
- Я отвезу вас к нему! Поедем завтра…
Она кивнула и подняла взгляд. По щекам её текли слёзы.
Отправлено: 04.12.17 13:14. Заголовок: Вчера дочь одарила н..
Вчера дочь одарила нас откровением: Пока не заимеешь своих детей, не поймешь, сколько боли причинял родителям." Она это поняла на своем опыте, и повезло тем родителям, чьи дети сумели это понять это, анализируя чужие ошибки. Этот Рауль сумел понять наблюдая чужую жизнь, но понять слишком дорогой ценой.
Вчера дочь одарила нас откровением: Пока не заимеешь своих детей, не поймешь, сколько боли причинял родителям." Она это поняла на своем опыте, и повезло тем родителям, чьи дети сумели это понять это, анализируя чужие ошибки. Этот Рауль сумел понять наблюдая чужую жизнь, но понять слишком дорогой ценой.
Отправлено: 04.12.17 15:58. Заголовок: Примечание к главе 1..
Примечание к главе 18: Вся первая часть - про переезд через озеро - целиком из канона, только изменена с учетом дополнительного персонажа.
Глава восемнадцатая, в которой Маша находит доброго и внимательного врача
Они выехали к концу следующего дня на тяжелой машине, груженной торпедами. Дети были плохи: мальчика два раза вырвало перед самым отъездом, а девочка всё спала, почти не просыпалась, даже ела в полусне. Как везти их, таких слабых, морозной ночью в грузовой машине?
Шофёр оказался пожилым человеком, очень усталым и угрюмым, но постарался сделать всё возможное, чтобы им ехать поудобнее. В тесную свою кабину усадил он обоих детей и их мать; помог закутать их как можно теплее. Дети с завязанными лицами в кабине сразу уснули, прижавшись к матери. Сгущались сумерки. Лунин и Бражелон влезли в кузов, и машина двинулась.
Сорок километров до озера тащились они больше двух часов. Дорога, пересекавшая Карельский перешеек, шла лесом, темные ели тесно обступили ее, и совсем уже потемневшее небо текло над Луниным и Бражелоном, как узенький звездный ручей. Они ничего не знали о том, что происходит в кабине, и ничего не могли узнать. Только одно это и мучило Лунина, а не холод торпед, на которых он лежал, не ледяной ветер. Тревожнее всего было то, что шофёр очень торопился, а тяжело нагруженная машина шла медленно, и поэтому не было надежды остановиться и обогреться. А торопился шофёр оттого, что ему было приказано доставить торпеды на станцию Волховстрой к рассвету, и приказ этот нарушить он не мог.
Они и до озера двигались с горящими фарами, и на озеро съехали, не выключив фар. Встречные машины, попадавшиеся на льду поминутно, тоже шли при полных огнях. Весь путь через озеро был отмечен множеством огоньков, убегающих во тьму. Ледовая дорога работала по ночам без светомаскировки. Ко второй половине января опыт уже показал, что ни немецкая артиллерия, ни ночные немецкие бомбардировщики не могут причинить столько вреда и убытков, вызвать столько катастроф, сколько причиняет медленная езда на ощупь в полной тьме среди всё новых трещин, узеньких мостиков, сугробов, заструг, торосов и внезапно возникающих из мрака встречных машин. И водителям разрешили включать фары.
Они проехали по льду километра три, не больше, когда машина вдруг остановилась, и шофёр вышел из кабины. Майор и старшина разом подняли головы.
- На вас тулуп добротный, - тихо сказал Лунину шофёр, вплотную подойдя к кузову. - Мальчик у меня мерзнет в кабине, боюсь - не довезем. Вы расстегнитесь и положите его к самому телу - может быть, отойдет. У меня уже был такой случай, хорошо помогает. Да и вам теплее будет...
Спрыгнув и кое-как передвигая застывшие ноги, Лунин подошел к кабине. Оттуда, из темноты, на него глянули испуганные глаза женщины. Вытащив мальчика из кабины, Лунин долго не мог понять, дышит он еще или нет. Ее ужас мгновенно передался ему. Впервые он усомнился в том, что поступил правильно, вывезя их из города.
Мальчик всё-таки еще дышал, хотя и очень слабо. Лунин, распахнув и тулуп, и китель, и рубаху, прижал его к своему телу. Сначала ему показалось, что мальчик обжигающе холоден. Запахнувшись вместе с ним тулупом как можно плотнее, придерживая мальчика одной рукой, он с помощью Рауля снова взобрался в кузов и лег на прежнее место. Машина двинулась. Всё исчезло, кроме рассыпанных, как соль, холодных звезд. Но мальчик с каждой минутой становился всё теплее. Он не только сам потеплел, он согревал Лунина. Он был жив.
Звёзды значительно передвинулись. Лунин так давно устал ждать конца дороги, что удивился, когда машина вдруг поползла вверх и он увидел над собой между звездами острые вершины елей. Остановка. Он приподнял голову над бортом кузова. Смутные очертания большой избы во тьме. Неужели наконец Кобона!..
Шофёр вышел.
- Слезайте, товарищи, - сказал он. - Можно часок погреться. Теперь я уже не опоздаю.
Они вошли в избу - впереди шофёр, за ним старшина со спящей девочкой на руках, за старшиной Маша, показавшаяся Лунину удивительно маленькой, еще меньше, чем прежде, за нею Лунин с мальчиком. Блаженнейшим, немыслимо прекрасным теплом дохнуло им в лица - теплом, пахнущим добрыми человеческими запахами: махоркой, хлебом, овчиной. Большая русская печь посреди избы топилась, и отсветы пламени прыгали по углам, по стенам. Никакого другого света не было, но и этого было достаточно, чтобы увидеть, что весь пол избы завален спящими. Мужчины и женщины в тулупах, шинелях, ватниках, платках спали не раздеваясь, спали вповалку с запрокинутыми головами и открытыми ртами, равнодушные в своем утомлении даже к большим черным тараканам, ползавшим по их щекам и лбам.
Шофёр с уверенностью бывавшего здесь не раз и всё знавшего человека повел их, широко шагая через раскинутые тела, в какой-то дальний угол, где было немного посвободнее, и усадил их на какие-то мешки. Тут только Лунин стал извлекать мальчика из глубины своего тулупа, и Маша с напряженным вниманием следила за движениями его рук. Мальчик спокойно дышал во сне, раскрыв пухлые губки; руки и ноги у него были теплые.
Она нетерпеливо, даже грубо, взяла его у Лунина, положила к себе на колени, прижала к груди. И вдруг мальчик потянулся, открыл глаза, узнал мать и улыбнулся.
- Ну, теперь ему ничего не сделается, - сказал шофёр. (*) …
Звеня своим изогнутым солдатским котелком, шофёр отправился раздобыть кипяточку, и через несколько минут они уже пили горячую воду, поочередно отхлебывая из жестяной кружки и жуя хлеб. Мальчик тоже деятельно пил и ел, и девочка пила и ела, прижавшись к матери, с любопытством разглядывая избу, печь, спящих. Маша улыбнулась Лунину и Бражелону, даже спросила, не замерзли ли они в кузове, но была чем-то взволнована, и Лунин списал её волнение на беспокойство за детей.(*)
Бражелон всё время поглядывал на Лунина, видимо желая узнать, что же им делать дальше.
- Скажите, - обратился Лунин к шофёру, - где здесь можно позвонить?
- В землянке нашего комбата можно. Там у него оперативный дежурный сидит... Только вы не задерживайтесь, командир, я часок отдохну, машину посмотрю и дальше поедем - на станцию.
Пока он говорил, Лунин заметил, как напряглась Маша, прислушиваясь к словам шофёра.
Лунин кивнул и поднялся. Бражелон тут же вскочил на ноги, готовый, как всегда, выполнить любой приказ.
- Надо позвонить в полк, - сказал ему Лунин, - спросить разрешения привезти их. Сделаем так, - снова обратился он к шофёру, - если я задержусь, уезжайте без нас, я договорюсь о другой машине.
Шофёр кивнул и отправился за второй порцией кипятка. Лунин тоже собрался уходить, как вдруг Маша окликнула его:
- Константин Игнатьевич, простите, разрешите сказать вам два слова.
Лунин наклонился к ней, женщина помедлила несколько мгновений и произнесла:
- Нам лучше поехать с ним...
- Как с ним?! - опешил Лунин. - А как же Серов? Вы что же, не хотите его видеть?
- Простите меня, я хотела сказать вам... - по её лицу было видно, что она ждёт, что он вот-вот снова начнёт на неё кричать
- Что вы хотели сказать? - Лунин выпрямился во весь рост. - Вы же собирались ехать к нему, или вы сказали неправду?
- Нет же, послушайте... - она замешкалась, укладывая мальчика на мешки и поднимаясь на ноги. - Поймите, мне сейчас нельзя к нему, я сейчас такая, в таком состоянии... Ему не надо меня такой видеть. И детей тоже, они ведь больны совсем... Мы поедем лучше. Вы не беспокойтесь, теперь всё будет хорошо, мы сядем в поезд, нам будут помогать, как вы помогли, ведь много добрых людей. А Коле я напишу, обещаю вам! Как приедем, устроимся где-нибудь, я обязательно напишу!..
Лунин смотрел на неё и будто не слышал:
- Вы не хотите его видеть?
- Поймите же, Константин Игнатьевич, нельзя ему видеть меня такой, он же будет себя винить...
Лунин пытался осознать, что она говорит: "Видеть её такой? Такой исхудавшей, такой некрасивой? Так вот в чём дело! Она боится показаться ему некрасивой, боится, что он её разлюбит! О, женщины! Он же ждёт, тревожится, тоскует, а она о красоте думает!". Он вспомнил печальные глаза Серова и спросил:
- Что же я ему скажу?
- Расскажите всё как есть! Скажите, что встретили нас, что мы уехали, что всё теперь будет хорошо! А потом я ему напишу!
Лунин смотрел ей в лицо ещё несколько минут: "Он ведь будет знать, что она могла приехать и не приехала, будет думать, почему. Опять будет сомневаться, тосковать, ревновать, чего доброго пить начнёт..."
- Нет уж! Вы сами к нему поедете и всё расскажете! - отрезал Лунин. - И о детях подумайте, сами говорите: больные. У нас в полку врач есть. Посмотрит их, помощь окажет, потом поедете дольше.
Он повернулся и стремительно двинулся по направлению к выходу, перешагивая через спящие тела.
Маша смотрела ему в спину с мольбой и отчаянием. Затем перевела взгляд на старшину Бражелона, стоявшего рядом и, без сомнения, слышавшего весь разговор, ища хотя бы у него понимания и поддержки.
Лунин, выйдя из избы, направился туда, где возле машин возились шофёры, проверяя и перепроверяя полуторки после преодоления озера. Расспросив, он узнал, где находится землянка командира автобатальона, и зашагал по морозной деревенской улице.
В землянке Лунин сначала долго ждал, пока освободится командир батальона. Когда он освободился, майор изложил вкратце суть своего дела, и его проводили к оперативному дежурному. Потом Лунин долго ждал, пока освободится оперативный дежурный, молодой парень в чине лейтенанта. Освободившись, лейтенант стал звонить в штаб полка Поскурякова через множество посредствующих звеньев, вызывая солнце, луну и все семь планет, и всё не мог дозвониться.
- Не то коммутатор занят, не то кабель оборван, - сказал, наконец, лейтенант. - Надо ждать.
Как только он положил трубку на аппарат, телефон затрезвонил, и дежурному пришлось отвечать на звонок. Лунин в который раз посмотрел на часы.
- Давайте сделаем так, - сказал Лунин, когда лейтенант закончил разговор, - мы поедем в полк, а вы, если дозвонитесь, попросите старшего лейтенанта Серова, чтобы он встречал свою жену с детьми на пропускном пункте аэродрома.
- Хорошо, - согласился дежурный, - сейчас подберем вам машину.
...
Они быстро ехали по светлеющему лесу. Маша с обоими детьми снова сидела в кабине, а майор со старшиной – в пустом кузове, как когда-то, полгода назад, когда под артобстрелом прорывались в машине через лес в Ленинград.
Только сегодня их никто не обстреливал. Они видели, как встало солнце, как замелькало оно - ослепительное - между малиновыми шелушащимися стволами сосен.(*)
Они ехали навстречу солнцу, весело отвечая на приветствия бойцов во встречных машинах. От скрытых в лесу многочисленных землянок пахло дымом, хлебом. Не проехав и сорока минут, они увидели впереди, за деревьями, лысый бугор, на вершине которого был похоронен Рассохин.
Машина остановилась перед шлагбаумом.
Дежурным на пропускном пункте был краснофлотец, который знал Лунина. Поздоровавшись и проверив документы, он сообщил, что по поводу семьи лётчика Серова ему уже позвонили. Расписавшись в журнале, Лунин вернулся к машине.
Мальчик спал. Лунин взял его на руки, а Бражелон помог Маше с девочкой, которая крепко ухватилась за руку матери, и они вместе вышли на стоянку перед аэродромом.
Теперь им надо было преодолеть летное поле, чтобы добраться до деревни. Шофёр, который привёз их, дальше не поехал, он уже прибыл по назначению, и они подумали было, что придётся идти пешком, как вдруг увидели мчащуюся к ним эмку.
Подкатив, легковушка остановилась, и из неё выскочил Серов. Он замер на мгновение, глядя на всю компанию, затем подбежал, остановился, поприветствовал по форме командира эскадрильи и, видя его улыбку, повернулся к Маше и быстро обнял её. Потом взял за руку её и Ириночку и повёл к машине.
- Товарищ майор, сюда, - проговорил он, открыв дверцу и разместив мать и дочь на заднем сиденье.
Лунин посадил к ним так и не проснувшегося Серёжу.
- Я тоже тут помещусь, Константин Игнатьич, - сказал Серов, - ещё одно место - рядом с водителем - свободно...
Лунин взглянул на Бражелона:
- Садитесь, я пройдусь.
- Лучше вы, товарищ майор.
Лунин кивнул Серову:
- Езжайте. Мы пешком.
Серов захлопнул дверь. Эмка развернулась и умчалась по направлению к деревне. Майор и старшина зашагали следом через лётное поле.
...
Машу с детьми расположили в пустой избе почти в самом конце деревенской улицы, по соседству с вещевым складом. Девушки, которые обслуживали вещевой склад, пришли помогать и суетились, растапливая печь, прибираясь в избе, стараясь устроить приехавших как можно удобнее.
Комиссар Ермаков сам забежал на минутку в избу, когда они сидели за столом и ели, – посмотреть на семью старшего лейтенанта Серова, узнать, всё ли сделали, как надо, и сообщить, что полковой врач, как освободится на аэродроме, придёт осмотреть детей и оказать необходимую помощь.
Серов всё время был рядом: принести дров, воды, передвинуть мебель, притащить дополнительную койку в избу и всё, что только он мог сделать. Он всё время вглядывался в лицо Маши, отвечал на её слабую улыбку и пытался вспомнить, какой он видел её в Ленинграде, тогда, очень давно, ещё до войны.
До войны она была круглолицей, с коротеньким, пухлым носиком. Лицо обыкновенное, не особенно красивое, но такое милое… Теперь щёки ее ввалились, и лицо вовсе не казалось круглым. От темных пятен под веками глазные впадины стали огромными. Приподнятые, словно удивленные, брови на светлом, чистом лбу придавали лицу выражение беззащитности, от которого у Серова щемило сердце. Он смотрел и смотрел на нее и не мог насмотреться.(*)
После завтрака пришёл доктор Громеко. Серов встретил его недоверчиво, ревниво оглядев его исподлобья. Доктор заметил этот взгляд и похлопал Серова по плечу. Вместе с доктором пришли две санитарки. Увидев их, Серов несколько успокоился и отправился ждать на крыльцо.
Минут через сорок доктор вышел.
- Всё не так уж плохо, - сказал он сразу, - хотя, конечно, истощены сильно. Пока сложно сказать что-то ещё. Постарайтесь их кормить пока, только понемногу! И ещё. Одежду постирать и высушить над огнём, детей помыть в тёплой воде, промокнуть сухим полотенцем. Потом я ещё раз осмотрю. У них кожные покровы в струпьях.
После ухода врача девушки из вещевого склада отвели Машу и детей в баню, возле которой прямо под открытым небом была развёрнута полковая прачечная.
Нижнюю одежду сразу забрали в стирку, а со склада им было выдано свежее бельё: сорочки самого маленького размера, которые можно было найти. После мытья дети ходили по натопленной избе в этих рубахах с завёрнутыми рукавами, и полы волочились по выметенным доскам.
Через некоторое время им снова принесли еду: похлёбку в количестве, не предусмотренном никакими продуктовыми нормами. Но есть могла только Ириночка. Серёжин организм пищу принимать больше не мог, мальчика несколько раз вырвало сразу после еды.
В таком же состоянии была и мать. Серов сидел на корточках возле неё и смотрел на Машу, на детей и вспоминал того шустрого и любопытного мальчишку, который возился и баловался на диване, когда Коля с Машей сидели в комнате дождливым летним днём в Ленинграде, вспоминал, как качал его на коленке и объяснял знаки отличия на своём кителе. Сейчас этот мальчишка, совсем тощий и слабенький, лежал на соседней койке и опять спал. Ириночка бесшумно ходила между кроватями, гладила братика по руке или жалась к маме.
Снова пришёл доктор Громеко. Ещё раз осмотрел пациентов, обработал детям чем-то ароматным болячки на теле. Потом запретил кормить ребёнка и мать и сделал им внутривенный укол глюкозы. Серёжа не проснулся, даже когда санитарка держала его оголённую руку, и доктор очень медленно вводил ему шприцом лекарство.
- Какой у вас добрый, хороший доктор, - сказала Маша Коле, когда Громеко снова ушёл. - Он ещё утром так внимательно отнесся и обо всём расспрашивал, дети его совсем не испугались.
...
Вечером майор Лунин собрал свою эскадрилью в землянке командного пункта. Три самолёта эскадрильи были отремонтированы за счет частей из четвёртого самолёта. На следующий день возобновлялись полёты. Лунин спокойным голосом давал последние распоряжения по подготовке машин, технического состава и лётчиков к работе на аэродроме, как будто с начала войны только и делал, что командовал эскадрильей.
Когда все вопросы были уяснены и техники с мотористами разошлись выполнять последние приготовления к завтрашнему дню, в землянке остались только лётчики.
- Как там дела? - спросил майор у Серова. - Что врач говорит?
- Плохо, - ответил тихо Серов и отвернулся. - Говорит, что их надо серьёзно лечить. В госпиталь надо...
- Понятное дело, - мрачно проговорил майор. - Когда надо им ехать?
- Говорит, что чем скорее, тем лучше...
- Тогда можно на завтра договориться насчёт машины. Вы их проводите утром на станцию, а потом приезжайте сразу на аэродром, договорились? - мягко сказал Лунин.
- Так точно, - отозвался Коля.
Он сидел на табуретке за столом и вдруг закрыл лицо руками и сказал:
- Пристрелите меня, товарищ майор!
- Вы что? – Лунин подумал, что ослышался.
- За предательство ведь расстрел полагается. Зачем вам в эскадрилье предатель? Я ведь предал её! Я не поверил в её любовь, а она… Я же был совсем рядом! Что мне стоило хотя бы поинтересоваться, написать куда-нибудь… Кабанков ведь говорил написать, а я не написал! Я мог, я мог приехать к ней. Я ничего не сделал, и она осталась там одна! Они чуть не погибли из-за меня… - голос его сорвался.
- Но ведь всё кончилось хорошо… - сказал Лунин.
- Ещё ничего не кончилось. Они ещё не доехали. Вы видели, в каком они состоянии? Вы же видели, все больные… Вдруг они… - он не договорил о самом страшном – о том, о чём боялся думать.
Лунин похолодел: «Неужели она была права?»
Бражелон подошёл к Серову, наклонился над ним, взял его за плечи, повернул к себе лицом и посмотрел прямо в глаза.
- Она ведь любит тебя! Любит! Я видел её, я разговаривал с ней, я знаю это! Ты думаешь, ей будет легче, если тебя не будет?
- Найдёт себе нормального, который не бросит её!
- Ей нужен ты! Она любит тебя! Ты осознаёшь, что виноват, так искупи свою вину! Останься в живых, вернись к ней, стань ей опорой в жизни!
Серов никогда не видел Бражелона таким. Таким он был только в бою, воодушевлённый, свято верящий в свою правоту.
Дети спали на койке возле самой печки, раскинувшись от тепла, сбросив одеяла.
Она лежала на боку, укрывшись, свернувшись, и смотрела на тусклую керосиновую лампу, и жёлтые огоньки отражались в её глазах.
Серов подошел к ней и опустился возле неё на колени. Она ласково улыбнулась ему, он наклонился и коснулся губами её виска, её волос.
- Прости меня, - прошептал он. Она отстранилась и заглянула в его глаза: - За что же? - Я бросил тебя там одну. - Что ты! Ты же не знал. - Должен был знать. - Что ты, Коля!.. - она взяла его большую ладонь, прижала к своей щеке. - Ты ведь не нянька мне... - Я ведь был рядом с городом, и не приехал, не помог... - Да, ты был рядом, и ты защищал нас всё это время!
Он смотрел в её блестящие глаза. Какая же она всё-таки красивая! Она уже не казалась такой бледной и обессиленной. На её щеках даже появился румянец, видимо, от жары натопленной комнаты.
Она приподнялась и села на кровати, положила обе ладони на его голову и смотрела, смотрела в его добрые, встревоженные глаза, смотрела и не могла насмотреться на его лицо, его сутулые плечи, его большие руки... Ей до сих пор не верилось, что он рядом, что она видит его, может прикоснуться к нему. Она провела ладонью по его взмокшим волосам на лбу:
- Тебе жарко? - Жарко.
Она взяла его за руки и потянула за рукава свитера. Оставшись в одной рубашке, Коля вздохнул и расправил плечи. Маша прижалась к его груди, а он наклонился и поцеловал ее в губы.
Воспоминания нахлынули на неё о том давнем, довоенном времени, об их встречах, о робких поцелуях украдкой, когда удавалось остаться наедине. О том, как всё у них только начиналось, и как казалось, что впереди ещё много времени, что можно не торопиться и всё ещё успеть...
Сейчас, в жаркой комнате, в объятиях друг друга, они боялись потерять хотя бы одно мгновение встречи, этого неожиданного счастья, случившегося вопреки войне, вопреки Гитлеру и его фашистам, вопреки близости смерти. Им надо было так много любви отдать друг другу, так много нежности, так много сказать, столько объяснить друг другу, и, не находя слов, они говорили объятиями, ласками, поцелуями и боялись не успеть, недоговорить, недообъяснить...
В печке потрескивали угли, на соседней койке мирно сопели дети.
- Коля, - прошептала она, глядя в его бесконечно дорогое, милое, родное лицо, - Коля, ты только не подумай... что я такая. Это я для тебя.
Он улыбнулся своей ласковой улыбкой, расцеловал её глаза, ещё крепче прижал к себе:
- Я люблю тебя. Ты даже не представляешь... Только ты тоже не подумай.
Отправлено: 05.12.17 11:21. Заголовок: Глава девятнадцатая...
Глава девятнадцатая. Серов
Над лысым бугром Лунин прошел очень низко. Рауль понял: это «салют» Рассохину… Остроконечный серый камень, лежавший на могиле, проплыл под шасси. Миновав бугор, они пошли, набирая высоту, к железнодорожной ветке, проложенной к Кобоне и законченной всего несколько дней назад. Чем выше они поднимались, тем шире раскрывался перед ними простор озера. Над Кобоной Лунин сделал несколько широких кругов, внимательно оглядев весь воздушный простор. Затем пересек береговую черту. Бражелон неотступно следовал за ведущим.(*)
Кобона уплыла назад, и белая пелена озера заняла всё пространство от края до края. Впрочем, они шли так, чтобы не терять из виду, синеющий на юге лес. Там, на южном берегу, были немцы.(*)
Рауль летел над озером и вдыхал полной грудью ледяной ветер. Он снова был в небе! Он только сейчас понял, как соскучился по полёту! Виконт всматривался в пространство вокруг и жаждал встречи с врагом. Он хотел драться и победить, хотел сделать что-то после долгого времени бездействия.
Дорога прямой линией рассекала белую пелену. Они шли не над дорогой, но видели ее почти всё время. Затем свернули к северу. Южный берег растаял позади, исчезла дорога, и под ними ничего не было, кроме белой пелены, бескрайней, сверкающей и мертвой. Далеко впереди появился крохотный, занесенный снегом островок, различимый среди льда только благодаря торчавшей на нем игрушечной башенке маяка. Островок этот носил странное название — Сухо. Заметив его, Лунин круто свернул. Они дошли до устья Волхова, над Новой Ладогой снова свернули, вернулись к аэродрому, так и не встретив противника. Они пошли на посадку, промчавшись над самой вершиной лысого бугра, над могилой Рассохина.(*)
Первый полет на обновленных машинах был выполнен. А потом вернулся Серов. Проводив Машу с детьми на поезд, он приехал сразу на летное поле, и во второй раз вторая эскадрилья стартовала в полном составе. Втроем.
С того дня у Лунина, Серова и Бражелона снова начались боевые будни. В свою избу они уже не возвращались. Ночевали в землянке командного пункта эскадрильи, и с рассветом уже дежурили в своих самолетах.
Этот маршрут над Ладогой стал им так же привычен, как привычен был тот, прежний, над Маркизовой лужей, между Ленинградом, Кронштадтом и Петергофом. Конечно, пройти весь путь целиком им удавалось только в тех случаях, когда не было стычек с «мессершмиттами». А стычки с «мессершмиттами» становились всё чаще.(*)
Они так и летали втроем: ведущий и два ведомых. Эта схема была неудобной, невыгодной в бою, особенно в тех маневренных боях, в которых обычно и участвовали «И-16». Но четвертого пилота во вторую эскадрилью Проскуряков не нашел. В третьей эскадрилье осталось всего двое. В первой – тоже была тройка, но с ними четвертым летал сам Проскуряков.
- Будьте осторожны! - говорил командир полка летчикам из второй эскадрильи, когда собирал своих немногочисленных солдат для разъяснения обстановки и боевых задач. - Когда летаете втроем, очень внимательно смотрите, чтобы не столкнуться между собой при маневрах, - это относилось к Серову и Бражелону.
И они постоянно помнили об этом. Коля и Рауль с напряженным вниманием следили теперь не только за противниками и за ведущим, но и друг за другом. Вскоре они так привыкли к этому, что уже предугадывали каждое следующее движение, маневр друг друга сразу, по одному наклону плоскости. Теперь, вернувшись на аэродром и выпрыгнув из кабины своего истребителя, Бражелон ловил взгляд Серова и сразу подмечал все эмоции. И Серов так же чувствовал Бражелона, и они молча улыбались друг другу.
Редкий вылет обходился теперь без стычки с врагом. Рауль обнаружил, что стал угадывать по одному движению не только намерения товарищей, но и характер врага. Был ли это необстрелянный новичок, идущий в бой с трепетом в душе, либо солдат, слишком дорожащий жизнью и стремившийся лишь к инсценировке боя, либо отважный и достойный противник, готовый погибнуть, но сбить врага.(*) И, как раз, с третьими у эскадрильи Лунина завязывались настоящие схватки, жестокие и честные, на грани жизни и смерти. Именно в этих, настоящих, боях Лунин, Серов и Бражелон ощущали свою тройку единым целым: буквально спиной чувствовали, где находится каждый из них в любой момент времени, вырывались из боя, чтобы броситься спасать того, кому приходилось хуже, лезли под пули ради друг друга.
Этот опыт еще больше сблизил их. Всё свое время они проводили вместе, и в небе, и на земле, и днём, и ночью. И им сложно было уже представить, что когда-то они даже не были знакомы друг с другом.
...
Ни разу еще не было столь ослепительного дня. Несмотря на двадцатиградусный мороз, в сверкании солнца чувствовалось уже что-то весеннее. В его сторону нельзя было смотреть – глаза сами собой закрывались от блеска. Это усложняло задачу летчиков: несмотря на совершенную прозрачность воздуха, «мессершмитты», зайдя в сторону солнца, мгновенно растворялись в сиянии.(*)
Особенно мешать солнце стало к концу дня, перед закатом, когда вторая эскадрилья совершала свой четвертый очередной полет. Огненный шар солнца висел низко на юго-западе, охватив холодным своим пламенем половину небосвода, и что творилось там, в этом пламени, нельзя было разобрать.(*)
Но случилось так, что эта огневая завеса помогла не немцам, а Лунину, Серову и Бражелону. Они находились в самом юго-западном углу порученного их охране района, когда на северо-востоке от Рауль увидел девять «юнкерсов», которые цепочкой направлялись бомбить Кобону.(*)
«Юнкерсы» шли на высоте трех тысяч метров, и еще выше их и еще северо-восточнее параллельным курсом шли охранявшие их «мессершмитты». Час для бомбежки был выбран ими обдуманно и удачно: со стороны Кобоны их нельзя было заметить, потому что прямо за ними было солнце. Но трех маленьких истребителей полка Проскурякова они сами не заметили. Тяжелые «юнкерсы», нагруженные бомбами, самоуверенно шли мимо в каких-нибудь двух тысячах метров от них, ничего не подозревая. Лунин покачал плоскостями и повел эскадрилью в атаку.(*)
Науку сбивания «юнкерсов», которые казались огромными, медлительными и неповоротливыми в сравнении с их собственными самолетами, они хорошо изучили еще осенью под руководством Рассохина. Цепь «юнкерсов» дрогнула, изогнулась. Через мгновение два из них уже горели на льду.(*)
Никакой цепочки уже не было, все семь «юнкерсов» двигались в разные стороны, и далеко внизу, на белой пелене озера, взрывались бомбы, которые они сбрасывали, чтобы облегчить себе бегство. «Мессершмитты» кружились беспорядочным клубком, видя гибель двух «юнкерсов», но не видя советских истребителей.(*)
Лунин качнул плоскостями и повернул на юг. Рауль понял задумку командира: отойти так, чтобы, оставаясь невидимыми для врага, сделать круг и снова атаковать. Солнце было впереди и чуть справа – как раз, чтобы не слепило глаза. Когда под шасси показалась темная щетина леса, Лунин резко свернул влево и еще некоторое время шел над берегом. Относительно положения солнца для атаки было бы удобнее заходить с другой стороны – с юго-запада. Но южный берег был занят немцами. Бражелон понял, что командир не стал рисковать и выбрал более безопасный путь – над «своим» лесом. И, действительно, через минуту Лунин снова свернул, и они понеслись обратно к Кобоне. Дневное светило, красное и огромное, теперь было по левую руку.
Рауль вертел головой во все стороны, по привычке оглядывая горизонт, и вдруг увидел со стороны солнца, то есть, с той стороны, где шел Серов, пятнышко, черное и быстро увеличивающееся. Не успел Рауль хоть что-то предпринять, повернуть машину в направлении опасности, предупредить товарищей, открыть огонь, как прямо на них выскочил «месершмитт». На миг заслонив солнце, он мелькнул рядом, прошел мимо и исчез. Прежде чем осознать произошедшее, Рауль закричал в отчаянии, но не услышал своего крика из-за шума мотора. Он не видел огня на фоне солнца, он увидел дым. Черная, густая туча из дыма тянулась за самолетом Серова. Самолет горел.
Рауль увидел, как Лунин перевернулся в воздухе и теперь летел чуть выше и позади своих ведомых. Самолет Серова продолжал идти прежним курсом, чуть заваливаясь на правое крыло.
Внезапно, на высоте двух тысяч ста метров, Серов вывалился из своего самолета. Крутясь и странно размахивая руками, он полетел вниз. Он не раскрыл парашюта.(*) Лунин круто спикировал и понесся вниз вслед за падающим Серовым. Бражелон развернулся и тоже стал снижаться, в отчаянии наблюдая с высоты за падающим человеком и падающим самолетом.
И вдруг на высоте тысячи двухсот метров над Серовым раскрылся парашют. Тряхнуть после такой большой затяжки должно было очень сильно. Зонтик парашюта рвануло, качнуло, и Серов повис неподвижно на вытянутых стропах.(*)
«Жив! Господи, он жив!» – Бражелон отнял ладонь в перчатке от ручки управления и поднял на шлем очки, подставив лицо жесткому ледяному ветру.
Неизвестно, сознательно ли Серов сделал такой затяжной прыжок, чтобы «мессеры» не расстреляли его в воздухе, или просто не сразу нашел в себе силу дернуть кольцо на груди. Парашют спускался с томительной медленностью. Лунин кружил над ним в воздухе, Рауль тоже кружил чуть выше. Высоко в сияющем небе поблескивали два «мессершмитта». Они, конечно, отлично видели яркий кружок парашюта... Пока Лунин и Бражелон его охраняют, они на Серова не нападут... Земля всё ближе, ближе.(*)
Теперь уже ясно, что парашют опустится вон там, среди тех редких молодых сосен. Солнце, падая, уже почти коснулось горизонта. Вершины сосен еще ярко озарены, но внизу между стволами уже всё потухло. Парашют опустился между двумя соснами, не задев ни одной ветки. Серов лег на снег. Рауль отлично видел, как он лежит - ничком, неестественно скорченный, - и не двигается. Парашют, опавший, сбившийся в комок, лежал рядом с ним и тоже не двигался, - там, внизу, совсем не было ветра. Лунин делал круг за кругом над самыми соснами, Рауль кружил чуть выше.(*)
Но наконец Серов слегка приподнялся и пополз. Он полз как-то странно, боком, волоча по снегу правую руку и правую ногу, таща за собой на стропах парашют и даже не пытаясь от него освободиться. Доползя до сосны, он приподнялся и сел, прислонясь спиной к стволу. Левой рукой он торопливо хватал снег, прикладывая его к лицу, и, как показалось Раулю, глотал его. Вероятно, его мучит жажда, раз он ест снег! У него, наверно, обожжено лицо!(*)
Стараясь привлечь внимание Серова, Лунин метался над ним, над сосной. Неужели Серов его не замечает? Но вот, наконец, Коля приподнял над головой левую руку и слабо махнул ею товарищам.(*)
Лунин в нерешительности кружил и кружил над соснами. Серов ранен, тяжело ранен и обожжен. Что надо сделать?(*)
Рауль сделал круг шире и огляделся. «Мессершмитты» ушли. Солнце внизу уже зашло, по лесу поплыли сумерки. Нужно было найти место, хоть сколько-нибудь годное для посадки. Сесть поблизости было невозможно: кругом лес да лес, ни просеки, ни вырубки, ни полянки. Но вон там дорога...(*)
Бражелон свернул и пронесся над ней. Машин на дороге он не увидел, но она вела в сторону фронта, а значит, была укатанной. Она казалась слишком уж узкой для того, чтобы посадить на нее истребитель. Рауль несколько раз пролетел над ней. Дорога вилась посреди леса, только на одном непродолжительном участке шла почти прямо – как раз перед очень крутым левым поворотом – метров за семьсот от того места, где упал Серов.
Бражелон оглянулся и нашел глазами самолет Лунина, который раскачивался с крыла на крыло. Рауль снова пролетел над дорогой – в этот раз совсем низко над макушками елей, вдоль прямого отрезка трассы. Все же она имеет достаточную ширину для размаха крыльев «И-16». Только вот достаточно ли длины прямого участка для посадки? Лунин продолжал кружиться, делая круги все шире и настойчиво подзывая к себе ведомого. «Он уверен, что на дорогу не сесть, поэтому зовет меня!», - Рауль снова развернулся и опять прошел над трассой. Если снизиться вовремя и зайти между деревьями вот здесь: в самом начале этой прямой, можно успеть затормозить!
Рауль бросил последний взгляд на самолет командира. «Я не могу его оставить там одного. Он погибнет. А мне нечего терять!». Решение было принято. Впервые в жизни виконт де Бражелон ослушался прямого приказа начальника и снова развернул машину. Он рассчитал верно: зайдя подальше и выровняв самолет, он заглушил двигатель и повернул ручку вниз. Идя на минимальной скорости, «И-16» нырнул в елки как раз в положенном месте. Чуть более крутой угол снижения – теперь ручку на себя, выравнивание – касание земли!
Самолет мчался по лесной дороге, стремительно приближаясь к левому повороту и стене деревьев. Дорога, действительно, оказалась укатанной, но не такой плотной, как летное поле. Под тяжестью самолета шасси немного погружалось в снег, но скорости хватало для продолжения движения. Такое торможение колесами, а главное – костылем, и спасло пилота. Самолет замедлился, и Рауль понял, что уже можно постараться вырулить и вписаться в поворот. Но все же масса и скорость были слишком большими. На повороте машину занесло, тряхануло, и Бражелон снова больно ударился о приборную доску локтями, загодя закрыв лицо.
«Всё, остановка», - Рауль поднял голову и огляделся. Истребитель врезался в дерево правой законцовкой крыла, развернулся и ткнулся носом, поломав кусты и погнув винт. Пилот вылез из кабины, с тоской оглядел повреждения на машине, которую механики полка так долго восстанавливали и готовили к новым боям. Рауль догадался, что в полку ему предстоит серьезный разговор с начальством, но сейчас его это мало встревожило. Он спрыгнул с плоскости и еще раз огляделся, определяя направление. Вверху, над елками все еще стрекотал мотор командирского самолета. Рауль взглянул вверх, махнул рукой Лунину и шагнул с дороги в глубокий сугроб. Гудящий истребитель совершил прощальный круг и отправился на аэродром за помощью.
В лесу было гораздо темнее, чем на дороге. Ели густо росли в этой части леса, но виконт видел сверху, что лес неоднороден, и знал, что через несколько сотен метров елки сменятся молодыми сосенками. Снег был жесткий, плотный. Рауль шагал тяжелыми, широкими унтами, неглубоко проваливаясь в сугроб с каждым шагом. Он пошел быстрее, чтобы поскорее миновать еловую полосу, но за елками появлялись новые елки. Через некоторое время виконт стал волноваться, что сбился с пути. Он остановился и посмотрел сквозь густой покров еловых лап над головой на небо. Небосвод все еще оставался светлым, и было видно, в какой стороне догорал закат. Рауль уверился в том, что идет правильно, и продолжил путь.
Он уже почти бежал, глубоко проваливаясь в снег, когда елки расступились и открыли взгляду пологий склон холма, поросший редкими невысокими соснами. Здесь было гораздо светлее. Где же Серов? Виконт сделал несколько шагов по направлению к вершине бугра и заметил бесформенную ткань парашюта, скомканного на снегу. Рауль подбежал ближе и, наконец, увидел Серова. Тот лежал не под сосной, а в метре от нее на снегу. Ничком, вытянув вперед левую руку, без движения. Видимо, он пытался ползти, но силы оставили его.
- Серов! Серов! Николай! – позвал Бражелон, падая рядом с ним, и аккуратно тронул его за левое плечо.
Серов вздрогнул и поднял лицо. Страшные ожоги изуродовали щёки и губы, но глаза сияли. Серов ошарашено глядел на Рауля, не понимая, как это возможно, что товарищ очутился здесь. Рауль аккуратно подлез под его левую руку, приподнялся, обхватил Серова и подтащил его к сосне. Усадив его спиной к стволу, Рауль прежде всего снял со своего пояса фляжку с водой, открыл крышку и поднес к губам Серова. Тот стал пить, жадно, торопясь, не замечая, как часть воды льется по его подбородку на комбинезон. Пока он пил, Рауль быстро оглядел товарища. Комбинезон Серова с правой стороны весь был пропитан кровью. Кровь была повсюду на снегу и на комбинезоне виконта.
Бражелон не знал, как помочь другу, как облегчить его боль, и, нащупав в кармане коробок спичек, решил в первую очередь развести огонь. Быстро темнело, нужно было торопиться. Когда вернётся Лунин с подмогой? До аэродрома – около сорока километров. Пока они соберут всех, найдут машину, доедут, потом найдут путь через лес… Значит, хотя бы час надо здесь продержаться и не дать Серову замёрзнуть.
Рауль нарезал веток от кустов, торчащих из-под снега одинокими палками, свалил прямо на снег возле сосны. Сухие морозные ветки загорелись быстро. Вокруг сразу сомкнулся мрак. Серов отвернул лицо от костра, прикрыл глаза. Рауль подошёл и поглядел Серову в лицо, чтобы понять, не потерял ли тот сознания. Но Серов открыл глаза и хотел что-то сказать. Рауль приблизился и услышал:
- Как вы здесь?..
- Сел на дорогу. Тут недалеко, - ответил Рауль. – Лунин скоро приведет помощь.
Серов снова закрыл глаза, и виконту показалось, что он уснул.
«Много крови, очень много… Он совсем ослаб. Только бы скорее, Господи, пожалуйста, только бы скорее!».
Около костра было тепло, и это было самое важное. Снег под горящими ветвями начал подтаивать, и огонь теперь горел в маленькой ямке. Рауль сел рядом на парашют и смотрел на боевого товарища. Серов был во полузабытьи, постанывал и вздрагивал. Бражелон только однажды был тяжело ранен, тогда, в Африке. Но он не помнил своих ощущений от ранения и не представлял, что сейчас испытывает Серов. Рауль смотрел на него и терзался тем, что совсем ничем не может облегчить эти страдания. Он мог только поддерживать огонь и ждать.
Совсем стемнело. На ясном небе горели яркие звезды, зимние, северные, ставшие давно знакомыми и понятными, как карта. Костёр уже совсем погрузился в яму, вытопленную в снегу. Надо бы сделать рядом другой, чтобы Серову было теплее, и чтобы огонь было лучше видно из леса.
Все кусты, торчавшие из снега поблизости от их сосны, Рауль уже сжёг. Он уже давно заметил вдалеке темневший густой кустарник и отправился туда. Нарезав новых веток, он вернулся к огню, свалил всё рядом, взял самую толстую и длинную ветку, поджёг её от огня в яме и зажёг новую кучу. И в этот момент из леса, с той стороны, где была дорога, он услышал далёкий звук. Это был голос. Оклик.
Рауль с горящей веткой в руке сорвался с места и поспешил навстречу голосу, и что есть мочи заорал в ответ:
- Э-э-эй!
Рауль хотел бежать, но унты проваливались в глубокий снег. Бражелон спешил с пригорка в низину, до того места, где заканчивались редкие сосны и начинался густой ельник. Он снова крикнул. И через пару секунд услышал ответ, ещё где-то очень далеко. Он, как сумасшедший, махал над головой огнём и постоянно орал во всю глотку, пока ветка не прогорела вся. Он замолкал только для того, чтобы услышать отклик. Отвечающий голос метался из стороны в сторону: то доносился справа, то уходил левее, но, несомненно, становился всё громче и яснее, значит, приближался!
Когда огонь погас, Рауль поспешил обратно. Подбежав к костру, он заметил, что Серов очнулся, наверно, от его, Рауля, крика. Голова его была запрокинута, он смотрел над собой невидящим взглядом. Рауль, замерев, заглянул в его лицо. Глаза Серова двинулись. Рауль облегчённо выдохнул.
- Идут! – бросил Бражелон другу, схватил из огня новую ветку и пошёл обратно к ёлкам. Там он снова принялся сигнализировать огнём и кричать, и, наконец, заметил движение между тёмными ветвями. Из-за ёлок выступила большая тёмная фигура. Лунин.
Лунин оглянулся, замахал руками и крикнул кому-то в темноту:
- Нашёл! Они здесь! – и тяжёлым шагом, увязая в снегу, вышел к Раулю.
- Жив? – только спросил он, запыхавшийся, раскрасневшийся и тревожный.
- Жив! – ответил Бражелон и повёл своего командира туда, где у огня ждал Серов.
- Коля, Коля! – Лунин бросился к нему, но испугался притронуться, не зная, есть ли на нём живое место.
Серов сам приподнял левую руку и даже улыбнулся командиру одними глазами. Лунин осторожно взял его руку и оглядел его всего. В глазах командира, сияющих в отблесках костра, были сразу и радость, что нашёл живым, и тревога, и боль, и надежда.
Из окружающего мрака приближались фигуры. Это были доктор Громеко, санитарка и краснофлотцы с носилками. Доктор, подбежав, сразу закричал строго:
- Отойдите все, не мешайте!
Лунин поднялся и отошёл к Раулю, который стоял по другую сторону костра. Вместе они стали наблюдать за действиями врача. А доктор Громеко, склонившись над Серовым, шумно заговорил, картавя:
- А, старлей, здравствуй! Эко тебя угораздило! Ну, ничего, сейчас мы посмотрим! Носилки!
Носилки расставили на снегу. Доктор один поднял Серова на руки – при этом Серов глухо застонал – и опустил его на носилки.
Санитарка, раскрыв свою большую сумку, чётко и быстро выполняла все его указания. Первым делом доктор разрезал меховой сапог на правой ноге Серова.
- Жгут!
Отрезав край комбинезона, он туго перетянул жгутом ногу чуть выше раны, быстро осмотрел рану, а потом занялся правой рукой Серова. Когда он освободил руку, Рауль не выдержал и отвернулся. Отвернувшись от Серова, Рауль увидел глаза Лунина, полные ужаса, устремлённые на доктора. Рауль посмотрел обратно и увидел, как доктор быстрыми точными движениями очищал руку. Затем он выпрямил её, и Серов, сдавленно вскрикнув, потерял сознание. Доктор наложил тугой жгут возле самого плеча, сделал перевязку и упаковал руку в лубок.
Обратно шли медленно. Краснофлотцы несли Серова на носилках, доктор и санитарка шли рядом, Лунин и Бражелон следовали за ними. На дороге стояли машины: эмка и полуторка. Рядом с машинами ждал комиссар полка Ермаков. Серова сняли с носилок. Лунин и Громеко заняли заднее сиденье эмки, расположив Серова у себя на руках. Ермаков сел за руль. С тяжелым сердцем, залезая в полуторку вместе с краснофлотцами, Рауль бросил последний взгляд в сторону своего самолета, оставшегося на дороге. Но ничего не увидел в темноте.
Отправлено: 06.12.17 14:14. Заголовок: Часть про вручение з..
Часть про вручение знамени - целиком из канона, с добавлением чувств и мыслей Рауля
Глава двадцатая. Гвардия
Как только машины остановились на деревенской улице перед санчастью – избой, в которой жил доктор с санитарами, – Ермаков сразу ушел в штаб полка. Краснофлотцы снова расставили на снегу носилки, Серова положили на них и внесли в избу. Лунин пошел со всеми, а Бражелон остался стоять перед крыльцом. Света в избах на улице уже не было. Светились только окошки санчасти, за которыми мелькали темные фигуры. Рауль неподвижно стоял и следил за тенями, стараясь угадать, что именно там происходит.
Но вот краснофлотцы стали выходить по одному из избы. Через несколько минут появился и Лунин. Он медленно сошел с крыльца и подошел к виконту. В этот момент они услышали тяжелые шаги и увидели огромную фигуру майора Проскурякова в темноте.
- Товарищ командир! – окликнул его Лунин.
- А, это вы, - сказал Проскуряков, без всякого, впрочем, удивления. - Майор и старшина, дождитесь меня в штабе! – приказал он и скрылся за дверью в избу.
Лунин и Бражелон переглянулись и побрели по направлению к штабу.
- Как он? – спросил Рауль.
- Жить будет, - проговорил Лунин. – Но ему сейчас отрежут правую руку.
Рауль вздрогнул и посмотрел на командира.
- Я спрашивал, можно ли не резать. Но, видно, нельзя. Завтра его увезут на Волховстрой. Там отправят на восток в санитарном поезде. Если не отрезать, у него в пути сделается гангрена.(*) И тогда…
Лунин не договорил, но Бражелон понял. Он знал, что такое гангрена. Видел в армии.
- Там перебито в трех местах… - пояснил Лунин. - Руки уже нет, спасать нечего…(*)
Они дошли до штаба и остановились. В окошке горела лампа. С запада на небо наползала туча и гасила звезды. Ночь стала теперь еще чернее, а холод пробирал до костей.
Лунин и Бражелон вошли и увидели Ермакова. Комиссар сидел за столом и пригласил летчиков тоже присесть и подождать. Ждать пришлось довольно долго. В штабе тоже было жарко натоплено, и после мороза клонило в сон. Рауль думал о Серове и был уверен, что не уснет. Но видимо, все же задремал, потому что резко вздрогнул, услышав вдруг раскатистый бас Проскурякова.
Лунин и Бражелон мигом вскочили и вытянулись как в строю перед командиром полка, который, сняв шапку, прошел к своему месту и прямо в тулупе сел за стол. Проскуряков какое-то время не смотрел на них, взял карандаш, стал постукивать торцом о стол.
- Итак, у нас еще один выбывший летчик и два выбывших самолета. Доложите, майор, что произошло.
Лунин рассказал о полете, о том, как был сбит Серов и о том, как старшина Бражелон посадил самолет на дорогу, чтобы помочь товарищу.
- Вы, майор, видели, что дорога узкая, и что там нет места для посадки?
Лунин не ответил.
Проскуряков поднял суровый взгляд на летчиков.
- Отвечайте, майор, вы давали приказ старшине следовать за собой на аэродром?
- Нет, - проговорил Лунин. – Не давал приказа. Я думал, он сядет на дорогу.
Рауль уставился на Лунина. Как же так? Ведь виконт ясно видел, что Лунин качал плоскостями, призывая старшину к себе. Лунин врет командиру, чтобы выгородить своего ведомого? Рауль не знал, что это было уже не в первый раз.
Взгляд старшины не остался незамеченным для Проскурякова. Командир полка стукнул рукой по столу:
- Вы второй раз повреждаете самолёт при посадке! – теперь он смотрел прямо на Бражелона и обращался непосредственно к нему. - Молодой человек, кто вы такой, откуда взялись? Вы не иностранный шпион, случаем? Почему вы вредительством занимаетесь? У меня техники не осталось, людей не осталось! Враг старается добить, вывести из строя то последнее, что ещё есть, а вы ему помогаете? Думаете, назвались именем благородного персонажа – теперь всё с рук сойдёт?! Кто вы вообще такой? Как ваше настоящее имя?!
Проскуряков смотрел с лицо старшины и видел ужас в его глазах. Командир полка опустил голову, почувствовав, что перегнул палку. Он снова поднял голову и взглянул на Лунина. В глазах того ужаса было не меньше.
- Идите, старшина, - глухо проговорил командир. – И вы тоже, майор. Идите спать.
Проскуряков поднялся с места и подошёл к окну, за которым было черным-черно. Разговор был окончен.
…
Лунин шел по деревенской улице, и после жарко натопленной комнаты командного пункта полка его бил на морозе озноб. Он пытался согреться от быстрой ходьбы, но помогало это мало. Он прошел мимо раздвоенной березы, не заметив ее. Длинная улица уводила его к ПАРМам, к домику полкового склада, к лесу.
Слова Проскурякова не выходили из головы: «Вы иностранный шпион? Вредительством занимаетесь? Второй раз повреждаете самолет при посадке!». А ведь не второй раз, а третий! Лунин вспомнил тот ясный зимний день, далёкий, ещё до войны, когда моторист Бражелон в первый раз бухнул самолёт о землю, не справившись с высотой выравнивания.
Лунин вспомнил, как Бражелон поступил на службу мотористом в его экипаж - давным-давно, еще за год до войны. Каким он казался тогда неуклюжим, странным со своей кудрявой шевелюрой и усами, ничего не понимающим. У Лунина защемило сердце от воспоминаний. От того, как он в первый раз поймал взгляд своего моториста, исполненный невыразимой боли и холода. Это был взгляд человека, который потерялся в жизни и не видел, куда дальше идти. Лунину тогда страшно захотелось обнять парня, узнать, в чем дело, утешить, хоть чем-то помочь. Но Лунин совсем не умел утешать, вести душеспасительные беседы, не умел копать в чужой душе. И он сделал то, что умел: взял парня в полет. А потом научил летать.
«Кто вы вообще такой, откуда взялись?» - интересовался Проскуряков. А ведь и правда, откуда он взялся? Эвакуированный госпиталь из Африки, восстановленные документы. Но ведь в этих документах было то, что француз сам о себе рассказал, и только. То, что сам сказал! Да и француз ли он вообще?
Лунин дошёл до леса и остановился посреди тропинки, уходящей в заснеженный чащу, содрогнулся от холода. «Кого я пригрел на своей груди? Опять ошибся?».
Он уже ошибался однажды… Полюбил женщину, поверил ей, а она… Она предала его, посмеялась над его любовью!
Она всегда была рядом, понятная, предсказуемая, как надёжная опора, фундамент его семьи, его жизни. Он любил её и не мыслил, что она может любить кого-то другого, кроме него…
И вдруг он узнал, что она в тайне от него встречалась с другим. Узнал случайно от посторонних людей. Узнал, что она не была дома, когда он думал, что она дома. Когда он знал, что она ждёт его, знал, что ждёт только его и думает только о нём. Так же, как он всегда думал только о ней. В это время она была с другим.
Это было предательство, это был крах его привычного мира.
Для него тогда всё было ясно. Но теперь он снова вспоминал её слёзы, её руки, её просьбы… Эти слёзы были искренними. Как она хотела остаться! Но он принял решение, и не собирался его отменять. Неужели он ошибся?..
А теперь его Рауль.
Перед глазами возникло лицо старшины, строгое, волевое, с красивыми, правильными чертами, и небесно-голубые пронзительные глаза. «Виконт, между прочим, Рауль де Бражелон. Как он умеет управлять собой! – с привычным восхищением в который раз думал Лунин о своём бывшем ученике. – Какая выдержка, манеры. Точно, принц. На лице ничего не прочитаешь. Но глаза! Глаза у тебя – раскрытая книга, сынок! Эти глаза не умеют врать…». Нет, он, Лунин, не имеет права ошибиться ещё раз.
Лунин смутно помнил сюжет книги «Три мушкетёра». Он, конечно, читал Дюма в свои четырнадцать, как и все советские мальчишки, и не только Дюма: Даниеля Дефо, например, Жюля Верна… Проглатывал книги он быстро, но без особого сожаления расставался с уже прочитанными, сменяя их одну на другую. Его уже тогда больше интересовали самолёты, чем романы…
Так что там было, у Дюма? Кажется, действительно, был такой персонаж Рауль де Бражелон. Кажется, он был сыном одного из главных героев, да, точно – Атоса. Так что там с ним произошло? Какая-то неприятная история о любви… В памяти всплыло имя Луизы и руки моториста Бражелона, судорожно сжимавшие медальон с портретом девушки…
Молодой человек неохотно, изредка, но всё же рассказывал о себе. Он не знал матери, воспитывался отцом. Тоже, кстати, совпадение с книжным сюжетом… Видимо, отца мальчик любил всей душой, и сердце его болело теперь от разлуки. Но по поводу отцовской любви у Лунина были весьма серьёзные сомнения. «Единственного ребенка в пятнадцать лет – в действующую армию, - ворчал про себя Лунин, вышагивая по замерзшей дороге, в который раз проходя мимо раздвоенной березы – У них там что, средневековье? Тоже мне любящий папаша!».
«…Назвались именем благородного персонажа…», - снова звучали в памяти слова майора Проскурякова. Назвались именем… Ну и что, что имя совпало! «Кто этих французов разберёт, может, у них имя Рауль Бражелон такое же популярное, как у нас Вася Иванов. И имя невесты совпало… Ну и что, подумаешь! У меня вон тоже Лиза, ну и что? Тоже популярное имя. Или, скажем, Серов. Был же лётчик Толя Серов, а у нас есть Коля Серов, и никому не кажется это странным».
- Вовсе не кажется странным! – произнёс Лунин вслух и на этот раз решительно остановился возле раздвоенной берёзы, взбежал на крыльцо и дёрнул дверную ручку.
Когда он вошел в избу, ему почудилось какое-то движение возле печи. Глаза привыкли к полумраку комнаты, и Лунин увидел, наконец, Бражелона. Рауль ждал его. Он стоял прямо, как в строю.
- Кто это в тебе сомневается? – спросил майор, постаравшись придать тону больше небрежности.
- Майор Проскуряков, - Бражелон напряженно смотрел на командира.
- Ничего он не сомневается, - сняв шапку, Лунин прошел в комнату. – Переживает он очень. А в запалке чего не скажешь…
Старшина не сводил взгляда с майора, который снимал тулуп и вешал его на гвоздь. Старшина ждал.
- Я в тебе не сомневаюсь, - сказал Лунин, подойдя к Раулю и взглянув прямо на него. - И Проскуряков не сомневается. Тревожится он сильно, а в запале чего только не наговоришь… Не переживайте, всё обойдётся. И самолет не так уж сильно поврежден. Пригонят завтра полуторку, отстыкуют консоли крыльев, поднимут хвост в кузов и дотащат до аэродрома.
Нужно было ложиться спать. А они все сидели у печи в жарко натопленной комнате и смотрели на огонь.
- Константин Игнатьевич, а вы читали ту книгу?
- Какую книгу? – спросил Лунин, хотя понял и так.
- О которой командир упомянул. Александр Дюма…
- «Три мушкетёра»? – спросил с улыбкой Лунин и заметил, как Рауль вздрогнул, услышав название. – Да, читал когда-то.
- И… что в этой книге? О ком она?
- А вы разве не читали?
- Нет.
- О мушкетерах: Атос, Портос, Арамис, д'Артаньян - слышали о таких? - спросил Лунин, улыбаясь, глядя, как меняется лицо старшины при этих словах. Глаза Рауля зажглись совершенно неожиданной, какой-то детской удивленной радостью.
- Слышал, - проговорил он так, как будто речь шла не о литературных персонажах, а о его давнишних знакомых. - А о чем там?
- О подвесках, - ответил Лунин, слегка пожав плечами. - О приключениях, о дружбе, о любви... Я не умею рассказывать книги. Да и давно читал – не помню уже всего. Лучше сами прочтите при возможности. Хорошая книга.
"По родине скучает, по дому...", - подумал Лунин, когда Бражелон отвернулся к абсолютно черному окну.
…
Бражелон проснулся и увидел Лунина, который входил в дверь. Рауль вскочил на ноги, испугавшись, что проспал что-то важное.
- Он спит, - сказал Лунин. – Пришел в себя и спит. Еще рано.
Командир эскадрильи снял шапку и не раздеваясь сел на стул у стены. Рауль посмотрел на часы на руке. С тех пор, как они вернулись с аэродрома, прошло, оказывается, всего четыре часа.
- Константин Игнатьевич, вы говорили с врачом? – через минуту задал вопрос Рауль.
- Говорил, - ответил Лунин и кивнул в знак того, что понял, о чем хотел спросить старшина. – Нет еще. Они сделали только переливание крови. За температурой смотрят пока. Если температура поднимется, значит…
Майор не договорил. Переспрашивать Рауль не стал. Одно было ясно: Серов пока с рукой.
- А доктор у нас - молодец, - прибавил Лунин.
Виконт улегся обратно на койку, но спать больше не мог. Промучившись почти час, он встал. Лунин дремал, сидя в одежде на стуле у стены. Рауль оделся и вышел на улицу.
Звезды исчезли совсем. Полнейшая чернота казалась густой и осязаемой. Если бы не слабый свет в окошке санчасти, Рауль не знал бы, куда идти. Лампа горела только в одном окне – около самого крыльца. Виконт остановился около него и стал смотреть на это светлое пятнышко, потому что не хотел смотреть в черноту. Он думал о Серове, о том, как будет жить этот парень, добрый, застенчивый, отважный, если не сможет летать. Привычный камень тоски с увеличившейся тяжестью как будто давил на плечи. Виконт стоял под этой тяжестью, смотрел на огонек и не знал, куда ему уйти.
Ещё он думал о ночном разговоре с Луниным и о том открытии, которое неожиданно сделал. Оказывается, Константин Игнатьевич Лунин всё это время знал д'Артаньяна, знал графа да Ла Фер. Как и Уваров, как, наверно, все окружающие люди, умеющие читать. А Рауль ни разу не мог проговорить ни с кем о них. И уже, наверно, не сможет.
В холоде и темноте этой ночи у виконта де Бражелона возникло странное чувство, как будто всё заканчивается. Как будто это не Серова, а его самого, Рауля, сейчас положат в машину и увезут куда-то далеко, в этот непроглядный мрак ночи.
«Если бы в этой деревне был храм, хоть какой веры, я бы пошел сейчас туда», - понял он.
Сколько времени он стоял на этом добровольном посту, он не знал. Когда со стороны аэродрома донеслось урчание машины, виконт заметил вдруг, что мрак не был уже таким непроглядным – наступало утро. Автомобиль подкатил к избе санчасти. Это была длинная санитарная машина. За Серовым. На крыльце показался доктор Громеко. Он махнул водителю и поспешно спустился по ступеням. Тут он увидел Бражелона.
- А, старшина, - проговорил он, картавя, - заходите. Он проснулся, хотел вас видеть. Где комэск?
- Сейчас придет, - ответил Рауль и зашел в избу.
Изба была разделена на две части дощатой перегородкой. Часть, которая была ближе к двери, называлась приемной, а часть за перегородкой – палатой.(*) Виконт постоял немного, справившись с волнением, и тихо вошел в «палату».
Лицо Серова было забинтовано, видны были только глаза. Когда Рауль вошел, глаза эти двинулись и улыбнулись, ласково и печально. (*)
- Здравствуй, - тихо проговорил Рауль и тоже улыбнулся ему. Слева от кровати стоял стул – видимо, для санитарки. Рауль сел и дотронулся до здоровой руки Серова, которая лежала поверх одеяла. От этой руки тянулись трубочки к капельнице. Пальцы Серова показались Раулю горячими.
- Извини. Руки на морозе замерзли, - сказал Рауль.
Глаза Серова снова улыбнулись.
- Болит у тебя что-нибудь? - спросил виконт.
Серов прикрыл глаза и слегка качнул головой: «Нет». Но Рауль понял, что это неправда. Бинт, закрывавший губы Серова, пришел в движение. Рауль наклонился и услышал:
- Если она напишет… Когда доедет – напишет же…
Рауль понял и кивнул:
- Конечно. Письмо перешлю. Ты адрес сообщи сразу – и перешлю!
Оба молодых человека не отличались особой разговорчивостью. Они привычно обходились без лишних слов, и теперь просто смотрели друг на друга. Рауль смотрел в глаза Серова и видел всё, что происходит в нем. И почувствовал вдруг, что в это самое время Серов так же читает в душе Рауля.
За окном понемногу светало. Доктор задерживался где-то, машина все стояла у крыльца. Серов снова задремал. Рауль держал его за руку, и рука уже не казалась горячей. Наоборот, Раулю стало жарко в натопленной комнате, и пальцы Серова казались теперь совсем холодными. Виконт слушал тишину, слушал свою душу и думал одновременно о Серове, об отце и о себе самом.
Со стороны двери донесся шум. Серов приоткрыл глаза. В «палату» вошел взволнованный Лунин. Рауль поднялся, уступая место командиру. Но тот не стал садиться. Он тоже улыбнулся Серову. У Лунина дрожали уголки губ. Виконт тихонько вышел, оставив командира и Серова наедине. Им осталось совсем немного времени, чтобы побыть вместе.
Через полчаса Серова увезли. Многие пришли, чтобы проводить его. Проскуряков и Ермаков тоже зашли в последнюю минуту, чтобы сказать Серову добрые слова и пожелать скорейшего выздоровления и возвращения в полк. Громеко должен был проводить Серова до поезда. Носилки с Серовым внесли в машину, доктор уселся рядом с ним, дверца захлопнулась, и машина покатила между двумя рядами изб.
- Майор, - сказал Проскуряков Лунину, - пойдем посмотрим, как живут ваши техники. А то приедут со знаменем - могут поинтересоваться. — Есть! — ответил Лунин.(*)
Рано утром вечный оперативный дежурный полка Тарараксин сообщил, что на аэродром сегодня прибудут представители командования для вручения полку гвардейского знамени.
...
Белое поле аэродрома, окаймленное почти невидимым в сумерках лесом, казалось огромным и пустынным. Теряясь в этом огромном белом пространстве, на краю аэродрома чернела короткая цепочка людей.
Это авиаполк стоял в строю.
Вот он, весь полк. Вот эти два промежутка разделяют между собой эскадрильи. Первая, вторая, третья. Эскадрильи построены в два ряда — сзади техники, впереди летчики. Вот это — все летчики, оставшиеся в полку, несколько человек…
Командование полка — Проскуряков, Ермаков, начальник штаба — стояло отдельно. Рядом со своим комиссаром и начальником штаба Проскуряков казался гигантом.
Две черные машины, подкатив, остановились.
Первым из передней машины вышел Жданов. Полк узнал его. Один из руководителей партии здесь, на аэродроме! Этого не ожидал никто.
Вслед за Ждановым из машины вышел командующий ВВС, невысокий и несколько грузный, а за ним адмирал — тонкий, стройный, в черной с золотом шинели,— с новым знаменем в руках. Он передал его Жданову. Ветер шевельнул тяжелое полотнище.
Проскуряков, выступил вперед, остановился перед Ждановым и отдал рапорт.
В усах и бровях Жданова блестели пылинки изморози. Он пристально вгляделся в лица стоявших перед ним людей и заговорил:
— Партия и правительство доверили мне вручить это знамя вам, зная, что вы будете достойны его.
Он протянул древко знамени Проскурякову. Проскуряков принял знамя, опустясь на колено.
И весь полк опустился перед знаменем на колени.
— Родина, слушай нас! — проговорил Проскуряков на коленях.
И полк, коленопреклоненный, повторил за ним:
— Родина, слушай нас!
— Сегодня мы приносим тебе святую клятву верности, — продолжал Проскуряков, — сегодня мы клянемся еще беспощаднее и яростнее бить врага, неустанно прославлять грозную силу советского оружия...
Рауль де Бражелон стоял на коленях рядом с Луниным. Когда весь полк произнес первое слово: «Родина…», виконт задохнулся от налетевшего порыва ветра. Ком подкатил к горлу, Рауль судорожно вдохнул воздух, у него потемнело в глазах, и, если бы он уже не стоял на коленях, упал бы в этот момент. Полк гремел за его спиной слова торжественной клятвы, а он не мог произнести ни слова.
— Родина, пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, стонущую под фашистским сапогом, пока в груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, не зная страха, не ведая жалости, презирая смерть во имя полной, окончательной победы.
Пелена тумана застилала глаза, но виконт был в строю и не мог поднять руку, чтобы смахнуть слезы.
Полк клялся перед своим новым знаменем, завоеванным подвигами живых и тех, кого уже не было в живых.
Перед глазами Рауля проносились картины недавнего прошлого: бои над финским заливом, разговоры с Уваровым, лица товарищей по эскадрилье, Чепелкин, Кабанков, Рассохин, горящий самолет Серова… Слезы бежали по щекам виконта да Бражелона, а в ушах вместо слов клятвы звучали другие слова майора Проскурякова, недавние: «Кто вы такой, откуда взялись?». «Не имеет значения, командир. Я просто чужой…»
— Гвардейцы не знают поражений... — продолжал Проскуряков. — Гвардеец может умереть, но должен победить...
А Раулю казалось каким-то страшным святотатством то, что он стоит сейчас среди них и принимает эту гвардейскую присягу вместе с ними….
— Под знамя смирно! — скомандовал начальник штаба.
Полк поднялся. Проскуряков, со знаменем в руках, прошел по всей цепи, и знамя проплыло над всеми головами. Он вручил его знаменосцу. Полк, отчетливо видный на белом снегу, прошел вслед за новым своим знаменем мимо Жданова, мимо командующего ВВС…
Быстро стемнело. Закончилась церемония. Полк был приглашен на торжественный ужин. В кубрике было много добрых слов, воспоминаний, торжественности и искренности. Рауль смотрел в лицо Лунина и видел, насколько растроган он всем, и насколько важно и близко ему все, что происходит здесь и сейчас. Виконт почувствовал, что безумно рад за своего командира. Вся обстановка дружбы и доброты, царящая в столовой, согрели сердце, и виконт на несколько минут вновь почувствовал себя частью этого полка, их общих побед и общих потерь.
Ночевать они пошли не в избу, а в командный пункт эскадрильи. На следующее утро рано возобновлялись полеты. Рауль знал, что его самолет утром привезли из леса в ПАРМ, но сомневался, что уже починили. Сегодня просто было не до этого. Но Лунин точно завтра полетит. А оставлять его одного на эту ночь виконту не хотелось.
Перед сном они разговаривали. О каких-то простых, будничных вещах, о самолете Рауля, о полетах. Наверно, потому что о слишком серьезном хотелось поговорить.
Лунин уснул, а Рауль все лежал, глядя на отсветы лампы на потолке.
Отправлено: 06.12.17 15:39. Заголовок: Примечание к эпилогу..
Примечание к эпилогу: для написания первой части был использован дополнительный фэндом - глава из книги И. Каберова "В прицеле свастика"
Эпилог
Над недавно построенной железнодорожной веткой до Кобоны шел жестокий бой. "Юнкерсов" было много. Несколько десятков. Они выныривали из облаков, шли совсем низко над дорогой, бросали свой смертоносный груз и опять исчезали в облаках. Погода играла на их стороне. Тучи, уже третий день висевшие над Ладогой, делали атаки вражеских самолетов непредотвратимыми. Немцев в небе становилось с каждым днем все больше, а советских истребителей – все меньше.
…Во время очередного выхода из тучи, Рауль понял, что остался один. Лунина не было. Виконт вертел головой во все стороны, продолжая идти намеченным курсом. Затем развернулся и сделал широкий круг, осматриваясь. Никого не было. Он отстал от ведущего в туче. Виконт взвыл от досады. Там, над дорогой дерутся, а он потерялся! Рауль повернул самолет и устремился туда, где над трассой жизни шел смертельный бой. Сегодня в воздухе были сразу все самолеты полка.
Рауль шел прямо под тучей, когда вдруг перед самым носом его «И-16» сверху навстречу ему вынырнули два «юнкерса». Старшина не успел ни испугаться, ни подумать, а пальцы уже жали на кнопку гашетки. Немцы разошлись в разные стороны и сразу ушли обратно в тучу. Рауль перевернулся и устремился вслед за ними. «Юнкерсы» шли налегке. Они возвращались «домой». Рауль не пошел в тучу, но летел прямо под ней, надеясь на то, что движется параллельным курсом с самолетами врага.
Старшина не ошибся. Вскоре сквозь редеющее облако он увидел прямо над собой два больших силуэта. Немцы, похоже, были уверены, что они совершенно одни и не спеша двигались крыло к крылу по направлению к «своему» берегу. Виконт решил, что сейчас – идеальный момент для атаки. Взял ручку на себя и одновременно нажал на гашетку. Но ничего не произошло. Пулемет молчал. Растерявшись, Рауль выровнял самолет и снова нажал на кнопку. Пулемет молчал.
Виконт де Бражелон стиснул зубы и с ненавистью посмотрел на идущие сверху крыло к крылу «юнкерсы». Сейчас они уйдут, совершат посадку и будут радоваться, что успешно выполнили очередную боевую задачу… Решение пришло мгновенно. Рауль немного снизился и прибавил скорости, на автомате отстегнув привязные ремни. Фашистские самолеты теперь шли выше и чуть позади его. Задрав голову вверх, виконт внимательно наблюдал за ними.
Ну что ж, пора! Ручку управления на себя! Полный газ! Истребитель свечой уходит в тучу. Послушный, безропотный, идет, куда его направляют… Расчет взят точный. Истребитель нацелен ровно между бомбардировщиками. Тела вражеских машин на мгновение закрывают все небо. Вот они совсем рядом. Еще доля секунды…(*)
…
Какое знакомое окно… А за ним – ветвь клена. Она всегда шуршала по стене рядом с окном. Каждую зиму ее обрезали, но к концу лета она опять разрасталась настолько, что снова шуршала возле окна. И так уютно было засыпать под этот звук… Особенно, если по листьям шуршал еще и дождь…
Отец лежит на кровати у окна и смотрит на ветвь клена. Теперь она лезет прямо в окно. Почему ее не подрезали в прошлый раз? Белые руки отца лежат поверх одеяла. От правой руки к капельнице тянется прозрачная трубочка. Ангел в белом халате подходит и щупает пульс. Что-то говорит, заглядывая в лицо графа, но слов не разобрать…
- Я попробовал ввести ему обезболивающее, но у него началась аллергия. Перед отъездом дам ему морфий…
Но это не голос ангела. Это голос доктора Громеко.
Рауль открыл глаза и увидел капельницу, к которой тянулась прозрачная трубочка от его правой руки. Виконт снова закрыл глаза, не желая возвращаться в реальность. За окном шуршал дождь… Как в том странном сне, смешанном из воспоминаний и яви…
Стоп, какой дождь? Там ведь зима, мороз.
Жгучая боль парализовала правую ногу, голова раскалывалась, зрение не фокусировалось, к горлу подкатывала тошнота. Ну, зачем он только проснулся?.. Подошла санитарка и пощупала пульс на его запястье. Затем повернулась и сказала кому-то в дверях:
- У вас несколько минут, уже скоро ехать.
И только когда в комнату вошел Константин Игнатьевич, Рауль окончательно проснулся. Он понял, что лежит в санчасти – в той же «палате», где лежал Серов и на той же кровати.
Командир сел на тот же стул, на котором когда-то сидел рядом с Серовым Бражелон. Лунин тихонько взял его за руку, лежащую поверх одеяла. Виконт сжал его пальцы, затем собрал силы и спросил:
- Что случилось?
- Вы протаранили два «юнкерса» и выпрыгнули из разбитого самолёта. Проскуряков представил вас к награде.
Рауль прикрыл глаза. «Выпрыгнул? Господи, зачем?! Неужели я хочу жить?».
- У вас сильное сотрясение и раненая нога, - продолжал тихо объяснять Лунин. – Доктор сказал, что всё не так страшно…
- Меня увезут? Как Серова?
- Увезут.
Виконт снова взглянул на Лунина: «Вот значит, как получается, Константин Игнатьевич… Из всех рассохинцев остались вы один…»
- Напишите мне, - попросил Лунин. – Сообщайте свои адреса.
- Конечно!.. И вы мне…– «…товарищ майор, хотя бы пару слов», - хотел бы прибавить Рауль, но не смог.
Лунин кивнул:
- Буду сообщать обо всем, что происходит в полку.
Рауль смотрел в его лицо и сквозь физическую боль никак не мог осознать, что вот сейчас они расстанутся, и, возможно, навсегда. У Лунина опять дрожали уголки рта, но он пересиливал себя и ласково улыбался своему бывшему ученику и верному водомому.
Рауль хотел объяснить, почему ему, виконту де Бражелону, так важно получить от Лунина весточку. Ведь так сложилось, что во всём этом мире для него, для Рауля, нет ни одного близкого человека, кроме Константина Игнатьевича Лунина, да ещё Коли Серова… Но Рауль не нашёл в себе силы всё это сказать, только смотрел в глаза своего командира и почувствовал, что Лунин понял всё без слов, как и всегда.
Рауль закрыл глаза. Вторая широкая тёплая ладонь легла на его узкую кисть с ласковым пожатием. Потом Лунин поднялся.
- Комэск, пора, - донёсся голос доктора.
Перед самым отъездом, когда Бражелона уже положили на носилки, в санчасть пришел Проскуряков. Рауль увидел его доброе широкое лицо и проговорил:
- Простите, командир, я доломал самолёт…
- Ничего, - улыбнулся Проскуряков, и голос его звучал несколько бодрее, чем следовало бы, - вы главное поправляйтесь и возвращайтесь, гвардии старшина! Мы скоро новые самолеты получим – самый лучший ваш будет!
Рауль закрыл глаза. Он забыл спросить у Лунина, как же те два «юнкерса» - упали? Но сил уже не было…
Все даты в формате GMT
4 час. Хитов сегодня: 134
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Если же и временный бан не побуждает нарушителя пересмотреть стиль своего поведения, форум Дюмания прощается с ним навсегда.
Если в течение месяца с момента вынесения замечания участник, которому оно было объявлено, демонстрирует лишь миролюбие и уважение к другим обитателям форума, замечание снимается.
Я, как пошла в школу, общалась с родителями больше на уровне "кушать, спать, пора в школу." Жаргон, и многое впридачу, узнала только в семидесятых - мы с подругой до того только с Мушкетерами общались, сверстники нам были до лампочки. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума